Трое из навигацкой школы - Соротокина Нина Матвеевна (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗
— Живо наверх! — скомандовал Гаврила, растолкав несчастного кучера. — Затопи печь да колбы вымой!
— Тайно не пойду! — взвыл Евстрат. На лице его был написан такой ужас, словно он во сне видел кошмары, а Гаврила воплощал в себе самый ужасный из них.
— Ну погоди, бездельник! Ужо с Никитой Григорьевичем сейчас потолкую. Ты у меня будешь работать!
Трое друзей встретили камердинера с восторгом.
— Гаврила, выпей с нами! За удачу, гардемарины! Гаврила горестно вздохнул и пригубил вино.
— Здесь такое дело… Евстрат, парнишка молодой, помощник кучера… изъявляет пристрастие…
— О, Гаврила, только не сейчас, — взмолился Никита. Камердинер прошел в свои апартаменты, растопил печь, перемыл посуду и опять принялся толочь серу, но образ безмятежно дрыхнувшего кучера стоял перед глазами, как жестокая насмешка, как напоминание о зря упущенных деньгах, и Гаврила опять пошел в библиотеку.
Там было шумно. Он приоткрыл дверь, прислушался.
— Для меня ясно одно, — услышал он голос Белова. — Лестоку эти бумаги отдавать нельзя. Если бы я мог спросить совета Анастасии, она бы сказала — сожги, порви, утопи в реке, только не отдавай их Лестоку.
— Да я про Лестока сказал только в том смысле, чтоб он от тебя отвязался, — попробовал оправдаться Алеша. — А бумаги теперь… так, пыль. Анне Гавриловне они уже не помогут. Понимаешь?
— Он все отлично понимает, — вставил Никита, — я хочу добавить… Жители древних Афин говорили…
— К черту Афины!
— К дьяволу древних жителей!
— А оные жители, — невозмутимо продолжил Никита, — говорили: взял слово-держи. Это дело чести! Бумаги надо вернуть Бестужеву.
— Вот и верни, — обрадовался Алеша. — Через батюшку своего. Это дело государственное. И хватит про эти бумаги, надоело. Тост…
— Тост… — согласился Саша. — За любовь, гардемарины! Гаврила опять отправился восвояси, а когда час спустя он вернулся в библиотеку, она уже была пуста. Друзья наши, оставив приют веселья, смотрели сны, каким-то невообразимым способом разместившись втроем на широкой Никитиной кровати.
— Это ж надо, столько винища вылакать, — ворчал Гаврила, убирая библиотеку. — А завтра:» Голова болит… не до тебя… потом «. А мерзавец кучер тем временем будет мои деньги по ветру пускать!
Он убрал бутылки, вытер разлитое вино, подобрал разбросанные по полу старые письма.» Сжечь, что ли? — подумал он, вертя в руке пожелтевшие листы, потом посветил свечой. «Черкасский» было написано внизу убористо исписанной страницы. — Это какой же Черкасский? Уж не Аглаи ли Назаровны муженек? «
Он сложил письма в пачку, перевязал грязной, атласной лентой, что висела на стуле, и спрятал пакет за книги. Внимание его привлек обшитый в красный сафьяновый переплет толстый фолиант, он раскрыл его — о, чудо! Это был Салернский кодекс здоровья, написанный в четырнадцатом столетии философом и врачом Арнольдом из Виллановы. И, забыв про ленивого Евстрата, про пьяного барина и зловредного Луку, Гаврила с благостной улыбкой погрузился в чтение.
9
Друзья проснулись в полдень. Александр и Алеша мигом вскочили, умылись, оделись, а Никита все сидел на кровати, тер гудящий затылок и с ненавистью смотрел на кувшинчик с полосканием, который Гаврила держал в руке.
Дверь неслышно отворилась, и вошел Лука.
— Письмо от их сиятельства князя.
Никита быстро пробежал глазами записку и бросил ее на поднос.
— Ничего не понимаю. Отец собирался в Париж, а уехал в Киев.
— Надолго? — быстро спросил Саша.
— Пишет, на десять дней.
— Ну, наше дело терпит.
— Терпеть-то терпит… Но я так и не» поговорил толком с отцом. — Никита улыбнулся, пытаясь за усмешкой скрыть смущение:
«Огорчился, как мальчишка…»
Видно было, что Гаврила тоже переживает за барина, но не в его правилах было менять привычки.
— Полосканье, Никита Григорьевич… А то никогда ваше горло не излечим…
— Господское здоровье надо оберегать не полосканием, — Лука стрельнул в камердинера злым взглядом, — а хорошим уходом и истовой службой.
