Дангу - Глыбин Леонид (книги без сокращений .TXT) 📗
« Теперь, о Вишну, о Шива, о Брахма! — гремел голос пурохиты. — Вспомните все мои жертвы!»
«…Смара! Смара» (Вспомните! Вспомните!) — эхом отозвались брахманы.
«Вспомните все, что я сделал для вас!»…
«Смара! Смара! Вспомните! Вспомните!»…
Наконец по команде пурохиты круг остановился, разомкнулся, и наступило молчание. Брахманы начали сооружать над телом ростовщика высокое сооружение из толстых сухих поленьев, похожее на двускатную крышу. Обсыпали сухой соломой, кабинку набили мелкими поленьями и щепками, оставив свободное место. Потом облили все маслом и обсыпали порошком сандалового дерева и шафрана.
Один из брахманов подтолкнул Девику, и она трижды обошла вокруг погребального костра, шепча древнее заклинание, которое сопровождает последнее путешествие мертвых: «Рам… Рам… Рам…»
Поддерживаемая женщинами, она дрожала, глаза без единой слезинки неподвижно смотрели куда-то в одну точку. Что это было? Печать страха смерти или невыразимого горя?
Пурохита продолжал чтение мантр, раскачивая в руке медную курильницу и оставляя в воздухе сладковатый дымок агрбатти. Наконец он подошел к кабинке, возвышаясь над ней громадой своего тела, замолчал, а потом, поморщив лоб, махнул рукой брахманам:
— Начинайте!
Один из них сделал шаг к женщинам, окружавшим Девику, приглашая вдову занять свое место. Она покорно подошла, как-то неестественно переставляя прямые как палки, несгибающиеся ноги, уцепилась за кабинку руками, привалилась к ней и вдруг стала соскальзывать на землю, тихо, беззвучно. Подбежавшие женщины подхватили ее, что-то вскрикивая, потом подняли и начали усаживать в кабинку. Она не сопротивлялась. Один из брахманов положил ей на колени голову мужа. Так требовал освященный веками ведический обряд, последний из церемоний, сопровождавших все этапы долгой земной жизни ростовщика Наду Джатойи и очень короткой его молодой жены Девики Ганготри.
Брахманы зажгли от жаровни палки с толстыми пучками промасленной соломы на концах и начали поджигать костер. Огонь мгновенно вспыхнул, солома и щепки затрещали, выбрасывая дымные снопы искр, желто-красные языки пламени охватили сразу все сооружение из больших поленьев.
«Ваюр анилам амритам, атхедам бхасмантам шарирам! Смара! Смара!..» — снова и снова раскатисто разносилось по шмашане под треск разгоравшихся поленьев. Пурохита неистовствовал, обсыпая костер священным порошком, бросая цветы и кусочки еды.
Огонь все ближе и ближе подбирался к изголовью и кабинке. Вот он охватил верх дровяной кладки, вот один из брахманов сунул горящий факел внутрь кабинки, и там ярким пламенем вспыхнула солома. В этот момент несчастная очнулась. Лицо ее исказилось гримасой боли, она страшно вскрикнула:
— Нет! Нет! Жить! — и начала торопливо и неловко выбираться из кабинки, опустила ноги на землю, закрывая рукой лицо, в которое полыхнул столб пламени, выпрямилась и бросилась бежать, расталкивая людей.
Брахманы, будто ожидая этого, преградили дорогу девушке своими кочергами и начали заталкивать ее обратно в бушующий костер.
— Нет! Нет! — душераздирающе кричала Девика, хватая руками черные от копоти кочерги.
Внезапно около костра неизвестно откуда появилась огромная человеческая фигура в голубой серапе, словно один из богов священной триады спустился с небес, чтобы забрать к себе тело и душу несчастной девушки. Все остолбенели от ужаса.
Человек в голубой серапе молча прошел через толпу людей, окруживших костер, оттолкнул брахманов, отшвырнул могучим толчком пурохиту, мягко обхватил Девику за талию, положил себе на плечи и двинулся быстрым шагом в сторону падишахской дороги.
Несколько брахманов, размахивая кочергами и палками, с криками негодования бросились было вдогонку за ним. Он повернулся, выдернул одно рукой дротик из колчана, прикрытого серапой, и молниеносно метнул его в нападавших. Удар был точен. Один из брахманов, споткнувшись, упал, выронив кочергу. Его рука окрасилась кровью. Все как по команде развернулись и в ужасе кинулись обратно к полыхавшему костру.
