Повести - Сергеев Юрий Васильевич (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Вот и приехали. Семён Иванович, правь вой к той избушке — она целая, и печь сохранилась.
Брошенный посёлок у реки. Над берегом стоит покривившийся домик с подновленной свежим рубероидом крышей, остальные рухнули, проросли травой и сгнили.
Ковалёв заглушил двигатель машины, вылез на берег и устало потянулся, оглядываясь вокруг. Удивительной красоты места! Старый сосновый бор подмыт струёй, многие деревья упали в воду. Шумит полноводная весенняя река.
Увидев людей, сорвались с плёса табуны перелётных уток и пропали за кривуном. Лёва выскочил из машины и помчался следом за ними, заряжая ружьё. Сорок пять озёр переплетены по долине с рекой.
Зашли в дом. Яснополец прилёг на широкие нары, закрыл глаза.
— Благодать-то какая, — вымолвил тихо, снял и положил на окно очки, — вот здесь и будем отдыхать. Семён, затопим печь, да выспимся вволю. Молок сейчас уток принесёт, лапшицу к вечеру сварим.
Лёва пропадал допоздна. Сварили картошку в мундире, открыли банку огурцов, консервы и сели ужинать. На окне мигал огонёк оплывшей парафином свечки.
— Прошлой весной мы здесь с Лёвкой охотились, — заговорил Андреич, — курорт… Двустволку он перезаряжает мгновенно и бьёт, как из автомата. Спрашиваю: где научился так стрелять?
Оказывается, в детстве от него прятали в доме деньги. Если найдет — патронов понакупит и расстреляет. Отец порол, ружья ломал — всё без толку. На той охоте он мне показал один фокус. Кладёт на землю незаряженное ружьё, бросает вверх бутылку.
Пока она падает, успевает зарядить, подставить под неё стволы и подкидывает выстрелом вверх. Но не разбивает. Заряжает второй ствол и бьёт над самой землей. Почему она не разлетается вдребезги после первого выстрела, не знаю, он так секрета и не открыл.
— Может быть, холостым?
— Может быть, это же фокусник, уследи за ним. Когда в Юхту приплыли, растянули палатку у пустой базы отдыха. Ждали машину. Стеклотары кругом — вагоны грузи! Банки, бутылки, загадили отдыхающие весь берег.
Осталось у нас много патронов, и заспорил он со мной, что разобьёт бутылку, сидя с ружьём в палатке, когда она мелькает мимо отвёрнутого входа. Для реакции человека такое невозможно. В доли секунды нужно увидеть, надавить спуск, доли секунды идут на процесс выстрела.
Спорил я смело. Как только ни бросал, всё переколотил! Запустил последнюю. Выстрел — и она покувыркалась дальше. Вылетает он из палатки с рёвом: "Не может быть!" Надавил на неё, потекла вода из дырок от дроби.
Капроновый флакон подвернулся с талой водой, я и бросил. Представляешь, как он уверен в себе?!
Любого чемпиона в палатку посади — в жизни не разобьёт. Ему бы стендовой стрельбой заняться или в тир пойти инструктором, талант напрасно губит. А возможно, ничего бы не вышло. Попробуй его оторвать от тайги! Да он и на танке попрёт за рыбой.
Сам знаю, что это за страсть. Только мы с тобой, Семён, прикованы в своих кабинетах цепями долга. Ни порыбачить толком, ни поохотиться, только на отпуск или отгулы надежда.
Меня поражает, до какого совершенства может дойти человек в своём увлечении! Тот же Молок? Зачем ему метко стрелять, ножи метать? Думаешь, он не мог убежать от того медведя на косе? Мог… Да любит рисковать.
Бросить в медведя топором — для нормального человека это почти самоубийство. А Лёвка знал заранее, как он будет обороняться и чем. Он себя готовил к подобным встречам с детства.
Мне этот случай до него брат рассказывал, работал у нас помбуром. Молок немного соврал, что всё обошлось спокойно. Колька пульнул сверху из дробовика и ранил медведя. Хотел отпугнуть, а вышло наоборот.
Зверь поднялся на дыбы. Вот тогда Молок и метнул топор. Не побежал, не спрятался за дерево. Потом вытащил за топорище и принялся рубить тополь. Колька рассказывал: "Сижу — и хоть крылья пристёгивай, спущусь — прибьет, не спущусь — завалит вместе с деревом, ещё страшней; спустился на покаяние".
Молок, как и ты, неудобный человек, нестандартный.
— Да так… Давайте спать, Андреич.
