Филимон и Антихрист - Дроздов Иван Владимирович (читать книги без txt) 📗
Неожиданная концовка тирады вначале озадачила, потом рассмешила. Федь, поглаживая приставку, сказал:
— Как только вы уехали, он коршуном насыпался на меня. Никакой, говорит, ты не заместитель, а заместитель у директора один, это я, Зяблик, а ты валяй в свою лабораторию и приготовь к сдаче всё оборудование. И так это у него вышло, что вроде с вами всё согласовано и что мне вообще следует убираться вон из института.
Федь говорил всё это с улыбкой, без зла и обиды, и в голосе слышались нотки признания собственного слабодушия.
— Ну, раз, думаю, так решили — что ж, я уйду. А вместе со мной подалась и Ольга.
Довольный оборотом дел, принявшим характер примирения, Филимонов сказал:
— Объявлю вам выговор в приказе и верну на место. У меня ведь особо не разгуляешься. Я вам не Зяблик.
— Он, говорят, в больнице.
— Да, свалился, — подтвердил Филимонов. — Скорая помощь из кабинета взяла. Я звонил доктору: на этот раз, говорит, у него и впрямь спазмы, только не сосудов головного мозга, а сердца.
— Подлость какая-нибудь вскрылась. Зяблик всегда так: нашкодит — в больницу прыгает. По три-четыре месяца валяется. Как только выдерживает без дела?
Вошёл Вадим. Подал Федю листок с заключением химической лаборатории.
— Так и знал: полная неудача! Улучшена одна позиция — твердость, да и то — смех сказать! — на три процента.
Филимонов взял листок.
— Понимаю, вы ожидали большего, но и три процента на дороге не валяются. Главное — вы нащупали верный путь. Давайте, Николай Михайлович, ваши расчёты.
— Расчёты не только мои — и Ольгины тоже. Она предложила ваш путь крученых зависимостей.
— Путь верен — вижу, да что-то упущено. Вернее — не найдено.
Ольга разложила на столе пачку бумаг с расчётами, достала тетрадки — в них все варианты математических ходов, долгие дни исканий. Она трудилась с Федем на равных, старалась как никогда, ей хотелось совершить невозможное. В обычное время равнодушная к славе, она теперь жаждала славы, ждала признания, ей даже хотелось как можно скорее защитить диссертацию. И она сказала Федю: «Вы не возражаете, если я все поиски свои, особенно выводы, — свои, конечно! — соберу потом в диссертацию?»
«Что вы, что вы, Ольга! — поднял руки Федь. — Я сам вам хотел сказать об этом. Да если наша приставка хоть на малую долю улучшит структуру металла, вы и тогда будете достойны учёного звания. Я сам позабочусь об этом!» Ольга была сильно смущена своей смелостью, но за готовность помочь поблагодарила Федя. И с ещё большим жаром взялась за дело.
Филимонов, проверяя расчёты, шептал чуть слышно, иногда восклицал:
— Здесь ваша, Николай Михайлович, походка, а здесь… Ольга! Вижу, Оля кружит свои вензеля.
Он чуть не сказал: «Вижу свою походку», но не сказал, а похвалил Ольгу и затем, погружаясь в расчёты всё дальше, убеждался в своей правоте, ибо Ольга в расчётах придерживалась его метода, пользовалась его приёмами, но расчёты были её. Она шла своим, оригинальным путём — он, кажется, был короче, быстрее приводил к цели. Но где таилась неудача? Где тот единственный предопределённый законами природы путь, который бы открывал доступ к тайнам твердости цветных металлов?..
Примостившись к краю Ольгиного столика, весь погрузившись в расчёты, Филимонов забыл о времени, о товарищах и о том, где он находится. Обитатели комнаты двигались бесшумно, старались не мешать Филимонову, но меры предосторожности были лишними: Филимонов никогда не требовал ни удобств в работе, ни тишины — одинаково плодотворно трудился в людных читальнях и в тесной институтской комнате бок о бок с товарищами, он умел отключаться и безотчётно отдаваться мыслительной работе. Сейчас же он нащупал слабость в расчётах, — торопился внести поправки, набросать ряды чисел, ведущих к сильному пучку электронов.
Давно прошло время обеда; Ольга принесла из столовой чай и бутерброды, тихонько подсунула ему. Увидев её руку возле своей, Филимонов отвлёкся, поблагодарил за заботу. И наскоро перекусив, вновь принялся за расчёты. Пришел Дажин, поздоровался, и все на него зашикали, а Филимонов повернулся, спросил:
— Чего вам, Евгений Михайлович?
