Дитя Одина - Северин Тим (читать книгу онлайн бесплатно без .TXT) 📗

На незнакомце был длинный плащ, довольно схожий с моим, из серой шерсти, при нем, насколько я видел, не было оружия, но один только простой деревянный посох. Я решил, что ему около пятидесяти, лицо у него было чисто выбрито, с обветренной кожей и правильными чертами, включая серые глаза, внимательно глядящие на меня. Но что заставило меня глазеть на него в полном изумлении, так это волосы. Голова у него была выбрита от уха до уха. Сзади волосы свисали до плеч, но передняя часть черепа была голой, если не считать щетины. О таких прическах я читал, когда поглощал книги в монастырской библиотеке, но никак не ожидал увидеть такое в жизни. Монахи святого Киарана — те, у которых еще оставались волосы — носили романскую тонзуру, выбривая макушку. Человек же, стоявший передо мной, тоже был выбрит по-монашески, только обычай этот вышел из моды и был запрещен церковью почти две сотни лет назад.

ГЛАВА 20

— Коль алчешь не меньше, чем жаждал, готов тебя накормить, — сказал этот призрак.

Чувствуя себя полным дураком, я встал. Незнакомец едва оглянулся на меня, уходя через подлесок. Там не видно было никакой тропы, но я смиренно перешел ручей и двинулся за ним. Вскоре мы оказались на лесной поляне, где он, очевидно, устроил себе жилище — маленькую хижину, чисто обделанную мазанку, крытую вереском и стоящую между стволами двух больших дубов. Рядом с хижиной — поленица дров, а дорожки сажи на боку большого валуна и лежащий рядом с ним закопченный котелок указывали место, где готовили пищу. Пузырь с водой висел на ветке терновника. Незнакомец вошел в хижину и снова появился с небольшим мешком в одной руке и плоской деревянной миской, в которой лежал большой шмат чего-то мягкого и желтого, — в другой. Он выложил часть содержимого мешочка в миску, размешал деревянной ложкой и протянул миску и ложку мне. Я набил рот. Это оказалась смесь масла, сушеных фруктов и зерен поджаренного ячменя. Масло было прогорклым. До этого момента я не сознавал, как я голоден. Я съел все.

Незнакомец по-прежнему молчал. Поглядывая на него поверх деревянной миски, я решил, что он, наверное, какой-то отшельник. Монахи святого Киарана иногда говорили об этих глубоко праведных людях, которые селятся в уединенных местах, подальше от других. Они хотят жить одни и общаются со своим богом в одиночестве. Вдохновителем для многих из них был святого Антоний, и они пытались следовать обычаям отцов-пустынников настолько, что даже называли свои убежища «пустынями». По своим повадкам они не слишком отличались от столпников, коим бедняга Энда попытался подражать в монастыре святого Киарана. Странно было то, что этот наполовину бритый отшельник был так гостеприимен. Настоящие отшельники не приветствуют вторгающихся в их жизнь. И не заметил я ни алтаря, ни распятия, и он не благословил пищу, прежде чем дать ее мне.

— Благодарю тебя за еду, — сказал я, отдавая ему миску. — Пожалуйста, прими мои извинения, если я вторгся в твою пустынь. Я чужой в этих краях.

— Это я вижу, — спокойно сказал он. — Это не хижина отшельника, хотя в свое время я был монахом, как, полагаю, и ты.

Он, наверное, узнал мой краденый дорожный плащ, и, может статься, во мне было что-то монашеское, то ли моя речь, то ли то, как я держал миску с едой.

— Меня зовут… — я замолчал, не зная, сказать ли ему настоящее имя или монастырское, из страха, что он мог слышать о беглом послушнике по имени Тангбранд. Но было что-то в проницательном взгляде этого человека, что заставило меня испытать его. — Меня зовут Адамнан.

Уголки его глаз пошли морщинками, когда он распознал значение моего ответа. Адамнан означает «робкий».

— Я бы сказал, что было уместнее Ку Глас, — ответил он. Мы словно говорили обиняками. По-ирландски Ку Глас означает «серая собака», но также и того, кто бежит от закона или изгнан за море, а, может быть, и то, и другое. Кем бы ни был этот невозмутимый незнакомец, он был необычайно наблюдателен и очень сведущ.

Я решил рассказать ему правду. Начав с моего пленения при Клонтарфе, я описал историю моего рабства, как я стал послушником в монастыре святого Киарана и все события, которые привели побегу из обители. О краже камней с Библии я умолчал.

— Пусть я бежал от монахов и пусть я чужестранец, — заключил я, — но изначально я приехал в Ирландию в надежде разыскать родичей матери.

