Алмаз, погубивший Наполеона - Баумголд Джулия (читать книги онлайн бесплатно регистрация TXT) 📗

На следующий год я понемногу стал появляться в салонах, где видел, как изменился Париж. Все тонкие различия исчезли, люди стали слишком свободными. Незнакомые люди прикасались ко мне, что было раньше совершенно не принято, и говорили излишне громко. Торговцы входили в гостиные, садились и вели разговоры. Везде я слышал русский и английский языки. Каждый месяц устраивались банкеты в Галерее Дианы, на которых первый консул появлялся в своем алом с золотом сюртуке с «Регентом» на шпаге и Жозефиной обок. Потом леди Клэверниг была задержана и не могла вернуться в Англию, поэтому она поместила своих дочерей в школу мадам Кампан. Я перестал посещать салоны и ходил только к ней.

Мало кто знал, что я — автор «Атласа», Ле Саж. Я слышал, как мою книгу называют целой библиотекой, поскольку она действительно включала в себя сведения по истории, географии, хронологии и политике. А когда я оказывался на другом конце комнаты, то слышал предположения — всегда неверные — о том, кто же такой этот Ле Саж. Этот интерес наполнял мой карман наполеондорами — большая удача, ибо я лишился своего наследного имущества. Вскоре я разбогател.

Никакой успех не мог заставить меня забыть о поражении. После многих лет полной безвестности я не был готов открыто встретить славу. Слава принадлежала Ле Сажу, а не Лас-Казу, и так же, как и в Англии, я мог наблюдать за ней издали и вкушать ее обманным путем. В общем, годы, потраченные на изучение генеалогических таблиц и рассматривание карт через лупу ради того, чтобы читатель мог уяснить себе что-нибудь, вроде войны Алой и Белой Роз в Англии, стоили этого. Или почти стоили.

Император как-то заметил, что, знай он меня в то время, он помог бы мне издать книгу более дешевым способом и сделать ее частью общей школьной программы. Может ли быть лучшая похвала? «Атлас» — единственное, что у меня было, когда я бросил все в спешке и пустился в свою последнюю авантюру, отправившись сюда вслед за императором.

Консульская шпага стала неотъемлемой частью Наполеона и изображена на многих известных мне портретах. Размер бриллианта соответствовал и самому Наполеону, и нашему времени с его колоссальными войнами, времени, которое стало свидетелем рождения целого народа и множества монументальных начинаний вроде парижских арок. Гигантские изображения — некоторые в тридцать футов высотой — мало выражают его размах. Барон Гро, который не забыл свой последний сеанс с Наполеоном, подпрыгивающим на коленях у Жозефины, теперь, в 1802 году, изобразил его как первого консула в Льеже, указывающего на пачку договоров, и при консульской шпаге с «Регентом».

В 1802 году, когда Наполеону было тридцать три года, он сделал себя консулом пожизненно. Он настоял на том, чтобы народ одобрил это решение на референдуме, и было подано почти три миллиона голосов. Он вымарал цифры и своей рукой приписал новые, доведя итог до трех миллионов четырехсот тысяч.

Шпага с «Регентом» стала одним из символов, которыми он окружал себя. Над змеей, кусающей собственный хвост, располагались звезды и литера «N», золотой орел держал пару молний и лавр, символ славы в Древней Греции и Риме. Из республиканского Рима были заимствованы орлы вместе с арками и дорогами. Золотые пчелы — символ усердия — указывали на связь с эпохой Средневековья. Металлические пчелы (некоторые говорили, что они живые), покрывали тело Хильдерика, отца Кловиса, короля франков. Их нашли в Турнэ во время правления Людовика Четырнадцатого. Наполеон изгнал бурбонские лилии и бурбонский синий цвет: его цветом был зеленый. Египетскими символами, знаками его походов, была испещрена вся мебель Жакоба, Обена и Десмальтера. Эта мебель имела более прямые линии, чем прежняя, твердое сиденье и была обильно украшена пальмовыми листьями, дельфинами и беспорядочно разбросанными сфинксами. Мебель Жозефины изобиловала лебедями. Все эти символы вместе взятые сопровождали его восшествие на престол.

Ювелиры бегали по дворцам со скрученными в свитки рисунками и подносами с драгоценностями. Его приказания ни в чем не уступали приказаниям Людовика Четырнадцатого. Он хотел украшать общественные праздники, в том числе и драгоценностями, он хотел изменить не только Европу, но и стиль своего двора. Сочетая новую знать со старой, он сочетал новые драгоценности с теми, что остались от павшей короны. Он велел изменить свои собственные эмблемы — сам указывал и делал наброски, — он назначал людей и издавал указы об охране того, что теперь стало драгоценностями империи.

