Две Дианы - Дюма Александр (книги полностью бесплатно .TXT) 📗

У капитана были резкие черты лица и быстрые уверенные движения. Он был высок, смугл и подвижен. Не нужно было быть слишком наблюдательным, чтобы заметить необузданную отвагу в его брызжущих задором глазах и неукротимую волю в складке упрямых губ.

В Теодоре сразу же угадывался придворный. Это был галантный кавалер с лицом круглым и приятным; взгляд его был проницателен, движения легки и изящны. Костюм, сшитый по последней моде, разительно отличался от аскетически суровой одежды капитана.

Что касается третьего, то в нем поражало прежде всего властное и какое-то вдохновенное лицо. По высокому лбу, по ясному и глубокому взгляду в нем можно было без труда опознать человека мыслящего, отмеченного – скажем от себя – печатью гениальности.

Тем временем Колиньи, перебросившись со своим другом несколькими словами, подошел к Габриэлю:

– Прошу прощения, но я здесь не один, и мне необходимо было посоветоваться с моими братьями, прежде чем открыть вам, где и в чьем обществе вы находитесь.

– А теперь я могу это узнать? – спросил Габриэль.

– Можете, друг мой.

– Где же я нахожусь?

– В комнате, в которой сын нуайонского бочара Жан Кальвин [46] проводил впервые тайные собрания протестантов и откуда его собирались отправить на костер. Но, избежав ловушки, он ныне в Женеве, в чести и могуществе. Теперь сильные мира сего поневоле с ним считаются.

Габриэль, услыхав имя Кальвина, обнажил голову. Хотя наш пылкий юноша до сего времени не слишком-то увлекался вопросами теологии, он тем не менее не был бы сыном своего века, если бы не отдавал должное суровой, подвижнической жизни основоположника Реформации.

Затем он спросил тем же спокойным тоном:

– А что это за люди?

– Его ученики, – отвечал адмирал. – Теодор де Без [47] – его перо, и Ла Реноди – его шпага.

Габриэль поклонился щеголю-писателю, которому предстояло стать историком Реформации, и лихому капитану, которому предстояло стать виновником Амбуазской смуты. [48]

Теодор де Без ответил на поклон Габриэля с присущим ему изяществом и сказал с улыбкой:

– Господин д’Эксмес, хотя вас доставили сюда и с некоторыми предосторожностями, не принимайте нас за неких опасных и таинственных заговорщиков. Могу вас уверить, что если мы и собираемся изредка в этом доме, то лишь для того, чтобы обменяться последними новостями или принять в свои ряды новообращенных, разделяющих наши убеждения. Мы благодарны адмиралу за то, что он привел вас сюда, виконт, ибо вы, безусловно, относитесь к тем, кого мы из уважения к личным заслугам хотим приобщить к нашему делу.

– А я, господа, из иного разряда, – скромно и просто проговорил незнакомец, стоявший у окна. – Я из тех смиренных мечтателей, перед которыми засиял светильник вашей мысли, и мне захотелось подойти к нему поближе.

– Вы, Амбруаз, непременно займете место среди достойнейших наших братьев, – ответил ему Ла Реноди. – Да, господа, – продолжал он, обращаясь к Колиньи и к де Безу, – представляю вам пока еще безвестного врача. Он молод, но обладает редким умом и удивительным трудолюбием. И скоро мы будем гордиться тем, что в наших рядах – хирург Амбруаз Парэ! [49]

– О, господин капитан! – с укором воскликнул Амбруаз.

– Вы уже принесли торжественную присягу? – спросил Теодор де Без.

– Нет еще, – ответил хирург. – Я хочу быть искренним и решусь лишь тогда, когда во всем разберусь. Да, у меня, признаться, еще есть кое-какие сомнения. И чтобы внести ясность, я решил познакомиться с вождями Реформации, а если будет нужно, я пойду к самому Кальвину! Свобода и вера – вот мой девиз!

– Хорошо сказано! – воскликнул адмирал.

