Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич (электронная книга txt) 📗
— К такой бы еде да водочки чуток, — заметил Тимофей, лукаво покосившись на Костку.
— Ну, дак как скажешь, — деланно-равнодушно отозвался тот, а потом с тревогой спросил: — А Танька-то ругаться не будет?
— Ну, сегодня не будет, — снисходительно ухмыльнулся Акундинов и сказал то, чего уже давно хотел рассказать: — Я ведь нонеча повышение получил. Теперь я — не хухры-мухры, а — хрум-хрум!
— Ну, никак Тимоша в старшие подьячие выбился! — восторженно произнес Костка. — Ну, молодец! Ну а там, глядишь, в дьяки выйдешь.
— В дьяки-то вряд ли, — вздохнул Акундинов. — Патрикеев-то, боярин, нынче у государя в остуде. А так… — задумался он, — кто его знает.
— Ну, так кончится остуда-то, — утешил друг. — Глядишь, станет он у государя опять в милости. Да и какая у боярина-то остуда? При деле, при месте. Никто ни шапки его соболиной не лишал, ни места в приказе. Ха… Так что будет Танькин крестный во власти — и тебя не забудет. Эх-ма, — вздохнул Костка, — вроде не хотел я и пить-то, но за-ради такого дела… У тебя есть чего?
— Ну, кое-что для аппетиту… — хитро ухмыльнулся Акундинов, доставая маленькую скляницу не больше шкалика.
— Ну а чего тут пить-то? — разочарованно сказал Конюхов, но за чарками сбегал.
Скляницы хватило аккурат по половинке чарки.
— Ну, Тимофей! — поднял Костка тост. — За то, чтобы быть тебе дьяком!
Акундинов скромно потупился, но подумал: «А чем черт не шутит? И впрямь — почему бы дьяком-то не стать? Тот же боярин Патрикеев, прежде чем начальником Новой четверти стать, и в дьяках успел побывать, да и в приказных хаживал. Чем это я хуже?»
— Скляница-то такая хитрая откуда? — поинтересовался Костка, рассматривая посудину. — На аптекарскую похожа.
— Ну, так она аптекарская и есть! — хохотнул Тимоха. — Мне ведь за что старшинство-то дадено? За то, что накрыли кабак, который мимо казны торговал.
— Слыхал, — кивнул Костка.
— Ну вот, — принялся объяснять Тимофей. — Ту-то водку, что в кабаке нашли, вылить пришлось…
— Вылить?! — в ужасе встрепенулся Конюхов. — Это как — вылить?
— Да так, — повел плечами Тимофей. — Боярин приказал — вылить. Мы поохали да и вылили. Да и водка-то — дрянь, на табаке настоянная, — сморщился он. — Но все равно, виновен целовальник-то. Он же, подлец, крест целовал, что торговать будет честно да все доходы в казну отдаст. Ну а сегодня, по государеву указу, велено было энтого кабатчика водить по Москве, а на шею ему скляницы малые с водкой привязать. Весь день водили! Ну а потом отвели на торг да там тридцать батогов и всыпали. Теперь он, коли жив останется, в Сибири будет медведям водку продавать!
— А скляницы, стало быть, себе? — понятливо кивнул Костка. — Ну а чего же взял-то так мало?
— Так ведь я не один там был.
— Ну, — грустно вздохнул Конюхов, — не хрен было и вообще брать. Только в нюх попало…
— Недолго и сходить, — хмыкнул Тимофей, оставляя ложку.
— Ну, так я — мигом, — встрепенулся Костка, с готовностью вскакивая из-за стола. — Токмо — ты денежку-то дай, а не то за бесплатно даже нашему брату только «вторака» нальют, сволочи.
— Знаю, как — мигом, — усмехнулся Тимофей. — Уйдешь в кабак, так и припрешься к утру — без водки, с мордой побитой. Нет уж, сам схожу.
Да и чего не сходить? Уж кто-то, а Акундинов по должности своей знал, что казенных кабаков на Москве — как блох на худой собаке. А как же иначе, если половина дохода в казну идет от водки?
Неподалеку от дома был такой кабак, про который он точно знал, что хозяин никогда не доливает водку водой да не настаивает ее на той иноземной травке, табаком именуемой, от которой потом два дня болит башка. Ну, то, что целовальник приторговывает не только казенной, но и самодельной водочкой, — всем известно. А кто же не без греха? Целовальник, однако, был умен, потому ни разу не попадался.
Кабак был хорош еще и тем, что имел совсем низенькое крыльцо. Правильно — с высокого-то и навернуться недолго да шею сломать. А там — объясняйся излишний раз с приказными из Разбойного приказа да с плачущими родственниками.