В феврале 1804 года я видел Наполеона в первый раз — он промчался мимо меня галопом, направляясь в свой загородный дом, в Мальмезон. Это произошло во время заговора против него, когда его охраняли особенно тщательно. Меня едва не арестовали, потому что за минувшие два года я не озаботился завизировать свой документ и в кармане у меня обнаружились английские монеты. Грязь от колес его кареты запачкала мой сюртук, словно говоря «я вас требую», но он для меня все еще оставался узурпатором, хотя мои старые друзья и бывали при его дворе.

Жизни вождей часто бывают отмечены одной ошибкой, которая меняет все, что происходит в дальнейшем. В случае с императором многие сочли бы ошибкой его испанскую или русскую кампании, шокирующую поспешность с казнью Бурбона — герцога д’Энгиена или второй брак. Иные же, включая мать Наполеона и композитора Бетховена, полагали, что ему не следовало возводить себя в императоры. Летом и осенью 1803 года Бетховен писал свою Третью симфонию и хотел назвать ее «Bonaparte», ибо видел в Наполеоне героя своего времени. Когда великий немец узнал, что Бонапарт короновал себя с совершенно неуместной причудливостью, он разорвал заглавную страницу своей работы и назвал ее общим словом «Eroica». [112]

Не раз я слышал, как Констан, бывший тогда камердинером императора, рассказывал, что Наполеон раздражался и бранился, когда его облачали в одеяния для коронации. Он шутил насчет счетов, которые ему предстоит получить, когда надевал кружева и сборчатые манжеты, белые шелковые чулки, вышитые золотом, белые бархатные сапожки и панталоны. Подвязки, пряжки, пуговицы — все из бриллиантов. Поверх алый бархатный камзол и плащ, застегнутый на бриллиантовую застежку. Коронационная мантия, вышитая золотыми пчелами, вес имела в половину веса самого императора, который даже присел, когда ее надели на него; корона же представляла собой диадему из золотых дубовых и лавровых листьев.

Затем он послал за нотариусом Жозефины, Радиго — тем самым, который некогда советовал Жозефине не выходить замуж за молодого человека, «не имеющего ничего, кроме плаща и шпаги».

— Я стал перед ним в этой мантии и с «Регентом» на шпаге, — сказал он, — и спросил, не имеется ли у меня нечто большее, чем плащ и шпага, в качестве рекомендации.

Император разработал церемонию коронации с художником Изабе, передвигая маленькие игрушечные фигурки, как передвигал своих солдат в сражениях. Мадам де Монтессон, которая считалась вдовой герцога Орлеанского, обучала его придворных старому этикету.

Меня там не было. Не видел я и процессии, когда он ехал из Тюильри к Нотр-Даму, а потом обратно. Не видел гнедых лошадей с белыми плюмажами, великолепные кареты, обелиск, иллюминированный на площади Революции, огни между колоннами Гард Мебль. И за это на Святой Елене император, найдя меня, выкрутил мне ухо немного сильнее, чем обычно делает ради шутки.

— Кортеж-то, по крайней мере, вы видели? — спросил он.

— У меня был билет, но моя патронесса, леди Клэверинг, ужасно простудилась в это время, и я остался дома.

— Вы тогда были злобным аристократом! — он все еще крепко сжимал мое ухо.

— Да, а теперь я здесь, рядом с вами.

Отпустив меня, он улыбнулся, с большим усилием подавив слова, готовые сорваться с уст. Я знаю, он все еще причисляет меня к сен-жерменскому кругу, к тем, кто навсегда остался для него «чужаком». Ему было с этими людьми не по себе, даже если они служили ему как императору. Он делал для них слишком много или слишком мало, а ни то, ни другое никогда не бывает правильно, говорил он. Поэтому он творил собственных графов и баронов — создавал наследственные титулы в соответствии со службой государству, состоянием и влиянием. Но я-то все равно знал, что существуют графы и «графы», и что графы по рождению наделены особыми отличиями. Его двор состоял из тех, кого возвысила революция, равно как и из семей вроде моей, которую революция обобрала до нитки. Императору казалось забавным, что госпожа де Монморанси торопится завязать туфли Жозефине, в то время как новоиспеченные дамы боятся, что их примут за служанок.