— Слышь, Гаврила, не полосканием. — Никита стал натягивать рубашку.
— Зря одеваетесь. Все равно будем холодное обтирание делать.
— О, мука! До чего же вы мне все надоели! — Никита не мог скрыть своего раздражения. — Лука, полощи горло! Береги барское здоровье истовой службой!
Лука брезгливо скривился и задом вышел из комнаты. Отравит Гаврила барина. Уже и на нем, старом дворецком, решил он попробовать свои мерзкие снадобья. Вскипел Лука душой, и вскипевшая душа требует разрядки: тому пинок, этому позатыльник. И вдруг словно за руку себя схватил: «Хватит! Повинюсь перед барином и буду блюсти себя. Но как жить, люди добрые? Разве одним голосом можно дворню в порядке содержать? Все в доме пойдет прахом! Но иначе Гаврилу не побороть. Барская жизнь дороже, чем беспорядок».
А Гаврила меж тем растирал губкой спину барина и приговаривал елейным голосом:
— Вчера ночью, когда вы, извиняйте, лыка не вязали, я в библиотеке какие-то старые бумаги подобрал и в книгах спрятал.
— Спасибо, Гаврила. — Никита выразительно посмотрел на друзей, «конспираторы липовые, идиоты»— говорил этот взгляд.
— А когда я письма прятал, — продолжал камердинер, — то заприметил на полке латинскую книгу про растительного происхождения компоненты…
— Бери, шут с тобой, — сразу понял Никита.
— И еще такое дело… Евстрат, парнишка молодой, помощник конюха, проявил истинное любопытство к наукам. Так и рвется… Я думаю, Никита Григорьевич, пусть повертится парень у плиты, колбы в руках подержит. У Луки половина дворни без дела шатается, а «оциа дант вициа», сами говорили… праздность рождает пороки…
Так Евстрат поступил в полное рабство к Гавриле, но ненадолго, как покажут дальнейшие события.
После завтрака друзья опять собрались в библиотеке, чтобы, как сказал Саша, «обсудить набело наши виды». К ним вернулось вчерашнее, веселое, дурашливое настроение. У них было такое чувство, словно все свои беды, радости, неожиданности и приключения они свалили в общий ящик, перемешали их, перепутали, как детские игрушки, а теперь начнут самую интересную взрослую игру. Перед ними клетчатая доска, где-то в серой, мглистой дали притаились черные: ферзь — вероломный Лесток, бравые кони его — Бергер и Котов и целая армия пешек — агенты Тайной канцелярии. А кто с нами? Нас трое, гардемарины! И да здравствует дружба и наш девиз: «Жизнь Родине, честь никому!»
— Первый вопрос все тот же — бестужевские бумаги, — начал Саша.
— С этим вопросом все решили!
— Я понимаю, но хочу добавить, глупо отдавать эти бумаги вице-канцлеру просто так.
— Почему глупо и что значит твое «просто так»? — невозмутимо спросил Никита.
— А потому что утро создано для умных мыслей, и вот что я придумал. Пусть твой батюшка устроит нам аудиенцию у Бестужева, куда мы пойдем втроем. Ты, Алешка, руками-то не маши, я дело говорю. Поймите, того, кто отдаст Бестужеву эти бумаги, он озолотит. А если не озолотит, говорят, вице-канцлер скуп, то исполнит любое наше желание, как джин из бутылки. Ну, я не прав?..
— Мои желания вице-канцлер не может исполнить, — сказал Никита, — потому что я сам не знаю, какие у меня желания. Мне бы с отцом поговорить, обсудить, посоветоваться…
— А мои? — Алеша вопросительно посмотрел на Никиту.
— Твои?.. Не знаю. — Никита обратился к Саше: — Понимаешь, Алешка приехал в Петербург похлопотать за свою невесту.
— Похлопотать? — рассмеялся Саша. — За невест не хлопочут у вице-канцлера. Похлопотать! Какой ужасный жаргон! Впрочем, если ты нашел невесту в Ливерпуле или в Венеции… Крюйс-бомбрам-стеньги! Свежий ветер треплет вымпелы кораблей, чайки кричат над гаванью, таверны, бром, ром… И вдруг ты видишь, пьяный шкипер обижает девицу. «Защищайтесь, сэр!»
— По уху не хочешь? — спросил Алеша беззлобно, но решительно.
— А по уху не хочу!
— Сашка, брось дурить. Алешкину невесту обижают сестры Вознесенского монастыря. Их на дуэль не вызовешь…
