Набат. Книга первая: Паутина - Шевердин Михаил Иванович (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
И хоть гонец Ибрагимбека, грубый, неотесанный, дикий, гарцевавший сейчас вплотную с конем Энвербея и дышавший ему прямо в лицо перегоревшим луком, держался совсем уж непочтительно и невежливо, все же Энвербей вздохнул с облегчением. Все же этот оборванец на своей кляче внес какую-то ясность в положение. Итак, его, Энвербея, ждут, его приглашают. Чувство потерянности, бесприютности, охватывавшее все чаще Энвербея в последние дни, исчезло. Привычно он вздернул голову и уверенно сказал:
— Вперед! К другу нашему, Ибрагимбеку!
Прохладная погода позволяла отряду передвигаться быстро. Стояли ноябрьские дни, и необъятное раздолье холмов и долин за Сурханом оделось в наряд южной зимы, листва деревьев покраснела, а склоны гор покрылись зеленой травой. Повсюду пятнами темнели деревца арчи — остатки древних лесов.
«Какие дебри, — думал Энвербей, — какая глушь. Настоящая Азия. И отсюда, из такой пустыни, надо начинать завоевание мира… С такими грязными, вонючими дикарями… как этот ибрагимовский гонец…»
Тошнота отвращения поднималась к горлу. Он с трудом поборол себя и старался сидеть в седле прямо и изящно, как подобает генералиссимусу и военному министру великой Турции.
Сейчас его ждет встреча, радостная и торжественная. Антибольшевистские силы ислама, прославленные воины склонятся перед его знаменем — зеленым знаменем пророка, поднятым высоко им, зятем халифа Неприятные чувства исчезли, остались только приятные, бодрящие. Надо подготовиться к встрече. Он все продумал — от малейших деталей одежды до кончиков копыт коня. Дважды он останавливался на привал и приказывал почистить лошадей, чтобы шелковистая вороная шерсть блестела и чтобы, не дай бог, бока у них не вспотели.
Сам он на последнем привале спешился и, зайдя за большой камень, переоделся во все новое. Он мучительно колебался, что надеть. Долго смотрел на разложенный мертвоголовым адъютантом на сухой траве походный гардероб. Особенно был привлекателен сохранившийся от добрых старых времен парадный мундир с орденами и регалиями. Но Энвербей колебался. Больно уж он похож на мундиры русской царской армии. Как бы здешние дикари не напутали бы, не приняли бы его, зятя халифа, за царского чиновника. И он надел обыкновенный, но щегольской френч цвета хаки. Много сомнений доставил ему головной убор. Зятю халифа, провозвестнику новой эры ислама подобает чалма, но он не носил раньше никогда чалмы и побоялся показаться смешным. Он вздохнул и наконец выбрал кубанку с красным суконным верхом. Кубанка — издревле подлинно турецкий головной убор: красный цвет — турецкий цвет. В таких шапках древние турки завоевывали многочисленные народы. Локайцы — почти турки, они поймут, им понравится…
Энвербей въехал в толпу галдящих степняков, солидно подбоченившись, лихо заломив свою шапку. Он не смотрел на людей, на толпу. Он смотрел прямо перед собой, придав лицу выражение непреклонной решимости и величия.
Тысячные толпы локайцев, собравшиеся в лощине на окраине кишлака Караменды, продолжали шуметь. Никто не обратил внимания на приезд Энвербея и его спутников. Мало ли народу приехало на племенной сход, созванный старейшинами Локая. Все кричали, все были разгорячены, даже разъярены. Толпа сгрудилась в одном краю лощины, и живая масса тел, облаченных в толстые ватные халаты, двигалась в столбах пыли то вперед, то назад. Сам не заметив как, Энвербей попал в самую гущу, и его с конем закружили в человеческом водовороте. Спутники зятя халифа безуспешно пытались пробиться к нему. У Энвербея закружилась голова. Он ужаснулся, что его могут стянуть с коня, затоптать. Отчаянные усилия понадобились ему, чтобы удержаться в седле.
Внезапно толпа раздалась с воплями: «Вор! Конокрад! Блудня!» По небольшому проходу ехали богато одетые всадники. Прежде всего Энвербею бросилась в глаза живописная бородатая физиономия, хитрые прищуренные глаза.
— Ибрагим! Ибрагим! — орали в толпе.
Подняв руку, Ибрагим остановил коня и хрипло прокричал:
— Знамение! Знамение будет! Война! Газават!
