Курляндский бес - Плещеева Дарья (читаем книги онлайн TXT) 📗
Когда Денизу выводили из герцогского кабинета и тащили вниз по лестнице, Ивашка едва не кинулся отбивать ее, но у Петрухи хватило ума его облапить и зажать ему рот. Барахтаясь на ступеньках, они едва не скатились кувырком по лестнице. Петруха отпустил товарища, лишь убедившись, что кармазинный кафтан и желтые сапоги недосягаемы.
– Ну, не дурак ли ты? – спросил он Ивашку. – Если бы нас тут повязали, что бы Шумилов сказал? Ему недосуг нас вызволять, завтра с рассветом мы в дорогу выступаем. Он бы и докапываться не стал, куда мы подевались. Так бы и остались в какой-нибудь каменной конуре, в ней бы и сгнили.
Петруха был прав – не те они пленники, которых герцог захочет выменять на что-то ценное.
– К Шумилову… – пробормотал Ивашка. – К Шумилову!..
– Да куда тебя, дурня, понесло? Погоди – не то как раз на сторожей нарвемся…
Они довольно долго просидели на лестнице, внимательно прислушиваясь ко всем звукам, какие только могли достичь их ушей. Последним был далекий плач младенца. Но младенца утихомирили, гольдингенский замок заснул.
К счастью, дверь, ведущая из форбурга в южную башню, оказалась изнутри заперта всего лишь на засов. Ивашка и Петруха вышли в форбург и задумались – как миновать стражу у ворот. Простояли, хоронясь за углом башни, они довольно долго. Наконец в воротах появилась повозка с бочкой для вывоза нечистот. Спускать их в реку герцог и герцогиня не желали, и потому каждую ночь городские золотари навещали замок – в такое время, когда их возня с черпаками никого не побеспокоит.
Бочка благоухала так, как ей положено, и потому сторожа отошли от ворот в обе стороны – пропуская это сокровище. Ивашка дернул Петруху за рукав – и они выбежали на мост с такой скоростью, что самый дорогой и резвый государев аргамак позавидовал бы. До лагеря московитов было недалеко, но они, перебежав через ров, кинулись вправо, чтобы запутать следы в кривых гольдингенских улочках. К лагерю они вышли лишь полчаса спустя.
Услышав новость, Шумилов задумался.
– Арсений Петрович! – жалобно воззвал Ивашка. – Ильичев кафтан вызволять надобно! И сапоги!
– Кафтан я ему новый справлю…
– Арсений Петрович!
– Нишкни. Это проказы того повара, как бишь его… «Донная рыба». Арне Аррибо. Он таким макаром к герцогу подлизаться вздумал. Ну ладно. Повара мы из замка выманим и изловим. И займетесь этим вы оба. Обоз завтра тронется, а вы останетесь тут. Время такое, что можно и в стогу переночевать. Завтра утром вы войдете в замковый двор. Там с утра, поди, много народу взад-вперед шастает, а вы в немецком платье – как-нибудь да пробьетесь. Добудете мел или уголек. Узнаете, где этот чертов повар живет. И на двери нарисуете в ряд три вот таких знака…
Шумилов пальцем изобразил на подоконнике маленькую пентаграмму.
– Так? – Петруха повторил движение пальца.
– Да. Повар начнет ломать голову – кто подает ему знак и что этот знак означает. Про эту фигуру знают две монашки – та, что тут жила, и ее товарка. Знает Аррибо – потому что выслеживал их. И знает граф ван Тенгберген. То бишь только они знают, что три таких штуки в ряд что-то означают. Может, есть в Гольдингене еще кто-то – но я и представить не могу, кто бы это мог быть. По моему рассуждению, ночью чертов повар побежит к графу – задавать вопросы. Тут вы его и схватите. Тряпицу в зубы, связать по рукам и ногам, затолкать в мешок и догонять обоз. Привезете – будет вам награда. Я сам его допрошу, узнаю, кто его нанял, и от этого, статочно, будет польза.
– Коли не соврет, – разумно заметил Петруха.
– Не соврет. Для врунов у нас известное лекарство имеется, сиречь – батоги. Европейская спина их плохо терпит, тут же язык развязывается. Ложитесь спать, молодцы, сколько той ночи осталось… Спозаранку снимаемся с места и идем к Митаве.
– Арсений Петрович… – совсем жалобно взмолился Ивашка. – Пусть бы он сказал про монашек, что оклеветал-де их перед герцогом…
– Ну, скажет, и что – грамоту герцогу пошлем? Да и не оклеветал, сам знаешь. Спать ступай.