Он слушал спокойно, а когда я кончил, сказал:

— Разумней было бы тебе отказаться от всякой надежды отыскать родню твоей матери. Ради этого пришлось бы странствовать из одного туата в другой по всей стране и выспрашивать. А люди не любят, когда их допрашивают, особенно чужестранцы. И еще. Вызнаешь ты что-либо о родичах своей матери или нет — неизвестно, но то, что вызнаешь, может тебя разочаровать, а вот любопытство всенепременно вызовет подозрения. Рано или поздно ты привлечешь к себе внимание аббата святого Киарана, а ведь он не забудет незаконченного дела между тобою и монастырем. Тебя вернут в монастырь и подвергнут каре. Откровенно говоря, я не думаю, что он станет тебя миловать. Христианские идеи о справедливости не очень-то милосердны.

Должно быть, на лице у меня было написано сомнение.

— Поверь мне, — добавил он. — Я знаю кое-что о том, как действует закон.

Это было сказано, как выяснилось позже, еще очень мягко.

Человек, которого я ошибочно принял за отшельника, на самом деле был одним из самых уважаемых в стране brithem. Имя, данное ему при рождении, было Эохайд, но люди этой страны, которые встречались с ним, чаще называли его Морандом, и это была большая похвала. Первоначальный Моранд, один из баснословных исконных brithem, славился как человек, который никогда не выносил ошибочных приговоров.

Мои монастырские учителя в обители святого Киарана предостерегали нас от этих судий, и не без оснований. Эти судьи были людьми образованными (впрочем, «судья» слово не совсем точное, «законник» — точнее) — и пришли они из тех далеких времен, когда ирландцы и слыхом еще не слыхивали о Белом Христе. И по сей день многие ирландцы — может статься, что и большинство, — в отдаленных частях страны хранят глубокое уважение к законникам, и это уважение раздражает монахов, потому что родословная законников восходит к древним целителям, законодателям и мудрецам, которые больше известны среди ирландцев как drui и которых грамотеи-монахи стремятся во что бы то ни стало очернить. И самым близким словом в церковной латыни, которое монахи нашли для обозначения drui, было слово «маги».

Я пишу об этом с некоторым знанием дела, ибо, как оказалось, мне предстояло прожить в обществе Эохайда почти столько же времени, сколько прожил я с братией святого Киарана, и я узнал от него одного столько же, сколько от всех ученейших братьев, вместе взятых. Разница же в том, что в монастыре я имел доступ к книгам, и книги дали мне большую часть моего монашеского образования. Эохайд же, напротив, смотрел на книжное учение почти как на слабость. Законники не записывают законов и обычаев — они их помнят. Это требует чрезмерных усилий памяти, и я помню, как Эохайд сказал мне однажды, что по меньшей мере два десятка лет уходит на изучение законов, и то самой только их основы.

Я бы с гордостью сообщил, что Эохайд взял меня в ученики, но это было бы ложью. Я остался с Эохайдом, потому что он предложил мне остаться на столько, на сколько я захочу, и в его обществе я нашел убежище. Следующие два года я был при нем помощником или прислужником, но никак не спутником. Он и не думал делать меня своим учеником. Полагал, верно, что моя память уже слишком слаба для этого. Законника начинают учить с младых ногтей. Когда-то в заведении здесь были школы законников, но они почти все исчезли, и теперь знания передаются от отца к сыну, а также к дочерям, потому что и женщины бывают великими законниками.

Мне повезло, что я наткнулся на него. Каждый год он проводил всего несколько месяцев в лесном убежище. Остальное время он был странником, бродившим по стране. Но лесное убежище было важно для него, и в итоге он мог определить любую птицу по ее песне, прочесть следы оленя или волка, или выдры, или зайца, или белки, назвать каждый куст или траву и цветок, и знал целебные свойства каждого. Он был столь же целителем-травником, сколь и законником, и равно отправлял правосудие и врачевал тех, кого мы посещали. В своей лесной пустыне он был столь спокоен и мирен, что дикие звери словно забывали об опасности рядом с ним. Олень выходил на полянку перед нашей хижиной, чтобы принюхаться к костру, на котором варилась пища, и подбирал кашу с наших мисок, а робкий барсук неуклюже и безбоязненно терся у наших ног и стал нашим любимцем. Однако Эохайд не забывал, что они — всего лишь животные. Моя вторая зима, проведенная с ним, случилась суровая. Снег лежал на земле целую неделю — событие почти невероятное — и озера замерзли. В хижине был лютый холод, и мы чуть не умерли с голоду. Барсук спас нас — своим тушеным мясом.