Свидание в Санкт-Петербурге - Соротокина Нина Матвеевна (мир книг .TXT) 📗
— Одно дело за бесчувственным ходить, а совсем другое, когда человек в сознании. Ваш вид может вызвать в организме ненужное волнение, и вообще… А ну как рана откроется! Завтра приходите, а лучше послезавтра.
Гавриле очень хотелось сказать, что хорошо бы отложить визиты до полного выздоровления барина, но пожалел девицу. Она была хорошей помощницей все эти дни, и никаких там «ах, боюсь», «ах упаду в обморок!»
На пороге Мария выглянула из-за плеча камердинера. Никита смотрел ей вслед внимательно и строго.
Выпроводив девицу, Гаврила немедленно приступил к обязанностям лекаря и алхимика, принес корпию, бальзамные мази, приготовил жаропонижающее лекарство.
— Кто она? — спросил вдруг внятно Никита.
— Девица-то? Мария Луиджи, дочка венецианского ювелирщика. Нет, вы молчите, Никита Григорьевич! Вам нельзя напрягаться. Я вам и так все расскажу. Добродетельная девица, эта Мария. В карете ездила, чтоб вас из беды извлечь. А сейчас все, роток на замок…
Гаврила начал осторожно распеленывать барина, снимая, как жуков, расположенные в складках бинтов драгоценные камни. Больше всего здесь было «зодиачных» аметистов, которые сообразно месяцу рождения Никиты должны были «притягивать» его планету и подобно жизненным духам вливать силы в артерию, печень, селезенку и кости больного. Непосредственно у раны, которая, благодарение Богу, не гноилась и превратилась в струп, располагалась золотисто-коричневая яшма, которая, как известно, обладает кровоостанавливающими свойствами.
— Не надо камней. Они жесткие. Как на горохе спишь.
— Тише, Никитушка, — это несколько фамильярное и теплое обращение выскочило само собой. — Я только сверху положу. Парочку маленьких. Вот так… А теперь перекусить бы надо.
— Посади.
Гаврила с готовностью бросился выполнять просьбу барина. Приподнявшись, Никита покачал головой, словно проверяя, держит ли ее шея, и замер, неожиданно поймав в зеркале свое отражение. Бородатый, лохматый человек с удивленными глазами. Никита опять мотнул головой, словно сомневаясь! что тот, отраженный, повторит его движение.
— Не узнаете? — грустно спросил Гаврила. — Обросли вы очень и похудели.
— Ерунда, просто я от себя отвык… — Никита упал на подушки.
Каша, а может быть, протертая брюква, была отвратительна, но вареная телятина показалась неожиданно, вкусной. И заснул он легко, не провалился в бездну, когда все падаешь, подозревая, что дна вовсе нет. Он вошел в сон, как в теплую воду.
Никита проснулся, когда было очень рано, голубой сумрак висел за высокими голландскими окнами. Верхняя створка была открыта настежь, могучая ветка клена была видна каждым своим разлапистым листом, ствол дерева только угадывался в тумане. Что-то капало с дерева — дождь, роса?
Удивительно покойно было у него на душе. Все в мире пребывало в гармонии. Хороша была эта комната с жесткой кроватью, столиком с лекарствами и кудлатой головой Гаврилы, который так и уснул, сидя в кресле. Хорош был мир за окном, он был просторен…
Очевидно, чтобы почувствовать это, надо какое-то время просидеть в темнице. В ней мир мал, как в чреве кита. Смерть тоже темница, но что люди знают о смерти? Пока ты жив — ее нет, когда ты умер — ее уже нет, есть только сам миг умирания. Это, пожалуй, не страшно, уйти к праотцам, сколько там уже достойнейших, но… Если подумать, смерть — это потеря мира вокруг тебя… Кто знает, может, есть другие миры, но как жалко этот…
В парке все еще спят, и птицы, и насекомые, а где-то в хижине землепашца уже вжикнула струя молока в подойник, взбивая пену, и звук отбиваемой косы разнесся по деревне. В Геттингене, сидя на книжках, пьют пиво студенты, в Греции среди олив или на старом некрополе бродят козы, на севере самоед над фитильком, плавающим в рыбьем жиру, чинит меховую одежду, в старом, нагретом светильниками храме восседает Будда, а над Финским заливом сияет Полярная звезда, указывая путь мореплавателям. Матерь Божья, какое счастье чувствовать себя живым! Никиту ознобил холодок восторга. Пока еще это все принадлежит ему.