Со всех сторон напирали возбужденные краснолицые локайцы. Они вопили, перебивая друг друга:
— С кем ты воюешь, Ибрагимбек?
— На кого ты поднял оружие?
— Против большевиков? Против тех, кто прогнал в два дня царя, скинул всемогущего эмира бухарского с престола?!
— Безумец ты!
— Ты хочешь погубить локайское племя!
Они все шумели, кричали. Не умевший красно говорить Ибрагим только пыхтел, багровый, потный. Вместо слов изо рта у него вырвалось глухое ворчание. Он продолжал повторять: «Знамение будет! Знамение будет!» Налитыми кровью глазами он поглядывал по сторонам с тревогой и ожиданием. Из толпы раздавались возгласы:
— Вор он, ему болтаться на виселице, а у нас дети, жены!
Расталкивая теснившихся людей, в круг вышли старейшины. Один из них, согбенный, старый, прокричал:
— Масляхат родовых вождей порешил: пусть Ибрагим едет к себе домой, пусть каждое селение даст ему по одному барану! Пусть живет в своей юрте и молчит. Довольно ему разбойничать. Хватит ему наворованного до самой смерти.
Осипшего, посиневшего от крика Ибрагима стащили с коня. Кучей тряпья он лежал на голой земле в соре, навозе и сипел, посеревший от страха.
Его помощник Абдусаттар Безносый крикнул:
— Он согласен… пишите ухданаме — договор. — Голос у него дрожал.
И вдруг Ибрагимбек вскочил и, протянув руку, начал тыкать в воздух пальцами.
— Знамение! Знамение! — ревел он.
По склонам лысого холма в долину, где происходил масляхат, одетый в изодранные козьи шкуры пастух вел коня с вьюком.
И то, что пастух оказался всем известным юродивым Пармоном Немым, и то, что во вьюке нашли восемь винтовок и около тысячи патронов, взволновало и поразило старейшин. В толпе передавали:
— Ружья! Патроны!
Около Энвербея кто-то громко выкрикнул:
— Эй, да вы не видите, что ли? Конь-то из конюшни Ибрагима-вора!
— Тсс, тише! — оборвал его испуганный голос. — Не знаешь, что ли. отрезанная голова не болтает.
— Указующая рука аллаха! — выл Ибрагим. Пот лился по его лицу, руки и ноги дергались. Он забрался на своего коня.
Вставил слово и Абдусаттар:
— Поистине это господь всевышний повелел ангелам своим поразить нечестивых большевиков и оружие их отдать вам.
Собственноручно Ибрагим роздал винтовки сыновьям старейшин. Он буквально всовывал им трехлинейки в руки.
— Берегите! Вы воины священной войны!
Торжествующий, сияющий, он ехал по образовавшемуся в людском море проходу.
И вдруг его маленькие, налитые кровью глазки остановились на группе необычно одетых для здешних мест энверовских всадников.
— Э, ты кто? — спросил он.
Только теперь толпа обратила внимание на Энвербея и его спутников.
Беспомощно оглянувшись в поисках, кто бы мог его представить, Энвербей пробормотал:
— Я… э… военный министр… Я Энвер-паша. А вы кто?
— Энвер! — хихикнул Ибрагим. — А! Добро пожаловать. А мы… хэ-хэ… мы Ибрагим… командующий..
Он снова подмигнул Энвербею и обвел тысячные толпы рукой: видишь-де, как нас тут любят и уважают.
Он поспешил вывести Энвербея на глиняный холмик, поднимавшийся над головами ревущей толпы.
— Вот наши воины… — сказал он Энвербею, кивнув в сторону моря чалм, шапок, малахаев, разинутых кричащих ртов, и добавил: — Воины ислама… могучие воины. У каждого горячее ружье, у каждого острая шашка… — и снова подмигнул иронически: — Кажется, вы, эфенди, прибыли командовать?… Прошу же…
Еще больше загудела толпа, шарахнувшись со всех сторон к холму. Всем хотелось посмотреть, что там на вершине его происходит.
Нервно подергиваясь, Энвербей зло крикнул на Ибрагимбека:
— Базар! Где же армия? Мне в Бухаре сказали… Десять тысяч бойцов за веру!.. Я возглавлю!.. Поведу на большевиков, на неверных собак!.. А здесь базар!.. Безобразие…
Он выкрикивал каждое слово, потому что толпа ревела.
— А!.. Борьба за веру… ислам… Сейчас… Эй, позовите святого сеида, ишана кабадианского…