Миновав длинные сени,[22] заставленные пустыми бочками, и пройдя внутрь, Акундинов осмотрелся — нет ли кого из знакомых, к кому бы подсесть да похвастать новым чином? Но за длинным, ничем не покрытым, зато отскобленным до белизны столом, уставленным разными бутылками, заедками и закусками (в зависимости от кошелька), таковых не было. Были тут либо крестьяне из зажиточных, что приезжали в Первопрестольную по торговым делам, купцы, зашедшие порассуждать все о тех же делах, да стрельцы, свободные от караула.
Целовальник, завидев подьячего из Новой четверти, заулыбался и закивал так, что того и гляди, башка оторвется.
— Милости просим! — заворковал кабатчик так радостно, как будто встретил лучшего друга.
— Да не на службе я, не боись, — усмехнулся Тимофей. — Водочка-то у тебя какая?
— Ну, как обычно, — ответил хозяин. — Казенная. Ту, что с государева винокуренного завода отпускают. Вот, попробуй…
В любом кабаке Акундинов мог бы пить-есть в три горла да задарма. Только за красивые глазки никто поить не будет. Рано или поздно, но стребуют с тебя службу за все съеденное и выпитое! Отслужить-то ты, конечно же, отслужишь. Но, как говорят старики: «Сколь веревочке ни виться, а хвостик все равно торчит!» И ежели тебя только со службы попрут — так рад-радехонек будешь, что дешево отделался. Таких, что зарились на дармовщинку, Тимофей уже насмотрелся… Кого потом ставили на правеж[23] да били батогами так, что мясо клочьями летело, ну а кого после правежа — прямо в Сибирь, а кого — на кладбище… Это в других приказах — фарт. Там не то что старшие подьячие, но и писцы неверстанные уже так зажрались на подарках да подачках, что спали на шелке да с серебра ели. А за Новой четью, что водочные сборы блюдет, смотрят со всех сторон. Тут тебе и Разбойный приказ, и приказ Большой казны, и Дворцовый. Все посматривают — не взял бы приказной чего…
Акундинов решил вначале сам попробовать водку. Ну не брать же незнамо какую. Хотел было прямо у стойки опрокинуть чарку, да толклись тут какие-то рожи самого синюшного вида, что и стоять-то с ними рядом было противно. Брезгливо покосившись на шваль да принюхавшись, Тимоха спросил у целовальника:
— А эти-то тут чего делают?
— Так известно, чего, — вздохнул тот. — Чего и все — водку пьют. Ну а где они на это денежки берут, так это не мое дело. Мое дело — копеечку в государеву казну вносить. Ну, так ведь сам же знаешь.
Это точно! Главную копеечку тащат в кабак не бояре-купцы, а самый что ни на есть простой люд. А тут уж такой простой, что проще вроде бы и некуда… Куцые шапчонки, кафтаны в неряшливых заплатках, а штаны так засалены, что уже не понять, какого они цвета. Даже лапти, которые можно бы самому сделать за полчаса, если не полениться надрать лыка, были обмотаны склизлыми тряпками…
Стоять рядом с кабацкой теребенью, от которой разило мочой да навозом, было невмоготу. Пришлось заказать себе кувшинчик на два шкалика,[24] пару соленых огурцов (не пить же голую!) и поискать глазами местечко. Облюбовав край скамейки и уголок стола, чтобы не тревожить соседей (не надолго ведь, чай!), Тимофей сел.
Водка была настоящая — первой выгонки. Акундинов не спеша (подождет Конюхов, не помрет, чай, от лишней минутки) сидел и чокался с солидным мужиком, назвавшимся торговым человеком по имени Федот. Будь это какой-нибудь теребень, что клянчит глоточек водки да огрызок огурца, то послал бы его на три буквы. Этот же пришел со своей выпивкой и закуской.
Сидели, помалкивали, прислушиваясь к разговору соседей о ценах на рожь и пшеницу, да о том, когда же выгодней забивать бычков, чтобы не продешевить на московском торгу, да почем нынче соль будет, и еще о всякой всячине.
Когда все было выпито, Федот предложил:
— А что, Тимофей, может, еще — чуть-чуть? Угощаю…
Тимофей прислушался к себе. Вроде с двух шкаликов только слегка похорошело в желудке. Ну а что такое два шкалика на двух крепких мужиков? Так, тьфу. Вот ежели бы он целый штоф[25] принял, то да… А так, пожалуй, можно бы продолжить. А Костка подождет…
