Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич (прочитать книгу .TXT) 📗
Егор в дрёме видел плот, бившийся в зубьях порогов. Оставленный на косе медведь почему-то ревел голосом Игнатия Парфёнова, а что просил — не разобрать, кипели буруны, и в лёгком невесомом тумане над водой семенила стройная Марико.
Она, словно не заметила Егора, стоящего у реки, и унеслась беззвучно в промозглую темь, а следом, подпрыгивая, промчался старый японец с огромным блестящим мечом в руках. Быков вздрогнул и очнулся.
Костёр потухал. Он подложил дров, отхлебнул из котелка приторный тёплый чай. Успокоенный, поудобнее устроился на тёплой шкуре и затих…
28
Марико звала: «Игор, Игор, Игорко-о». Он рванулся к ней и, разлепив веки, дико уставился на склонившегося тунгуса.
— Игор! Мясо ходи кушай. Спишь, как амикан в берлоге. Улахан оюн едет к нам. Вставай, он камлать будет над моей бабой и принесёт сына! Эйнэ — шибко сильный шаман!
Егор услыхал людские голоса и увидел, как выбираются из леса несколько эвенков верхами на оленях. Впереди, на большом пестром учаге, восседал высокий и плотный старик с длинной седой косой.
На его одежде позвякивало множество колокольчиков. Загнанно хрипели олени разинутыми ртами.
Рассвет едва разгорался, но стойбище уже давно всполошилось. Бегали озабоченные женщины, испуганно жались к чумам ребятишки, только две ко всему безучастные старухи сидели у костра и покуривали трубки.
Эйнэ легко спрянул с оленя, тонкими голосами вскричали колокольцы. Егор поднялся и подошёл к приехавшим. Шаман, при виде русского, встрепенулся, пристально и недружелюбно оглядел незнакомца с ног до головы.
Тунгусы робко жались в кучку, шёпотом переговаривались с Васькой Поповым. Егор первым нарушил напряжённое молчание, поздоровался. Эвенки все благодушно ответили, закивали головами. А шаман неожиданно заговорил чистым и звонким голосом юноши:
— Куда тропу гонишь? Кто ты? От тебя исходит сила и мудрость много жившего человека… ты омрачён большим горем…
— Пробираюсь на прииск Незаметный, — ответил Егор и подивился, откуда шаман прознал про его тоску.
Эйнэ печально и гортанно вздохнул, скривился. Набил табаком трубку, присел рядом со старухами и уставился в огонь. Глаза его слезились, но шаман всё напряжённее смотрел на пламя.
Егор с любопытством разглядывал чудаковатого старца. Сколько ему лет — определить было трудно: на тёмном скуластом лице выпирал необычный для эвенков, хрящеватый, горбатый нос, глубокие морщины избороздили кожу.
Под одеждой угадывался мощный торс. Узловатые крепкие кисти с желваками мышц, оплетённые сухожильями и венами, покоились на коленях.
Поблёскивали, мерцали глаза, словно впитывая в себя огонь костра. Спереди, на меховом плаще, нашито семь пластинок в виде уток-гагар из голубоватого железа, не тронутого ржавчиной.
Низ плаща разрезан на тонкую бахрому, а сзади пришит роскошный конский хвост с вплетёнными кожаными ремешками. К нему прицеплено множество железных и медных побрякушек и большой тусклый колокольчик из бронзы.
Под рукой лежит бубен-тунгырь с колотушкой из берцовой кости медведя. Седую голову венчает богатая шапка-бергесе с коровьими рогами, сшитая из соболиных и росомашьих шкур.
Старик поднял отяжелевшие глаза от огня и медленно повернулся к Егору:
— Уходи, чужеземец! Тебе нельзя видеть камлания. Я буду говорить с духами. Ты мне мешаешь, уходи!
— Я хочу видеть, — Егор достал узелок с недавно добытым на старых местах золотом и небрежно кинул его на бубен, — возьми подарок, только не прогоняй. Любопытно поглядеть.
Шаман лапнул по тунгырю рукой, взвесил на ладони узелок, печально пропел:
— Могун — зло! Шибко плохо! Но так и быть, я дозволяю тебе видеть пляску самого могучего шамана Эйнэ! Ты будешь первым из чужих. Наши духи убьют тебя за это. Я даже буду шаманить по-русски, этому языку и даже письму я научился в якутском остроге, попав туда по воле попов и исправника.
