Волонтер девяносто второго года - Дюма Александр (книги полностью TXT) 📗
Как видим, они единодушны в своих чувствах. Когда революцию принимают женщины, она становится делом нешуточным.
Наверное, читатели сочтут, что я слишком долго задерживаюсь на отдельных деталях; но я раз и навсегда отвечу им следующее: история составляет часть нравственных богатств страны, так же как деньги составляют часть ее материальных богатств. Следовательно, мы полагаем, что нельзя позволять историкам искажать историю, а фальшивомонетчикам — подделывать деньги. В создании лживой истории, как и в изготовлении поддельных денег, надо различать виновных и невиновных. К виновным относятся те, кто умышленно извращает историю; к невиновным принадлежат те, кто берет фальшивые деньги или приемлет лживую, насквозь поддельную историю, а также те, кто, считая эту историю правдивой и повторяя ее, лгут неведомо для себя, иногда даже вопреки собственным убеждениям.
Поэтому каждый раз, когда мне доведется столкнуться с исторической ошибкой, а я смогу сказать: «Я это видел!» — да будет позволено мне указать на нее и привести ряд доказательств, необходимых, с моей точки зрения, для того, чтобы опровергнуть эту ошибку.
Теперь, высказав мое кредо, я продолжу свой рассказ с того места, где прервал его.
XXXVI. STERNUM STET UT AMOR
Дорога из Сент-Мену в Шалон долгая. Девять бесконечных льё по белым как мел равнинам, под раскаленным небом, под слепящими отблесками солнца на стволах ружей и лезвиях кос.
Королевская семья, изнуренная, измученная, сломленная усталостью, прибыла в Шалон в десять часов вечера.
Половина из тех, кто вместе с нами вышел из Варенна, осталась лежать на обочинах дороги, не в силах идти дальше. Но все-таки эскорт, пришедший в Шалон, был не меньше того, что отправился из Сент-Мену. Он пополнялся национальными гвардейцами из деревень, разбросанных на четыре льё по обеим сторонам дороги.
Местные власти во главе с мэром ждали пленников у ворот Дофины. У меня невольно вырвалось слово «пленники»: королевская семья действительно попала в плен. Какое странное совпадение! Эти ворота представляли собой триумфальную арку, воздвигнутую в честь г-жи дофины — по случаю первого приезда Марии Антуанетты во Францию. На арке еще сохранилась надпись: «Sternum stet ut amor» («Да пребудет она вечно, как наша любовь»).
Триумфальная арка стояла прочно, но любовь была сильно поколеблена.
И все-таки в Шалоне настроение людей изменилось. Патриотическая суровость смягчилась; древний город — на равнинах вокруг него закатилась звезда Аттилы, — который и теперь, за неимением прочей торговли, продает только шампанское, что начали вырабатывать недавно, населяли дворяне, рантье, монархически настроенные буржуа. Для этого провинциального аристократического мирка видеть несчастного короля в подобном положении было безутешным горем.
Все знали, что короля везут обратно в Париж: ему приготовили роскошный ужин.
Как и в Варение, король и королева пригласили на ужин гостей, и их представляли королевской чете; местные дамы явились с огромными букетами, засыпав королеву цветами.
Решили, что в путь двинутся завтра, хорошо отдохнув, ведь их так славно приняли в Шалоне.
Хорошо отдохнуть означало выслушать мессу, отобедать — в те времена еще обедали в полдень — и отправиться в дорогу, когда спадет дневная жара. Мессу должен был служить г-н Шарлье, конституционный священник собора Богоматери в Шалоне.
В десять часов король отправился на мессу вместе с королевой и всем семейством; но, едва началась служба, послышался громкий шум. Это национальные гвардейцы из Реймса требовали, чтобы король выехал немедленно. Любая задержка казалась ловушкой этим людям: научившись не доверять королю, они уже не верили никому. Несколько национальных гвардейцев, более ожесточенных, чем другие, вломились в часовню, смяв стоявшую у двери охрану.
Королю и королеве посоветовали выйти на балкон. Они предстали перед народом; но вид королевской четы не столько успокоил людей, сколько еще больше усилил раздражение. Толпа громкими криками требовала отъезда короля; из каретных сараев выкатили экипажи, из конюшен вывели лошадей и начали запрягать их.
