Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Теперь одна дорога – к княгине Чернецкой. Сидеть в своем уголке, мастерить изысканные саше, украшенные цветочками и бабочками. Когда княгиня помрет, а она лет через десять непременно помрет, Лизанька, к тому времени замужняя дама, может быть, предложит такой же уголок и то же занятие в своем доме. Или не предложит…
Но жалость к бывшему жениху была странной. Амалия все же не утратила способности плакать, глядя на растоптанный цветок или хромую собачонку, но вид человека, обреченного на пытки и, возможно, смерть отчего-то не вызвал слез. Она сама удивилась – сердце покрылось коркой льда, что ли? А ведь она любила этого человека! Все свои деньги ему отдавала! Какие еще подвиги нужны, чтобы доказать наличие любви?
Воспоминание о деньгах имело волшебное свойство – остатки жалости обратились в презрение.
Как еще прикажете относиться к вору?
И, глядя на съежившегося, несчастного, страдающего Весселя, Амалия вдруг ощутила то, чего раньше за собой не знала: гордость. Она избавилась от последних огрызков надежды, она была свободна! Оставалось захлопнуть дверь, за которой останется прошлое вместе с женихом.
Достав из потайного кармана золотой пятирублевик, Амалия швырнула его под ноги Весселю, повернулась и пошла к телеге, держа спину так прямо, как только могла.
– Эй, фрейлейн! – окликнул ее Григорий Орлов. – Ты сиди у госпожи Чернецкой смирно! Потом и тебя допросим – что ты там, в лесу, с этими злодеями делала!
Амалия не ответила.
Она вернула деньги и была безмерно горда собой. Даже на телегу вскарабкалась почти без затруднений.
Вессель смотрел на золотую монету, которая должна была спасти его, и не знал, поднимать ли? Ведь эта монета его и погубила – он был уверен, что деньги в кармане, потому так решительно расстался с Амалией. Но оставлять золото в пыли нельзя, это противно всем законам человеческим, противно устройству человеческой души.
Он с большим трудом нагнулся и поднял монету. Потом опустил в карман.
Его повели в роскошный дворец Орлова. Он отродясь в таких домах не бывал (кто ж его пустит) и настоящей роскоши не видывал. Но ему было не до бронзовых канделябров и зеркал, не до превосходных мебелей и наборных паркетов.
Орлов-младший уселся на стул посреди кабинета, перед ним поставили Весселя. Орлов-старший сел на подоконник и взял подзорную трубу: чтобы и в дознании участвовать, и возлюбленную высматривать. Генриха Федоровича посадили за стол, и он еще сгонял Прошку в свою комнату, за собственноручно очиненными перьями. У двери стоял лакей Павлушка – на случай, если будут какие поручения.
– Говори, кто таков! – велел граф.
Вессель назвался. Затем сообщил, что сам из столицы, служил в аптеке Бутмана, и Бутман может подтвердить его хорошую репутацию.
– А как же ты, помощник аптекаря, оказался в моем лесу? Как вышло, что участвовал в убийстве моих людей? – сердито спросил граф.
– Бог свидетель, я никого не убивал!
– Сам не убивал, но видел, как убивали. И жеребец видел, и запомнил тех, кто был тогда в лесу. Он запомнил лошадь, которая была запряжена в ваш чертов экипаж! И тебя, мерзавца, за то, что ты его ударил. Ты сам в этом убедился! Так что давай, аптекарь, докладывай все, как есть.
– Я никого не убивал!
– Докажи, сукин ты сын! – рявкнул граф.
Гришка засмеялся. И этот смех еще более убедил Весселя, что он обречен.
– Я не виноват, Бог свидетель, не виноват, стрелял не я, стреляли Штанге и Бейер! У меня даже оружия не было!
– А ты что делал?
– Я женщину держал…
– Какую женщину? – тут Алехана осенило. – Полковницу Афанасьеву, что ли?
И дальше Вессель заговорил по-немецки – боялся, что русская неуклюжая речь не позволит сказать всего так, как надобно. Братья Орловы почти все понимали, а если не удавалось сразу понять – делали знак Генриху Федоровичу. Тот, часто встречаясь с русскими купцами и мастеровыми, с коими держи ухо востро, выучился языку из соображений практических – чтобы никто его вокруг пальца не обвел. И он повторял взволнованную речь Весселя по-русски, что от него и требовалось.
– Я не знаю, клянусь вам, не знаю, кто та женщина! Она пришла к нам и требовала, чтобы мы ее в Москву доставили! Иначе донесет госпоже княгине!