До рассвета оставалось совсем немного. Шумилов даже раздеваться не стал, лишь стянул сапоги и прикорнул на разоренной кровати. Петруха с Ивашкой расстелили войлоки на полу, легли – и тут же уснули.
Проснулись они, когда солнце стояло уже довольно высоко. Лагерь покидали последние телеги, Шумилова не было – уехал вместе со стрельцами. Он оставил Ивашке с Петрухой двух бахматов – тех самых, на которых они ездили в Виндаву и в Либаву. При бахматах были две дорожные епанчи и, по особому распоряжению Шумилова, большой мешок из-под овса.
Ивашка с Петрухой натянули сапоги и вышли на крыльцо. Перед ними был истоптанный и почти загубленный луг, на котором валялось всякое ненужное тряпье и рухлядь, которую не стоило везти домой, вроде сломанного колеса и шестов для шатра. Нужно было удирать, пока в домишко не вернулись его законные хозяева. Им незачем было таращиться на московитов, переряженных в немецкое платье. На кухне оставалось немного воды в хозяйском ведре, они ополоснули лица, уже привычным движением подкрутили на немецкий лад усы – и дали деру.
Был у них на примете постоялый двор на скрунденской дороге – туда они и отправились. На постоялом дворе они уговорились о корме для лошадей и еще малость подремали. Потом разжились угольком и пошли в город – узнавать новости. Вместе с телегами, на которых привезли мешки с мукой и крупами, они проскочили в форбург. Это было несложно – днем туда преспокойно забегали и здешние купцы, и ремесленники, и заезжие торговцы.
Арне Аррибо был на кухне – опять стряпал что-то умопомрачительное для герцогского стола. Домишко, где поселили повара, лепился к внутренней стене форбурга, в южной его части, и там ютилось немало герцогской челяди. В отличие от большинства гольдингенских домов, он был двухэтажный – землю в стенах форбурга экономили. Вход в помещение, отведенное Аррибо, был отдельный, со двора – кое-как прилепленная к стене лестница вела на второй этаж. Пока Петруха рисовал на двери пентаграммы, Ивашка стоял под лестницей в дозоре.
Потом они засели за повозкой, груженной бочками. Петруха, по натуре более спокойный и деловитый, предлагал выйти из форбурга и устроиться поблизости от жилища графа ван Тенгбергена. Ивашке же хотел видеть рожу повара, ошарашенного пентаграммами.
Аррибо появился внезапно. По его лицу было видно – чем-то сильно огорчен. Он поднялся по лестнице, уставился на дверь, что-то пробормотал и ворвался в свою комнату. Дверь захлопнулась.
– Сейчас к графу побежит, – предположил Петруха.
– Нет, к графу он пойдет ночью, – возразил Ивашка, и оба друг на дружку вытаращились, сопя и внутренне изготовившись к короткому спору, за которым должна последовать драка. Но тут повозка с бочками тронулась, драться у всех на виду они не захотели и отступили подальше, к угловой башне форбурга.
Аррибо появился на лестнице внезапно, сбежал вниз, огляделся и неторопливо пошел к воротам. Ивашка с Петрухой так же неторопливо пошли следом, молча и держась на расстоянии аршина друг от дружки.
Слух у Петрухи был отменный – он первый услышал топот и обернулся. Трое мужчин бежали к жилищу повара, один – лакей герцога Алоиз, которого московиты знали в лицо, двое – свитские, сопровождавшие его в частых поездках. Все трое стали подниматься по хлипкой лестнице, лестница затрещала и опасно скособочилась.
Алоиз, шедший последним, вовремя сбежал вниз. Двое свитских ворвались в комнату повара, которая оказалась даже не заперта. И тут же они выскочили.
– Ишь ты, – сказал Петруха. – Упорхнула пташка…
– Думаешь, они его ловят?
– Кто их разберет. Вот мы – так точно ловим. Пошли, упустим…
Но московиты уже упустили златокудрого повара. Куда он подевался, выскочив за ворота, они не поняли, хотя пространство перед мостом, по ту сторону рва, просматривалось чуть ли не на четверть версты.
– К графу, – приказал Ивашка, и Петруха даже не возражал.
Графа ван Тенгбергена они застали за странным занятием. День выдался солнечный, безветренный, с травы во дворике, примыкавшем к Алексфлусс, давно сошла роса, и он, разложив рядами книжные листы, перемещался на корточках, как обезьяна, перекладывая их, меняя местами, а иные собирая в стопки. Это зрелище заинтересовало соседок, и они стояли поблизости и на другом берегу речки – так, как выскочили из своих домов, в кухонных передниках, одна – с теркой, другая – со скалкой…