— Срочное дело, Николай Авдеевич!
И протянул бумагу. Филимонов взял бумагу и, не став читать, со словами: «Обращайтесь к моему первому заместителю», протянул ее Федю. Тот покачал головой и тоже не стал смотреть бумагу.
— Читайте, читайте! — приказал Филимонов. — И принимайте решение. Вы же видите: мне некогда.
Выхватил из кармана министерский приказ о назначении Федя, отдал Ольге:
— Передай ему. Упрямый человек!
Федь прочёл приказ, утверждённый Бурлаком, пробурчал: «Без меня меня женили», но не зло, а больше для порядка, и стал читать бумагу, доставленную Дажиным. Это было написанное рукой Галкина заявление в учёный совет:
«Многоуважаемые товарищи члены учёного совета! Меня долго мучила совесть, наконец я решил уведомить вас о своём неблаговидном поступке. Заключается он в следующем: я воспользовался рукописью погибшего учёного и в несколько изменённом виде представил его работу за своей подписью. Не стану вдаваться в подробности дела. В своём поступке я раскаиваюсь и возвращаю деньги. Из института увольняюсь. В. Галкин».
Федь, дочитав заявление, взглянул на товарищей — они сидели на своих местах, были заняты, и он решил не отрывать от расчётов Филимонова. Жестом пригласил Дажина в коридор. Передал ему министерский приказ о своём назначении:
— Снова возвращаюсь к вам. Прошу любить и жаловать. А это… — он потряс заявлением Галкина, — надо хорошенько расследовать. Тут не всё ясно.
— Директор бы посмотрел. Дело-то ведь… важное.
— Сейчас он занят делом поважнее. Текущие вопросы будем решать сами. Составим комиссию, назначим председателя.
Заявление Галкина Федь спрятал в карман. Тихо открыл дверь, прошёл к себе в уголок. Филимонов продолжал работать.
В тот день они поздно вечером разошлись по домам, их развёз шофер Филимонова, а наутро снова собрались, и снова Филимонов углубился в расчёты и весь день трудился, не разгибаясь. Впрочем, на этот раз он загрузил делом каждого: Ольга с Федем пересчитывали места, где Филимонов обнаружил вкравшуюся ошибку, Вадим перематывал катушки и паял по новой схеме, которую дал ему Филимонов.
Так они работали четыре дня. Федь дважды отлучатся в «Титан», подписывал неотложные бумаги, принимал людей. К нему, как только он являлся в институт, тотчас же заходили Дажин и Шушуня, сидели в кабинете всё время, пока Федь решал дела, в том числе входящие в компетенцию директора. Он при этом говорил:
— Потерпите, товарищи. Ещё немного. Директор очень занят, его нельзя отрывать ни на минуту.
Грустно было сознавать, что не он, Федь, доведёт до ума приставку, но что вмешательство Филимонова приведёт к успеху — в этом он не сомневался, и как спортсмен, уверенный в победе, завершает последний отрезок дистанции, так Федь в эти дни чувствовал себя почти победителем. Соображения личного порядка не играли для него особой важности, он как истинный учёный с нетерпением ждал результата.
Шушуня показал ему заявление Галкина в партбюро: тот излагал ту же историю с присвоением им чужого труда, просил строго наказать его, но оставить в партии.
— Хотел бы посоветоваться с директором, — сказал он и на последнем слове сделал акцент, давая понять, что судьбу таких важных лиц, как Галкин, нельзя решать без директора. Федь и на это сказал:
— Я очень вас прошу: оставьте директора в покое. Именно сейчас, в эти дни, было бы преступным его отвлекать.
Шушуня собрал членов партийного бюро; зачитали оба заявления — решили: создать две комиссии — административную во главе с Федем и партийную во главе с Шушуней и провести всестороннее расследование. Сергеев-Булаховский, состоявший членом партбюро, заметил:
— Тут дело нечисто. Надо копнуть поглубже.
Из тринадцати членов партийного бюро на заседание пришло лишь семеро, остальные хоть и были в институте, но по разным причинам отсутствовали; некоторые, подозревая в скандальной афере Зяблика, не хотели впутываться в свару. Знали по опыту: Зяблик отлежится, страсти утихнут, и он снова войдёт в силу. Так было уже не однажды. Из тех же, кто пришёл, большинство были людьми Зяблика — они ничего определённого не предлагали, не отвергали и идею детального расследования, но по всему видно было и не поддерживали её. Умные люди — знали: возражай не возражай, а расследование проведут. Для этого достаточно и одного распоряжения директора.
