Рамсес II Великий. Судьба фараона - Мессадье Жеральд (полные книги txt) 📗
Похоже, принцу Именхерхепешефу ответы Маи пришлись не по душе. Его младшему брату тоже.
— Зачем ты вообще нанял этого ненормального Птахмоса? — вызывающим тоном спросил юный Рамсес.
— По настоянию твоего божественного родителя, ваша светлость, — ответил Маи, радуясь, что может уязвить принца. — Его величество отозвал Птахмоса с золотых копей, что в Бухене, с тем чтобы он стал моим помощником.
Досада двух принцев стала для Маи изысканнейшим десертом, о каком он и мечтать не мог многие годы. До конца трапезы с ним больше не заговаривали.
Когда Маи наконец смог предаться заслуженному отдыху у себя дома, в своей постели, рядом с женой, он попытался восстановить прерванный ход своих мыслей. Зачем нужны все эти храмы, все эти дворцы? И ответ, возникший в его голове, был таким же ясным, как лик луны в летнем небе. Эти монументы посвящались богам. Рамсес являл собой божественное начало на земле. Значит, он посвящал их самому себе.
Очевидность этого вывода вызвала у него улыбку. Засыпая, он продолжал улыбаться. Найти верный ответ на важный вопрос — удовольствие поистине божественное…
Глава 30
Ветер злой и красный
В это же время Рамсес, пребывая на зыбкой грани между сном и бодрствованием, тоже улыбался. Рядом с ним, на ложе из инкрустированного золотом кедрового дерева лежала его Вторая супруга Исинофрет. Он ощущал полноту жизни всем своим телом, от макушки до пальцев ног. Он поймал себя на мысли, что в Пер-Рамсесе он чувствует себя совершенно счастливым. Он создал этот город! Это так похоже на сотворение мира… Этот город является прославлением его божественной природы. Храм Амона оповещает мир о величии фараона, его построившего. А то, что он породил красивых и здоровых сыновей, подтверждает силу его рода. И пускай эта смертная, которая лежит с ним рядом, еще не возведена в ранг божества, она, тем не менее, дарит ему плоды творения — виноградины своих уст, яблоки своих грудей и смокву своей вульвы…
Он наполняет Вселенную своей молодостью.
Одна только грустная мысль мешала ему быть абсолютно счастливым: постоянная усталость, омрачавшая существование его Первой супруги, что и послужило причиной ее отказа от поездки. За последние месяцы Нефертари исхудала. Она стала похожа на увядший от жары цветок, и их крепкие объятия — объятия богов, наслаждающихся друг другом на небесном ложе, рассеивающие над луной и солнцем звезды и кометы, — остались только в воспоминаниях. Отныне Нефертари дарила ему только свою поддержку и душевное тепло — так, постепенно истощаясь, аромат благовоний еще какое-то время напоминает о себе…
Он вздохнул.
Воспоминание о беспокойстве по поводу этих апиру и зловредности Птахмоса вдруг померкло. Да что представляет собой он, этот презренный червь, в сравнении с ним, воплощенным божеством?
Он накинул простыню на себя и на Исинофрет и присоединился к богам в их безмерном блаженстве.
Лежа один на своей постели, Птахмос слушал грустную песню единственного комара, каким-то чудом не погибшего от едкого аромата хризантем, которые догорали в жаровне вместе с другими растениями; пройдет еще несколько мгновений — и дерзкий комар окончит свою жизнь в золотом пламени масляной лампы. Монотонное пение лягушек, лай шакалов и уханье сов наполняли сумерки Нижнего Египта, сошедшие на Пер-Рамсес. В окрестностях разворачивались неожиданные драмы: рогатая гадюка, решившая, что в темноте ее никто не заметит, извивалась в когтях бдительной хищной птицы; мышь испускала дух в зубах лисицы; гусь, полный решимости защитить свое потомство, обращал в бегство шакала ударами крыльев и клюва, способного сломать врагу лапу.
Шумиха вокруг приезда царя, сверкание лат, стенания труб — воспоминания об этом не рассеются за одну ночь. По крайней мере, не у Птахмоса. Снова и снова перед глазами вставало сияющее лицо человека, укравшего у него трон. Лицо дерзки красивое — то была красота, присущая людям самоуверенным и могущественным. Вспомнилось и восклицание Маи: «Зачем столько храмов?» Он, Птахмос, знал ответ на этот вопрос: потому что Рамсес считает себя богом. Себе самому посвящает он эти храмы! Жар возмущения опалил ему ноздри. Бог! Этот презренный интриган! Как бы не так!