Ковалёв лежал впотьмах с открытыми глазами и словно видел картину недельной давности…
…По реке плывут двое. Двое в одной лодке. Он и Шестерин. Открыта весенняя охота на гуся и утку, они теснятся в резинке-двухсотке, сидят на рюкзаках, набитых провизией, и как-то не о чём им говорить.
Семён гребёт веслами, выбирая путь меж льдин, застрявших на мели, Санька сжимает в руках новую пятизарядку. Он её надежно привязал фалом к носу лодки, рукавом бережно отирает капли воды, падающие с вёсел на лакированный приклад.
Пристально всматривается в затопленные кусты или отводит глаза? Попробуй разберись. Делает вид, что ищет сидящих уток.
Тащит полноводная река вниз, уходят назад знакомые берега с кулигами ещё не стаявшего снега, каждый кривун и перекат чем-то да памятен: или болью промахов, или радостью удач.
Причалили к берегу. Спрятано за прибрежными ерниками рубленное прошлой осенью зимовье. Светлое и просторное, с большим окном на озеро. Сколько мечтали здесь о будущем!
Зашли в низкие двери. Подвешены к потолку от мышей и сырости спальные мешки, тёплые одеяла, матрасы. Запаслись на зимнюю охоту, да не пришлось…
На столе — чистая, перевёрнутая посуда, у печки — сухие дрова, во всю ширину избушки общие нары из круглых брёвнышек, застланные длинной, болотной травой. Печка весело пыхнула огнём, наполняя избушку сырым теплом. Пока сохло жильё, завели на берегу костёр из бескорых сушин.
Только пристроились у него пить чай, как подплыли догнавшие их друзья по работе. Главный механик Сергей Самусенко и геолог Михаил Павлов. Вылезли к костру, разминая ноги.
— Здорово, беглецы, думали, не найдём вашу избу!
— Привет, — вяло отозвался Санька. — И вы на отгулы?
— Отпустили… В компанию возьмёте?
— А что, берем их, Семён Иванович, не тесно будет?
— Что им, у костра ночевать?
Стемнело. Из трубы зимовья рвётся к звёздам жало гудящего пламени. Морозно хрустят на реке льдины, булькает вода в нагромождениях заторов. Пахнет дымом и талой землей.
Прохлада заползает под одежду, тонко стеклит лужицы, торящие бликами костра. Над деревьями невидимо проносятся табунки уток, волнующе будоражат душу свистом крыльев.
Утреннюю зорьку проспали.
Еще когда, подплывали к зимовью, слышал Ковалёв вечерний ток глухарей, на краю подступающего к берегу горельника. Посоветовал сходить туда желающим. Сам принялся строить шалаш-скрадок на устье старицы.
Выставил чучела уток и вернулся в избу. Шестерин лежал один на спальнике, читал журнал с оборванными на растопку корками. Ребята ушли попытать счастья на ток. Пока Семён набивал патронташ и готовился к охоте, в дверях появился
Самусенко, круглолицый, усатый, с бегающими от радости глазами. Здоровенный петух висел у него через плечо, касаясь головой земли. За ним появился Мишка с таким же трофеем.
Шестерни подскочил к дичи, взвешивая на руке, распуская веером тугие хвосты с белыми отметинами. Серёгин глухарь был бородатый и крючконосый, что говорило о его почётной старости.
— Вот это да-а-а! Зря я не пошёл, не поверил. Надо ещё пару штук убить, чтобы всем поровну досталось. В них же по ведру мяса! Там ещё есть?
— Навалом, штук двадцать спугнули, близко не подпускают, эх, был бы маскхалат и тозовка, — пожалел Самусенко, — как они токовали! Стрелять было жалко!
Ковалёв ему предложил:
— Серёга, пошли со мной, утка днём по речке сидит, погоняем?
— Пошли.
Они брели по оттаявшим косам, продирались через кусты, распугивая уток громким разговором.
Самусенко рванул с плеча ружьё и дуплетом ударил по налетевшей стае. Одна из них винтом пошла к земле, и Семёна больно прошиб её стук о галечную косу.
Сергей покосился на его скривившееся жалостью лицо и усмехнулся, поднял за крыло вяло обвисшую утку, обмыл в реке её разбитую в кровь голову и бросил добычу в рюкзак.
От ушедшего за горизонт табуна вернулся селезень в долго летал над лесом, разлившейся рекой, озёрами, призывно жвыкал, опуская вниз голову. Сергей вытащил манок и ловко стал подражать зову утки.
