Камень духов - Кердан Александр Борисович (электронные книги бесплатно .txt) 📗
– Я слышал о вас много хорошего, – обратился к нему император. – Вы писали моему покойному брату?
– Да, ваше величество, – сказал Завалишин. – Я считал своей обязанностью не скрывать от государя опасностей, к коим вели ошибки его кабинета…
– Не будем поминать прошлого, – прервал его Николай Павлович, – поговорим о настоящем и будущем. Но не теперь. Уже поздно. Изложите ваши идеи о флоте и представьте мне завтра записку. Вы свободны.
Левашов, выйдя вслед за Дмитрием из кабинета, поздравил его с освобождением и сказал, что государь доволен им и намерен извлечь из его знаний и способностей всевозможную пользу для Отечества.
– Однако что мы будем делать, – добавил он, – надобно исполнить кое-какие формальности для вашего освобождения. Сегодня невозможно передать повеление государя об этом начальнику Главного штаба, и потому вам придется переночевать здесь.
Дмитрия разместили на кушетке в комнате дежурного офицера. Он уснул, как только прислонил голову к жесткой подушке. Тогда-то и приснился ему впервые кошмарный сон, будто он тонет во время прошлого наводнения, будто вода заливает ему нос, уши и рот и нечем больше дышать…
Этот кошмар потом не единожды возвращался к нему. Внешне все складывалось для Завалишина неплохо. Обвинение в причастности к мятежу с него сняли. Он был повышен в должности – назначен историографом флота и начальником модельной мастерской. Кроме того, лейтенанта причислили к ученому комитету морского ведомства и включили в состав комитета по преобразованию флота, назначив при этом жалованье выше, чем у генерала.
Но, несмотря на все это, на душе у Дмитрия кошки скребли. Его мучила совесть. Не будучи членом тайного общества, он все же принимал участие в его собраниях, знал о замыслах заговорщиков и открыто пропагандировал их идеи среди офицеров Гвардейского экипажа. Теперь Дмитрию было стыдно, что он не смог переубедить Рылеева со товарищи в неразумности их планов и поступков. Он переживал, что не захотел помешать им. Следовательно, оказался «замаранным», нечестным ни перед тайным обществом, ни перед правительством, которое сначала не поставил в известность о готовящемся перевороте, а теперь вольно или невольно обманул, отказавшись признать себя заговорщиком. Когда-то все это должно было всплыть наружу, а значит, надо ждать нового ареста…
Второго марта в девять часов утра в кабинет Завалишина в Адмиралтействе зашел адъютант Бенкендорфа поручик Муханов и передал, что генерал просит его незамедлительно прибыть к нему по важному делу.
По тому, как отводил Муханов взгляд, Дмитрий понял, что его ждет.
– На вас, лейтенант, сделаны новые показания, – сухо встретил его Бенкендорф. – Я вынужден задержать вас до полного выяснения обстоятельств.
– Меня отправят в крепость, ваше сиятельство? – спросил Завалишин.
Тон Бенкендорфа несколько смягчился:
– Отчего же сразу в крепость… Вот вам опросные листы. Поживете несколько дней в здании Главного штаба, а на квартире вашей будет сказано, что вас командировали в Кронштадт. Так что репутация ваша, само собой разумеется в случае вашей невиновности, не пострадает…
Тот же Муханов проводил Завалишина в Главный штаб. Там его разместили в одной из комнат первого этажа и оставили одного. Дмитрий огляделся. Комната была смежной с приемной, где постоянно дежурили преображенцы, и имела двойную стеклянную дверь, выходящую на тротуар. Увидев, что за ним никто не наблюдает, Дмитрий подошел к двери и потянул ее ручку на себя. Она оказалась не заперта, зато наружная была заделана наглухо. Приглядевшись, Завалишин обнаружил, что она просто была заклеена бумагой по щелям. Он, не зная, верить или не верить в такую счастливую случайность, толкнул наружную дверь. Она поддалась – на ней тоже не было замка.