Тогда Габриэль, взволнованный всем увиденным и услышанным, тоже решил высказаться:

– Позвольте и мне сказать свое слово: я уже понял, где нахожусь, и догадался, почему мой благородный друг господин де Колиньи привел меня в этот дом, где собираются те, кого король Генрих Второй величает еретиками и считает своими смертельными врагами. Но я нуждаюсь в наставлениях, господа. И мэтр Амбруаз Парэ, человек образованный, окажет мне услугу, разъяснив, какую пользу он извлечет для себя, если примкнет к протестантам.

– О пользе здесь не может быть и речи, – возразил Амбруаз Парэ. – Если бы я захотел преуспеть в качестве хирурга, я бы исповедовал религию двора и высшей знати. Нет, господин виконт, дело не в расчете, я руководствуюсь при этом иными соображениями. И если господа мне разрешат, я берусь изложить вам эти соображения в двух словах.

– Говорите, говорите! – в один голос отозвались все трое.

– Я буду краток, – начал Амбруаз, – ибо не располагаю временем… Власть духовная и светская, церковь и государство, до сего времени любыми способами подавляли волю и сознание личности. Священник каждому говорит: «Веруй так», а повелитель: «Делай так». Такой порядок вещей мог существовать лишь до той поры, пока умы были наивны и искали в этом учении опоры на своем жизненном пути. Сейчас же мы сознаем свою силу, ибо мы стали сильны. Но в то же время повелитель и священник, король и церковь, не желают отказаться от своей власти, они слишком к ней привыкли. Вот против этого пережитка несправедливости, на мой взгляд, и протестует Реформация. Не ошибаюсь ли я, господа?

– Нет, но вы слишком прямолинейны и заходите слишком далеко, – заметил Теодор де Без.

– В ваших словах заложено семя мятежа, – задумчиво произнес Колиньи.

– Мятежа? – спокойно возразил Амбруаз. – Ничуть. Я просто говорил о революции.

Три протестанта удивленно переглянулись. «Какой, однако, могучий человечище», – казалось, говорили их взгляды.

– Необходимо, чтоб вы стали нашим, – живо откликнулся Теодор де Без. – Что вы хотите?

– Ничего, кроме чести изредка беседовать с вами, дабы ваш светильник озарил кое-какие преграды на моем пути.

– Но вы получите больше, – сказал Теодор де Без, – если обратитесь непосредственно к Кальвину.

– Мне – такая честь? – воскликнул, покраснев от радости, Амбруаз Парэ. – Благодарю вас, тысячу раз благодарю!.. Но как это ни досадно, я должен с вами расстаться, меня ждут человеческие страдания.

– Идите, идите, – сказал Теодор де Без, – такая причина слишком священна, чтобы мы посмели вас удерживать. Идите и творите благо людям.

– Но, расставаясь с нами, – добавил Колиньи, – помните, что вы расстаетесь с друзьями.

И они дружески распрощались.

– Вот истинно избранная душа! – воскликнул Теодор де Без, когда Амбруаз Парэ ушел.

– И какая ненависть ко всему недостойному! – подтвердил Ла Реноди.

– И какая беззаветная, бескорыстная преданность делу человечности! – заключил Колиньи.

– Увы, – молвил Габриэль, – при таком самоотвержении как мелочны могут показаться всем мои побуждения, адмирал! Реформация, да будет вам известно, для меня не цель, а лишь средство. В вашей бескорыстной великой битве я приму участие только из личных побуждений… Вместе с тем я сам сознаю, что, стоя на подобных позициях, нельзя бороться за столь священное дело, и вам лучше отвергнуть меня как человека, недостойного быть в ваших рядах.

– Вы, несомненно, на себя клевещете, господин д’Эксмес, – отозвался Теодор де Без. – Возможно, вы преследуете не столь возвышенные цели, как Амбруаз Парэ, но ведь к истине можно идти разными путями.

– Это верно, – подтвердил Ла Реноди, – всех, кто хочет примкнуть к нам, мы прежде всего спрашиваем: чего вы хотите? И не каждый нам открывает душу так, как только что сделали вы.

– Ну что ж, – грустно улыбнулся Габриэль, – тогда ответьте мне на такой вопрос: уверены ли вы, что обладаете достаточной силой и влиянием, необходимыми если не для победы, то, по крайней мере, для борьбы?

И снова три протестанта удивленно и на сей раз оторопело переглянулись.