Птахмос вскочил на ноги и стал ходить взад и вперед по комнате. Потом взял с блюда абрикос.
Тщеславие Рамсеса поистине ненасытно. Неужели он не понимает, что богам безразличны судьбы людей? Если бы это было не так, его, законного наследника трона, не бросили бы в тюрьму, как последнего бродягу, и только за то, что он вступился за слабого. Да и рабочие-апиру не падали бы снова и снова под плетками взбесившихся бригадиров. Более того, боги равнодушны к участи всех живых существ. И Ра не прерывает свое ежедневное путешествие на Запад, видя, что какой-нибудь гусь как следует проучил шакала ночью в зарослях колючего кустарника в Нижнем Египте.
Он пожал плечами.
Да, богам все равно. И все-таки не стоит бросать им вызов, ибо гнев их бывает страшен. Хотя почему он говорит «боги», во множественном числе? Его предок был прав: бог всего один. Аменхотеп IV во всеуслышание заявил, что Солнечный Диск Атон есть символ жизнетворной энергии. Атон есть Атум. Почему эта очевидность не укладывается в обритых черепах его соотечественников? Но мелкое жречество испугалось, что их провинциальные боги — богиня-гиппопотам Таурт, женщина с головой львицы Сехмет, Тот с головой ибиса, бог Хнум с головой барана — будут преданы забвению…
Он съел второй абрикос.
И Рамсес, этот гладкотелый и рыжеголовый, тоже бог!
Птахмос улыбнулся и снова лег на кровать. Мысли его вернулись к разговору с Нухом и предложению старейшин апиру. Выходит, старейшины решили, что и им нужен предводитель. Но зачем? Чтобы бежать? Для этого предводитель не нужен. Какое-то время он размышлял над этим вопросом, потом укрылся простыней и уснул.
Было ли это во сне? Он сражался с Сетом, богом-покровителем этого нелепого Рамсеса. Сет схватил его за плечо. Но ведь чья-то рука и правда сжимала его плечо! Птахмос привстал на постели и открыл глаза: в комнате находилось с полдюжины охранников, а за плечо его тряс их начальник, тот самый, который несколько недель назад пришел его арестовать. Через открытую дверь над сикоморами виднелась полоска светлеющего неба. Он забыл закрыть дверь на засов, но даже сделай он это, результат был бы тот же.
— Вставай!
Растерянно оглядываясь по сторонам, он вскочил, схватил со скамьи повязку и обернул ее вокруг бедер. Осмотрев комнату, охранники вышли, чтобы обыскать сад. Хозяин дома остался один на один с офицером, угрюмым мужчиной, которому не слишком была по душе его работа.
— Где ты был этой ночью?
— Дома, как видишь.
— Где апиру?
Глаза Птахмоса широко распахнулись.
— В своих поселениях, я полагаю.
— Там их нет. Ходят слухи, что ты — их предводитель. Ты должен знать, где они прячутся.
Птахмос расхохотался.
— Офицер, я не апиру, я не их предводитель и знать не знал, что они куда-то подевались. Тем более откуда мне знать, где они сейчас?
Начальник охраны поджал губы. Ответ не стал для него неожиданностью, и, вполне возможно, ему самому не нравилось поручение, которое он явился исполнить.
— И в последнее время ты не встречался с апиру?
— С тех пор как лишился работы — ни разу.
— Если увидишь кого-либо из них, сообщи нам об этом. Это приказ.
После этих слов начальник охраны развернулся, вышел, созвал своих людей и взгромоздился на осла.
Птахмос бросил в очаг кусок буйволовой лепешки, добавил немного сухих веток, потом лопаткой вынул из жаровни несколько угольков, положил в очаг, накрыл их сухими листьями и стал дуть. Вскоре из-под листьев показал свою мордочку огонь. Буйволовая лепешка затрещала, над ней взвились синеватые язычки пламени. Птахмос повесил над очагом горшок с молоком. Это молоко ему принесли апиру. Пока котелок грелся, Птахмос вышел во двор, отвязал своего ослика, почесал ему морду и отвел пастись на соседний луг. Через минуту он уже сидел на пороге, запивая молоком лепешку. На ее крошки слетелись горлицы. Небо было безупречным. Настоящий завтрак для принца.