Раненое плечо слегка ныло, но боль ощущалась как приятная. Он ощупал бинты с жесткими аметистами и улыбнулся. Ради Гаврилы он готов стерпеть эту начинку.
И особенно приятно было, что мысль о женщине с ласковыми глазами, которую звали Фике, не только не причиняла боли, но даже не развлекала. Он задвинул воспоминание о ней в самый глухой угол сознания. Так бросают на дно сундука отслужившую вещь, зная заранее, что она не понадобится. Было и прошло… И даже неинтересно знать, из-за каких превратностей судьбы он угодил в темницу, а потом под пулю.
За окном раздались далекие звуки, усадьба просыпалась. Гаврила заворочался в кресле, и Никита тут же закрыл глаза, ему не хотелось вести утренние обыденные разговоры. И опять он закачался на теплых волнах. «Экая у нее стройная шейка, — подумалось вдруг. — Не иначе как она носит высокие, жесткие воротники, шея сама собой и удлиняется. Что за чушь иногда лезет в голову!»
После завтрака, не обильного, но сытного, Никита задал вопрос, который пришел в голову сразу после пробуждения.
— Гаврила, а почему не идет эта стройная девушка — Мария?
— Я ей только завтра разрешил прийти.
— Разреши-ил! Что за наглость такая? Как тебе не стыдно? — Выздоравливаете, Никита Григорьевич, — осклабился камердинер. — Вот уже и ругаться изволили начать…
— Ты мне зубы не заговаривай. Пошли ей записку. Намекни, мол, пусть придет.
— Она и без всяких намеков прибежит. Проявляет к вам сия девица огромное внимание. Оно и понятно — влюблена…
— Гаврила, не говори глупостей. — Никите очень хотелось, чтобы камердинер как можно дольше развивал эту тему.
— Какие ж глупости? Мы как приехали во флигель, она встала у кровати, вцепилась руками в эти столбики и смотрит на вас, а сама как неживая. Софья Георгиевна ей говорят: «Надо домой ехать немедленно. Хватятся нас — ругать будут! Еще разыскивать начнут». А Мария словно и не слышит. Еле отлепили ее от кровати-то. На следующий день опять явилась: «Гаврила, я за барином буду ходить». И не просит, требует. Я иногда допускал. Особливо когда домой надо было наведаться за камнями, — пояснил он с достоинством. — Вы не волнуйтесь, Никита Григорьевич, я ходил с полными предосторожностями.
— Я и не волнуюсь. Кого ты боишься?
— Сыщики бродят. Расспрашивают. Вас ищут.
Да, конечно, ищут. Объяснил бы кто-нибудь, в чем он виноват. Но стоило Никите задать самый невинный вопрос, как Гаврила начинал бродить вокруг да около: не знаю, вам нельзя волноваться, вот Алексей Иванович пожалует, тогда и спросите.
Мария появилась раньше, чем ей было дозволено. Она выглядела смущенной, но повела себя столь решительно, что Гаврила не посмел спорить, отступился. А может, явная заинтересованность барина девицей сыграла свою роль. Если девица полезна для здоровья, то он и не против.
— Здравствуйте, князь. Я буду у вас до вечера и никуда не уйду. — Все это было сказано резко, напористо. Она села к изголовью и поставила на стол корзинку. — Это земляника. Вы любите землянику?
— Обожаю, — серьезно сказал Никита, пристально всматриваясь в гостью.
— Гаврила, дай чашку, я сама буду поить князя. Камердинер безмолвно повиновался. Никита рассмеялся и открыл рот. Он уже мог пить чай без посторонней помощи, но почему бы не доставить себе удовольствие и не принять его из рук милой девушки. Мария подносила ложку, выливая содержимое в его рот, складывала губы сердечком и непроизвольно повторяла глотательные движения. С чайной процедурой было покончено, надо о чем-то говорить.
— Вам не скучно здесь лежать одному?
— Нет, что вы… Мне было скучно, а теперь мне весело. — Он рассмеялся счастливо. — Но где все? Почему они не идут? Алешка, Софья, Саша…
— Алеша в Кронштадте, там случилась авария, а Саша очень занят по делам службы.
Последние слова Мария произнесла с некоторым усилием, но Никите и в голову не пришло заподозрить неладное.
— А Софья сегодня придет. Она очень рада, что вам лучше.