Дождавшись ночи, когда дежурные в соседней комнате захрапели, Дмитрий надел шинель и осторожно раскрыл дверь. На улице мела метель. Никого из прохожих не было видно. Он беспрепятственно вышел во двор и, ни с кем не столкнувшись, повернул направо, под темную арку Главного штаба.
В долгих спорах ученых мужей о роли и месте личности в истории сломано немало копий. В них поочередно одерживали верх то те, кто превозносил влияние личности, то те, кто отрицал его. Но и первые и вторые под личностью подразумевали только государей, полководцев, диктаторов, гениев. Словом, таких выдающихся людей, которые самим своим положением или талантом просто не могли не влиять на современников и на свое время. Однако, говоря об обычных людях: чиновниках, смердах, солдатах – тех, кого называют «народом», обе стороны почему-то лишали их индивидуальности, а следовательно, и права влиять на те или иные события. Эти повседневные события, на первый взгляд не являющиеся значимыми, по сути своей, как кирпичики стену, составляют историю каждой страны и всего человечества в целом.
Чиновник шестого класса Александр Дмитриевич Боровков, советник для особых поручений при военном министре графе Татищеве, роли своей в истории не преувеличивал, но, будучи человеком в высшей степени добросовестным и старательным, таковую несомненно играл, хотя бы в деятельности Следственной комиссии, правителем дел которой был высочайше назначен.
Карьера Боровкова складывалась ровно, без взлетов и падений. Сын разорившегося купца, в 1808 году он окончил Московский университет и в чине коллежского регистратора поступил на службу в шестой департамент Московского отделения Сената на должность повытчика. Через пару лет стал губернским секретарем. Одновременно с этим Александр Дмитриевич подрабатывал, давая уроки детям из богатых семейств. Это позволяло хоть немного поддерживать скудный бюджет семьи. Среди учеников Боровкова оказался Антон Дельвиг, которого осенью 1811 года Александр Дмитриевич повез поступать в Царскосельский лицей. После успешно сданных мальчиком вступительных экзаменов его учитель остался в Санкт-Петербурге. Сначала служил в судном отделении Департамента горных и соляных дел Министерства финансов, потом перешел в Военное министерство. Будучи человеком разносторонних способностей, Боровков в свободное от службы время слагал стихи, посещал масонские собрания и даже некоторое время был правителем дел знаменитой ложи Избранного Михаила.
Так случилось, что именно Боровкову судьбой было уготовано не только написать проект высочайшего указа о создании Следственной комиссии, но и сделаться самым деятельным ее участником. Исполнительный и умный чиновник пользовался доверием Татищева, председательствующего в комиссии. Благодаря военному министру он и получил должность правителя дел.
Круг новых обязанностей Боровкова был необычайно широк. Он лично составлял опросные листы для каждого из подозреваемых, присутствовал на большинстве допросов, по результатам их писал докладную записку на имя государя. Императору понравились слог и меткость характеристик, даваемых чиновником. Николай Павлович повелел Боровкову составить для него «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ и лицам, прикосновенным к делу, произведенному высочайше утвержденною 17 декабря 1825 года Следственною комиссиею». В «Алфавит» попадали все, о ком так или иначе упоминали заговорщики в ходе следствия. Число таковых на нынешний день уже перевалило за пять сотен. О степени виновности каждого Александру Дмитриевичу предстояло составить отдельную записку для императора и представить оную до заседания Верховного суда.
Граф Татищев так инструктировал его:
– Государь желает злодеев закоренелых отделить от легкомысленных преступников, действовавших по увлечению… Твои записки будут приняты в соображение его величества при рассмотрении приговора. Смотри! Сие дело тайное и архиважное!
Боровков и сам понимал ответственность высочайшего поручения и не щадил ни сил, ни времени для его выполнения. За «главным делом жизни», как называл работу над «Алфавитом» сам Александр Дмитриевич, и застал его заглянувший поутру старый знакомый Михаил Яковлевич фон Фок.