Всего несколько минут потребовалось Дангу, чтобы принести бесчувственное тело девушки к остановившемуся по его просьбе каравану. В детстве, когда он бродил с кангми по предгорьям Гималаев, ему приходилось наблюдать несколько раз из укромных мест кремацию умерших людей возле деревень. Это было понятно. Он уже тогда усвоил, что священный огонь Me должен съедать трупы ми. Но сегодня происходило совсем другое. Люди намеревались сжечь живого человека, молодую девушку! Сердце юноши не могло этого вынести. Какая жестокость по отношению к слабому и беззащитному!
Следя за драматическими событиями, происходившими у костра, он подходил все ближе и ближе. Его никто не замечал, потому что общее внимание было приковано к костру. Юноша инстинктивно улавливал сигналы тревоги и мольбы о помощи, незримо исходившие от несчастной девушки. И когда отчаянный крик Девики Ганготри, не хотевшей умирать, прорезал воздух над шмашаной, Дангу принял решение и молниеносно его выполнил. Может быть, ему казалось, что он спасал свою милую Дарью?
Весь караван, состоявший, в основном, из мусульман, одобрительно отнесся к действиям Дангу, хотя по собственной инициативе никто не осмелился бы содействовать спасению девушки, обреченной на сожжение, и не рискнул бы предоставить ей убежище и защиту из опасения навлечь на себя какую-нибудь беду со стороны религиозных фанатиков-индуистов. Григорий несколько раз неодобрительно хмыкнул и покачал головой:
— Аи-аи! И что убивать деваху-то? Негоже, негоже!
Он с тревогой смотрел на стремительно разворачивающиеся события.
Когда Дангу осторожно положил девушку у края дороги, Григорий первым склонился над ней, приложил ухо к груди, потом сказал:
— Живая! И не обгорела совсем! Руки только пожгла. Ух и красавица же! Ах ты, Господи прости! — Он перекрестился: — Обмирание случилось. — Он снял платок с головы девушки, освободил шею и грудь от складок сари. — Никитка, сынок, дай-ка водицы холодной!
Парвез и караван-баши суетились рядом. Дангу быстро сорвал бурдюк с первой попавшейся лошади и подал Григорию.
Тот развязал его и начал пригоршнями плескать воду на лицо и грудь девушки. Через несколько минут она зашевелилась, потом открыла глаза, и Девику стали сотрясать истерические судороги. Руки и ноги мелко-мелко дрожали не переставая, резко сгибаясь и разгибаясь. Лицо побелело, зубы стиснуты, губы плотно сжаты.
— У-у-у! Ироды индианские, и не жалко же девчонку! — Григорий повернулся в сторону шмашаны, откуда поднимался столб дыма, и погрозил кулаком.
Парвез и Григорий ласково поглаживали Девику по плечам, что-то приговаривая, каждый на своем языке. Судороги прекратились внезапно, как и начались. Из глаз девушки градом полились слезы, и она горько зарыдала.
— Ну, ну, все, все! Ладно! Жива, родная. Не бойся, с нами теперь будешь! — приговаривал Григорий, приподняв ей голову и поглаживая по волосам.
Огонь опалил брови и ресницы молодой женщины, но на лице сильных ожогов не оказалось. Зато на руки, которыми она хваталась за горячие кочерги брахманов, было страшно смотреть. Багровые полосы ожогов перемежались с черными разводами копоти. Григорий быстро нарвал тряпок и, приложив к ладоням бедняжки несколько кусочков свежего коровьего масла — гхи, завязал.
Ему сразу вспомнилась Аннушка. Словно резануло в груди чем-то, и тоска, дремавшая до того, охватила его.
— Вот ведь как похожа на дочушку мою! Чернявая только! И как вы там, детки мои, живете-будете? Охо-хо! — Он тяжело вздохнул, потом топнул ногой, отгоняя воспоминания. — Ах, чтоб вам! Ничего, ничего! Заживет! — снова склонился к женщине, поправляя тряпки.
Можно было трогаться в путь. Девику посадили на лошадь к одному из погонщиков, и Дангу встал рядом, чтобы поддерживать ее в дороге. Защелкали кнуты и нагайки, караван начал медленно вытягиваться, покидая печальное место.
Была уже почти ночь, и луна-царица, иногда проглядывая сквозь рваные облака, освещая путь. Вскоре копыта лошадей зацокали по камням, и караван, пройдя вдоль неширокого канала, подошел к небольшой крепости, у стен которой прилепился придорожный караван-сарай. Седьмой день пути закончился.