Я мешал им крестить в проруби таёжных людей. Рожающей женщине и моему покровителю, великому духу Бордонкую, всё равно, на каком языке я камлаю, — он что-то отрывисто приказал эвенкам и опять уставился слезящимися глазами на пламя. Узелка с золотом уже не было на бубне.
Эвенки закололи пятнистого оленя, на котором приехал старик. Шкуру, голову и ноги подвесили на помосте из жердей — лакору-моду, потом принесли из маленького шалаша с окраины поляны стонущую роженицу.
Егор увидел её пепельно-серое лицо, воспалённые, кровоточащие губы. Молодая женщина чем-то неуловимо походила на Марико. Она уже ничего не видела и не осознавала, взблёскивала белками закатившихся от страданий глаз.
Один из приехавших нагрел бубен над огнём. Олений желудок, который он был обтянут, высох и натянулся до звона. Шаман простёр к бубну пальцы с грязными отросшими когтями.
Мужчины расселись вокруг костра, молча и трепетно поглядывая на колдуна. Эйнэ не спеша развязал косу, распустив по плечам космы седых волос, намазал щёки черной золой, шепча заклинания. И стал страшен, как сатана…
Камлать начал сидя. Легонько ударил в бубен колотушкой, тихо всхлипывая и рыдая. Рот безобразно исказился, открылись гнилые зубы, глазные яблоки вылезли из трахомных красных век. Потом он закричал чайкой, застонал филином…
Подражал Эйнэ настолько искусно, что Егор поначалу оглянулся и поискал над рекой белокрылых птиц. За песней глухаря последовало злобное рычание медведя, визг росомахи, трубные клики сохатых, журавлиное курлыканье и плач лебедей…
Заверещал раненый заяц, засвистели зверьки-каменушки, загудела лютая метель, обдав всех сидящих знобящим холодом…
Под постепенно усиливающийся рокот бубна шаман стал подпрыгивать, сидя на шкуре и истерично призывая поганых духов на беседу, что-то скороговоркой неразборчиво забормотал, выхаркивая на подбородок розовую вязкую слюну.
Лицо его страшно кривлялось, он всё выше привскакивал на подогнутых под собой ногах и всё неистовее молотил колотушкой в гулкий тунгырь, упрашивая родичей великого духа Бордонкуя отозваться, громко рассказывал о них, о том, как они живут и враждуют между собой, как женятся и рожают детей и умирают, подобно людям, от дряхлой старости.
Обсказывал их богатые пиршества, удачные охоты на зверей. Потом вдруг истошным голосом объявил, что пришёл Великий Дух и ждёт подарков.
Тунгусы кинули пачку табаку и новую сатиновую рубаху, расшитые бисером торбаза. Шаман одним махом разорвал рубаху в клочья и завопил: «Мало! Мало! Худой подарок!»
Тогда ему бросили связки пушнины. Егор, видя, что дарить уже нечего, вынул из-за пазухи шёлковую косоворотку, приготовленную для Василия. Эйнэ подхватил её на лету и успокоил: «Большой подарок, хорошо, хорошо!»
Вскочил и начал прыгать вокруг костра, вскидывая попеременно над головой то бубен, то колотушку и пугливо озираясь. Люди тоже стали крутить головами. А шаман уже со всей силы молотил себя по лицу и животу колотушкой. И затем выбил бешеную дробь на тунгыре.
Доведя себя до изнеможения, рухнул на землю без чувств. Тунгусы, как один, выхватили из ножен узкие ножи, скрестили их меж собой, как сабли, торопливо застучали, заскрежетали ими один об другой, потом стали бросать в огонь разную всячину — для ублажения духов.
Первым полетел в костёр пёстрый кусок оленьей шкуры, ярко вспыхнул, обдав сидящих чадным смрадом, и шаман опять взвился в воздух, вновь закружился в неистовой пляске, роняя временами на землю колотушку её мгновенно поднимали и подавали ему.
Эйнэ бесновался. Выхватил из огня ружейный шомпол, отбросил бубен и стал жечь себя раскалённым железом жутко и радостно вопя, сунул конец шомпола в рот, запахло жареным мясом.
Мужчины, взявшись за руки, раскачивались в такт песне Эйнэ и дружно подхватывали её. Васька Попов испуганно и беспрестанно кричал тонким заячьим голосом: «Оконко! Оконко!»
Шаман принялся себя ещё больше истязать: бил по животу и бокам горящей головней, повелел связать себя и, спелёнатый накрепко, всё ещё дёргался и хрипел. В таком оцепенении пробыл недолго, диким усилием порвал ремни, опять вскочил и возвестил, что душа его была в жилище Великого Духа.
