Набат. Книга первая: Паутина - Шевердин Михаил Иванович (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
С тех пор Тишабай «Семь глоток» стал владельцем и полновластным хозяином кишлака Курусай. Проглотил бы скоро бай и Шакира Сами. Не помогли бы старейшине и его почтенные предки, но тут доносились до Курусая вести о революции и народной власти. Шакир Сами снова стал очень полезным для бая человеком. Льстил ему «Семь глоток»: «Вы человек здешний, вы человек уважаемый, посоветуйте мне в том-то и в том-то».
И Шакир Сами усаживался поудобнее, мял в своей ручище маленькую пиалу и важно начинал:
— Поистине предки наши не глупее нас были…
Вот и сейчас Тишабай-ходжа по привычке ждал слова старейшины Шакира Сами. Ошалевший было от неожиданности, от властного «не будет», Ибрагимбек молчал: таким неправдоподобным и невероятным показалось ему появление молодой женщины. Небо обрушилось на землю, земля стала дыбом! Женщина, девчонка, осмелилась влезть в его разговор, его, могущественного сардара! Что такое? Или наступил день страшного суда?..
— Ты… ты, — ткнув пальцем в сторону Жаннат, смог только просипеть он.
— Один шах, а он был эмиром бухарским, — чрезвычайно непочтительно перебила Ибрагимбека Жаннат с задором и даже весело, хоть душа у нее ушла в пятки, — нашел кабана и возвеличил его, увенчал ему голову золотой короной, надел на него золототканый камзол, опоясал толстое его брюхо саблей в самоцветных ножнах. «Теперь ты правитель!» — сказал шах. Пошел кабан править народом, да проходил он мимо лужи, не выдержал и лег по привычке в грязь. Сколько ни украшай свинью, все же грязь ее в чистоту не обратится. Кабан был кабаном, останется кабаном.
— Не смей! — прохрипел Ибрагимбек. — Каждое слово обернется для тебя тысячью мучений.
— Э, да он еще угрожает, — взвизгнула женщина из толпы.
— Ты скажи, почему опять налогов стало больше? — выкрикнула другая.
— За что повесил Шо-Исмаила, нашего милиционера?
— Бандиты забирают весь хлеб до зернышка.
— Твои головорезы забирают баранов и не платят за них!
— Детишки с голоду пухнут!
— Вор вором и останется!
— Конокрад! Палач!
— Кабан!
С протянутыми руками, с искаженными лицами, разинутыми в крике ртами, с растрепанными волосами кишлачницы ворвались на площадку, оттеснили в сторону старейшин и все грознее наступали на сидевшего у костра Ибрагимбека.
Он встал, сел, снова встал. Глаза его бегали. Исподлобья он разглядывал беснующихся дехканок и молча стоявших мужчин. И вдруг ему показалось одно лицо знакомым.
Он узнал своего ясаула.
— Эй, Самыг! Что ты здесь делаешь?
— Да вот в гости приехал, к Тишабаю. Родственник мой…
— А ну, давай разгони псов. Быстро!
От прежнего страха у Ибрагимбека ничего не осталось. Он снова приказывал:
— Гони их!
Ясаул Самыг, здоровенный низколобый детина, неловко топая, выбрался из-за костра и, заслонив Ибрагимбека своей широкой спиной, заорал:
— А ну, убирайтесь!
Он помялся на месте, обернулся, посмотрел на Ибрагимбека и снова крикнул, замахнувшись на женщин:
— Хватит!
Женщины подались назад. Пастухи молчали. Никто не решался вмешаться.
Душа Жаннат замирала от ужаса, но со смелостью отчаяния она закричала:
— Слушайте меня!
И ее горящее прекрасное лицо придвинулось к лицу Самыга. Он даже зажмурился.
— Очень хорошо, — быстро продолжала молодая женщина, обращаясь к охотникам, стоявшим в стороне. — Эй вы, храбрецы… Братья наши, рабочие и дехкане, свергли тирана эмира, добились свободы, а вы снова гнете голову к земле… У вас в руках ружья, идите отдайте их вору, а шеи подставьте под нож. Очень хорошо! Прежде чем из вас выпустят по ведру крови, скажите его превосходительству-людоеду: «Идите, ваше вонючее степенство, к нам, в наши дома. Забирайте хлеб, забирайте и детишек, коз… забирайте сушеный урюк… Ничего, пусть воины господина командующего набивают себе брюхо. Наши дети привыкли голодать. Ничего, если наши сыновья подохнут во славу аллаха». Идите, идите и поклонитесь.
Только теперь Шакир Сами опомнился:
— Уйди, женщина! Мудрые решили — так и будет.
Ибрагимбек все смотрел на Жаннат, широко открыв рот, и издавал странные клокочущие звуки.
