Закон парности - Соротокина Нина Матвеевна (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
— Где были, Никита Григорьевич? Что видели? — неизменно справлялся Гаврила.
Никита только пожимал плечами. Что он видел? Не расскажешь же, как он набрел на мясные ряды, в субботний день торговля на площади шла бойко. Сочащиеся кровью телячьи ребра, требуха на металлическом подносе и рой мух вызвали в памяти Цорндорф, и он убежал с площади как полоумный, а сворачивая за угол, налетел на седую и лютую, как мороз, старуху и получил порцию брани. Потом в каком-то парке он наблюдал за воробьями, что слетелись на свежий конский навоз, и размышлял, на кого похожи эти юркие, верткие, прыткие и вообще-то очень симпатичные птицы. Поняв, что они похожи на мышей, которых панически боялась Мелитриса, он потерял к воробьям всякий интерес.
Еще он размышлял о том, чего ему не хватает в жизни. Он здоров, богат, не глуп, у него есть друзья, он не разочаровался в жизни, во всяком случае, как бы ни было погано, он не без интереса длит свое существование. Быть бы ему удачливым или, на худой конец, точно знать, что он неудачлив… А может, сказать проще — неудачник? Неудачлив, это всего лишь полковша, а неудачникэто ковш всклень, только наполнен он всякой дрянью. Да, да, конечно, неудачник не есть обладатель пустоты, за его спиной огромное количество попыток на полном мускульном и мозговом напряжении, а взамен полная емкость из слез, грез, пота, бессонницы и подспудного желания надавать кому-то по роже, а можно и ногой… в живот, инстинкт разрушителя, так сказать… А не съехал ли ты с ума, князь?
На следующий день ноги сами принесли его к нужному месту. Это была городская публичная библиотека, что размещалась в нижнем этаже башни замка — бывшего обиталища прусских королей. Не без трепета вошел Никита в просторные, с неоштукатуренными стенами палаты. Тихий и серьезный, как монах, служитель отвел его в зал старинной книги. За длинным столом сидели голодного вида студент и пастор, выписывающий цитаты из древнего фолианта, — очевидно, готовился к проповеди. От книг тянулась к кольцу приделанная к полке, увесистая на вид цепочка, и Никите вначале показалось, что это не книги для сохранности прикованы к хранилищу, а сами читатели за провинность посажены на цепь.
— Что желаете? — спросил служитель.
— Я сам посмотрю. — Никита пошел вдоль полок.
Он выбрал старинную рукописную Библию в старом кожаном переплете и с тугими, медными застежками. О книга, чудо из чудес! Печатный станок убил милую сердцу красоту рукотворных заставок, пышно изукрашенных начальных букв. Изысканность готического шрифта таила в себе характер переписчика, над иным словом монах замирал в священном трепете, и рука выводила слово, которое продолжало трепетать на пергаменте, передавая эту дрожь потомкам.
Конечно, он отыскал Экклезиаста, послание мудрейшим. Знакомые слова завораживали. И почему творец Библии придумал эти странные образы и соединил их вместе — цветущий миндаль, отяжелевшего кузнечика и рассыпавшийся на пороге каперс?
А вот еще… Как славно! «Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости в чреве беременной, так не можешь ты знать дело Бога, который делает все…» Старая книга права, все суета сует, но пока ты жив, ты обязан верить, верить в то, что найдешь Мелитрису, потому что безверие и уныние — грех.
Он найдет силы жить дальше. И никакой он не неудачник. За этим определением пусть прячутся ленивые и благодушные, а ему быть неудачником не с руки. Выше нос, гардемарины! Откликнись, Корсак!
А Корсак в это время сидел в своей каюте и строчил письмо в Кенигсберг. Последние дни были столь насыщены событиями, всем этим так хотелось поделиться, что Алексей против воли все время переносил на бумагу сведения, которые никак не следовало доверять обычной почте. Вырулит вдруг на Сакромозо — «вообрази, Никита, он действительно оказался прусским шпионом!»— и недописанное письмо рвется в клочья и летит в корзину. Несмотря на то что фрегат «Св. Николай» давно стоял в гавани, барон Блюм, по настоянию Почкина, не сошел на сушу, допросы велись прямо на корабле, поэтому Алексей был в курсе всех таинственных дел, витавших вокруг Брадобрея, тайных депеш и даже имени Мелитрисы Репнинской, жаль только, что Алексей понятия не имел, какое отношение сия девица имеет к его другу.