Король опять вышел на балкон и произнес такие слова:
— Поскольку меня принуждают к этому, я поеду. Хотя это обещание представляло собой протест, народ оно удовлетворило. Ровно в одиннадцать часов королевское семейство снова село в карету, и мы двинулись дальше. Стояла удушающая жара; мы шли в клубах меловой пыли — от нее першило в горле. Мне был известен источник поблизости от дороги. Я пил из него, когда ходил на праздник Федерации. Подойдя к карете, я почтительно спросил королеву:
— Ваше величество, не желаете ли свежей воды? Здесь рядом есть чудесный источник.
— Благодарю вас, не хочу, — ответила королева.
— О нет, мама, я очень хочу пить! — воскликнул дофин.
— Тогда принесите воды не мне, а моим детям, — сказала королева. Госпожа де Турзель протянула мне серебряный стакан.
— О сударь, принесите, пожалуйста, и для меня, — попросила мадам Елизавета.
И она подала мне второй стакан.
Спустя шестьдесят лет я все еще вижу лицо этой ангельской женщины, все еще слышу ее прелестный голос, делавший любую ее просьбу столь же неотразимой, как приказ.
Я поставил ружье у дерева при дороге, сбегал к источнику и вернулся с двумя стаканами так быстро, как только мог, чтобы вода не потеряла свежести.
Дофин разделил свой стакан воды с принцессой, своей сестрой. Мадам Елизавета (она предложила свой королеве, но та отказалась) выпила воду до дна.
— О, какая вкусная вода! — воскликнул дофин. — Почему мы не пьем воду всегда?
— Чтобы она казалась еще вкуснее, когда мы ее пьем, — объяснил король.
— Мой сын благодарит вас, сударь, — сказала королева.
— И я тоже, — сказала мадам Елизавета, кротко улыбаясь.
Я взял ружье, которое захватил с собой один из моих товарищей.
— Я видела, как вы бежали за господином Ан де Дампьером, — обратилась ко мне королева. — Зачем?
— Чтобы спасти его, ваше величество, если бы это было возможно.
— Значит, вы разделяете убеждения г-на Ан де Дампьера? — спросила королева.
— Я уважаю ту преданность, какую он питал к вашим величествам.
— Вам, молодой человек, не кажется, что в сказанном вами чувствуется некая недоговоренность? — спросил король.
— Кажется, государь, — ответил я.
— Ну и ну! — воскликнул он.
Потом, обратившись к королеве, заметил:
— Удивительно! Они испортили всех, даже детей!
— Посмотрите, папа! — воскликнул дофин. — Он держит такое красивое ружье!
Он, то есть я. Было очевидно, что я мог быть сударем для королевы и мадам Елизаветы, но для дофина останусь безликим он.
Король машинально взглянул на ружье.
— Ружье, в самом деле, версальской мануфактуры, — заметил он. — Как попало к вам это оружие?
— Это подарок монсеньера герцога Энгиенского, государь.
— Ах да, где-то здесь угодья семьи Конде, — сказал король, — в департаменте Мёз, как они говорили.
Потом, повернувшись ко мне, он спросил:
— Вы служили у принцев?
— Простите, государь, разве обязательно служить у принца, чтобы получить от него подарок? — с улыбкой спросил я.
Королева переглянулась с королем.
— Странно… — заметила она.
Я отступил на шаг. Король моргнул и снова подозвал меня, но, не зная, как меня называть, спросил:
— Значит, мой юный друг, вы утверждаете, будто ружье вам подарил герцог Энгиенский?
— Да, государь.
Понимая, что король желает узнать, по какому случаю мне было пожаловано ружье, я объяснил:
— Я племянник старого лесника из Аргоннского леса, папаши Дешарма. Господин принц де Конде и господин герцог Энгиенский часто охотились в этом лесу… Господин герцог Энгиенский милостиво относился ко мне и подарил это ружье…
На мгновение король задумался.
— Ваш дядя еще жив?
— Нет, государь, умер.
— Почему же вы не подали прошение о том, чтобы занять его место?