Вся дрожа от напряжения и подступающей к сердцу слабости, Жаннат повернулась спиной к старейшинам и просто сказала:
— Сестры, когда у мужчин слабеют руки, дело женщины — спасать жизнь своих детей. Раз у них, у мужчин, мозги высохли от страха, мы скажем свое слово.
В глазах ее плясали языки огня.
— Я послана к вам из Бухары, — сказала она тихо, но повелительно, — меня послала партия большевиков. Я заявляю: налог может назначать только народная, советская власть. А кто советская власть у вас? Я советская власть. Я запрещаю платить какому-то вору-людоеду военный налог, запрещаю давать хоть один грош, хоть одно зерно, хоть одну соломинку с вашей земли.
— Э… э… э, — закряхтел ясаул Самыг.
Его удивило не столько то, что заговорила женщина, сколько ее молодость. Весь расплывшись, он подошел, тяжело шаркая кожаными каушами по земле, вплотную к Жаннат и насмешливо протянул:
— Смотрите… э-э… какая… жирная перепелочка тут «Пит-питак! Пит-пилит…»
Пурпуром залило шею и лицо Жаннат. Она резко обернулась и лицом к лицу встретилась с Самыгом.
— Цсе-цсе! Какие глазки, какие щечки!.. Ого, какая тут в кишлаке приятная власть… Хо-хо!
Смех подхватил Ибрагимбек. Схватившись за живот, он хохотал во все горло.
На глазах Жаннат выступили слезы. Старцы перешептывались. Охотники и пастухи стояли насупившись. Женщины молчали.
Ясаул Самыг перестал смеяться. Он повернулся к Ибрагимбеку и прижал руку к сердцу:
— Мой бек, какие ваши приказания?
— А теперь, — важно сказал Ибрагимбек, — свяжи руки зачинщикам. Они пойдут за мной в Кок-Таш, как только взойдет луна. Посмотрим, может быть, мы утишим свой гнев и позволим дуракам заслужить милость. Эй, пастухи, выгоняй на тропу овец. А ты, советская власть, — обернулся он к точно окаменевшей молодой женщине, — пойдешь тоже со мной, и я подумаю, что с тобой сделать… Самыг, а ну!
Самыг грубо схватил Жаннат. Несколько секунд она барахталась в его лапах, вырвалась и, вся красная от гнева и смущения, отскочила.
— Неужели вы подчинитесь? — крикнула она. — Вы, мужчины?
Но горцы покорно складывали свое допотопное оружие на землю, стараясь не встречаться друг с другом взглядами. Они чувствовали страх и стыд. Сердце Жаннат колотилось так, что она прижала руки к груди.
— Стыдитесь, вас много, а их только двое! — крикнула она.
— Э, девчонка, тронь их пальцем, — проворчал один из охотников, — завтра их две сотни набежит. В нашем селении даже мышонка живого не оставят.
— Опомнитесь. Вы идете на верную смерть! — продолжала она, задыхаясь.
Завыли, застонали женщины, дети заплакали.
— Не мешай, красавица, — сказал Самыг. Он снял ремень и принялся закручивать Жаннат руки за спину. — Смотри, какие ручки, а? Ай-яй-яй!
— Вы, храбрецы! — крикнула Жаннат, вырываясь.
Ее душило отвращение. От Самыга несло верблюжьей шерстью и кислятиной.
Что именно случилось потом, присутствующие сразу разглядеть не сумели. В толпе горцев началась возня и послышались недовольные возгласы Женщины запричитали еще громче и бросились к мужчинам. А посреди площадки Самыг боролся с Жаннат, хрипя.
— Какая сила. Э, Ибрагимбек, ты выиграл все равно, чет или нечет… Девка она крепкотелая…
Ударил вдруг выстрел, и вспышка вырвала из темноты удивленное лицо Самыга и горящие глаза Жаннат.
Охнула толпа и замолкла.
Прозвучал громкий голос Жаннат;
— Дайте свету…
Пока нашли смоляную ветку арчи, пока зажигали ее, все горцы стояли не двигаясь. И когда пламя наконец вспыхнуло и желтый, то разгоравшийся ярко, то притухавший свет озарил ветхие колонны мечети, глухие стены хижин, камни на дороге, то все оказалось в таком же положении, как и до выстрела.
Молча стояли женщины, тихо всхлипывали кутавшиеся в тряпье детишки. Замерли над шевелящейся в темноте отарой овец чабаны. Как грузили на ишаков полосатые мешки с зерном, так и остались стоять молодые, обнаженные по пояс палваны. Безмолвными тенями потустороннего мира неподвижно сидели старейшины-мудрецы, и бороды их тихо топорщились на ветру, рвавшем пламя факела.