В результате тайна была полностью изъята из эпистолы, а сообщил Алексей только, что жив, здоров и собирается в конце сентября отбыть в Кронштадт, поскольку «большие умы в .Конференции решили, что пополнение солдат в армию, а также перевоз артиллерийских снарядов для будущей кампании сподручнее делать морем». Еще Алексей написал, что непременно заедет в ближайшее время к другу, и, конечно, звал его с собой, «дабы, пребывая на фрегате, вспомнил ты навигацкую школу, астролябии, навигацкие карты и звезду Альдебаран, что светит всем путешественникам».
Прочитав письмо, он подумал было, что опять разглашает военные тайны, потом плюнул с досады и запечатал пакет сургучовой печатью.
Отчаяние
Пастора Тесина везли в Петербург в обычной карете в сопровождении гвардейского офицера и двух солдат. Ночевали в придорожных трактирах и постоялых дворах. На третий день после сытного ужина и нескольких бутылок вина офицер сознался, что ничего не знает о причине ареста пастора, но тут же сказал, что им запрещено разговаривать, и в последующие дни твердо придерживался этого распоряжения.
Пастор был предоставлен самому себе и, наблюдая серый пейзаж за окномдля него теперь весь мир был окрашен в этот тон, — предался размышлениям о горькой своей участи. Быть арестованным безвинно, что может быть ужаснее? Воспоминание о милой Мелитрисе направило его мысли по другому руслу. А не кроется ли причина ареста в том, что он оказал участие в судьбе девушки? Своим усердием он ввязался в государственную интригу, а русские не прощают излишнее любопытство к их делам.
Этот новый взгляд на суть вещей, как ни странно, его приободрил, и он сказал себе, что скорее откусит собственный язык, чем откроет на допросе местопребывание Мелитрисы.
Охрана очень доброжелательно относилась к арестанту, но скоро Тесин понял, что это было вызвано не сочувствием к его судьбе, а примерным поведением пастора. Он не закатывал истерик, не впадал в черную мрачность, не скулил, пытаясь покончить с собой, и солдаты из благодарности были с ним очень предупредительны.
Был, например, такой случай. В трактире Тесина не водили ужинать в, общую залу, а кормили в тесной клетушке, предназначенной для сна. Во время трапезы офицер сам резал арестанту мясо, а потом прятал вилку и нож, приходилось есть руками. Чистоплотный Тесин очень страдал из-за этого. Однажды во время ужина солдаты за какой-то надобностью отозвали офицера. Вернувшись минут через десять, офицер обнаружил, что Тесин с удовольствием ест с помощью ножа и вилки. Что тут приключилось! Как только острые предметы очутились опять в руках офицера, он принялся благодарить пастора за то, что тот не воспользовался случаем (хорош случай!) и не перерезал себе вены.
— Если бы я не довез вас живым, меня сослали бы в Сибирь! — с чувством воскликнул офицер.
Пастор совершенно обалдел от этой сцены, но поскольку чувство юмора было ему чуждо, стал искренне утешать своего караульщика.
— Я христианин, — молвил он, дожевывая неподатливый кусок мяса. — Я никогда не посягну на жизнь свою. Это смертный грех!
По мере приближения к столице настроение охранников менялось, они стали озабоченны, насторожены. Офицер даже спросил Тесина, не связать ли его, чтоб не было соблазна бежать? Пастор только пожал плечами, сообщив, что подобный соблазн ему чужд, и его оставили в покое.
Когда въехали в Петербург, офицер задернул шторки на окнах кареты.
— Оставьте хоть щелку! — взмолился Тесин, — Я всегда мечтал увидеть вашу столицу… хоть одним глазом.
— Ну вот в щелку и посмотрите. Главное, чтоб вас снаружи никто не увидел.
Тесин хотел объяснить, что не знает в этом городе ни одного человека, но счел за благо промолчать, мало ли что еще выдумает подозрительный офицер.