– Погоди, братец, – подал голос Орлов-старший. – Этак ты ничего не поймешь. Пусть он с самого начала рассказывает. Как с преступниками связался, как с ними в лесу оказался, чем они там занимались. Ты хочешь знать лишь то, как он Сметанного ударил, не иначе. А тут дело запутанное.
– Я хочу знать, где мои люди! Не для того мне Господь этих людей дал, чтобы я плевал на них свысока! Я за них в ответе. Матюшкино тело мы сыскали, Фролкино подняли, а где Егорка? И Ерошка, черти бы его побрали!
– Вессель, говори все, как есть, с самого начала, – велел Григорий. – Кто тебя из столицы сманил, чем вы в лесу занимались, на какую дичь охотились. И как вышло, что к вам привели Сметанного?
– Я про лошадь ничего не знаю! Мы стояли на дороге возле экипажа, беседовали, с нами была та женщина, не знаю, как звать, не знаю, откуда появилась! Но она видела, как я в беседке встречался с Амалией… с фрейлейн Зингер. Как она это могла видеть – не понимаю! Она выследила нас, она как-то догадалась про тот домик. Требовала, чтобы мы в нашем экипаже доставили ее в Москву! И тут мы услышали – кто-то скачет к нам. Бейер и Штанге сразу достали пистолеты. Видим – всадник на гнедой лошади. Он увидел нас, у него поперек седла – ружье или карабин, я не знаю… Он схватил ружье… Клянусь, я не знаю, кто выстрелил первый! И тут я увидел белую лошадь! Она пробежала вперед, потом стала биться, а она была запряжена в такую маленькую повозку… Все стреляли, женщина кричала, ее ранили, я держал ее… она схватилась за повозку… я не понимаю, как она туда залезла, клянусь вам! Я не помню, как ударил лошадь! Я ничего не соображал!
– Так и писать? – спросил хладнокровный Генрих Федорович.
– Так и писать. И когда же ты начал соображать, дурья твоя голова? – полюбопытствовал Алехан.
– Потом… Белая лошадь убежала, на дороге – мертвое тело, еще двоих Бейер ранил, он очень метко стреляет. И Ерофей пытался втащить раненого на свою лошадь, Штанге не позволил, Штанге очень, очень силен! Ерофей хотел увезти раненого, ему не позволили…
– Где он? Где Ерошка? – взволнованно спросил граф. – Где раненые?
– Их нужно было убрать с дороги. И труп тоже убрать. Бейер хотел пристрелить их и Ерофея, Штанге сказал: не надо, пусть лучше Ерофей поможет их унести. И потом Бейер стал их всех допрашивать – как они оказались на дороге. Я не допрашивал, клянусь вам! Мне велели увести экипаж, но не к тому домику, а подальше…
Отвечая на вопросы, Вессель вглядывался в графское лицо, пытаясь угадать, каких ответов ждет его сиятельство. Ясно было одно: всю вину следует валить на Бейера, Штанге и Клауса! Даже более на Бейера, чем на прочих, хотя и Штанге – не Бог весть какое сокровище, а Клаус иногда внушает трепет и ужас, настолько велика его внутренняя свирепость. Он, возможно, даже хуже Бейера, его светло-серые, почти прозрачные глаза – глаза убийцы. Бейер еще бывает иногда добр и шутлив, этот – нет, он может говорить только о подготовке к убийству, о справедливости и мести.
– Значит, Матвея застрелили сразу, царствие ему небесное. Фрола потом зарезали. Ерошка – цел, а Егорка? Ну?! Мне каждое слово из тебя клещами вытягивать?
– Я не знаю! Когда я сбежал оттуда – они были живы, но очень плохи, оба в горячке. Ерофей сидел рядом с ними, охранял их, ругался со Штанге. Потом Бейер велел ему идти в Остров, ко дворцу вашего сиятельства, узнавать про ту женщину. И сам пошел с ним. Бейер сказал: если Ерофей не станет его слушаться, он тех двоих пристрелит!
– Вот оно что… – пробормотал Орлов-старший. – Вот оно как вышло…
– Значит, мертвое тело выкинули подальше от дороги, на лесной опушке, думали – его там ввек не найдут! А лошадь?.. Понял! Они взяли для экипажа моих лошадей, а эти им более не были нужны, и они на той кляче довезли тело до опушки, да там же ее и бросили. Так? Так?
