Прокаженный король - Бенуа Пьер (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Но Рафаэль уже снова обрел свою привычную развязность.
— Мы говорили о моем пребывании в Гонконге. Ты удивлен этим? Ну, хорошо, дорогой мой, но вот что меня удивляет: как это ты не догадался тотчас о причине? Хотя бы случайно, о старом Барбару? Ты должен был сейчас же узнать его фабричную марку. Ты помнишь то время, когда мы разъехались? Он тогда заставил меня держать экзамен на степень доктора. Гы, может быть, не знаешь, что я достиг этого и успешно?
— Я знал об этом. Даже написал тебе, чтобы тебя поздравить.
— И я тебе не ответил? Очень возможно. Нет ничего удивительного — в том приступе отчаяния, в каком я тогда находился… Пойми же, что, презрев данное слово, он не преминул найти недостаточным это новое доказательство моей доброй воли.
— Недостаточным? — сказал я, почувствовав оскорбление Моего университетского самолюбия. Что же ему еще надо было?
Нет звания более уважаемого даже за границей, чем доктор историко-филологических наук.
— Говорят. Во всяком случае, он был иного мнения. Ему надо было еще чего-то, более высокого. Да и к тому же, ведь Париж слишком близко от Лиона, не так ли? Он вбил себе в голову, что единственное средство разъединить меня с Аннет — это удалить меня вовсе. И знаешь, что он изобрел? Тонкий, черт возьми! Двадцать тысяч километров! Ужасный климат! Ах! Старый разбойник, когда я думаю об этом!..
— Рафаэль, — сказал я, растроганный, — успокойся, умоляю тебя. — Теперь ведь все равно, теперь, когда ты восторжествовал, когда…
— Да, я восторжествовал, это несомненно. Но, по правде говоря, не по его вине. И не хочешь же ты, однако, чтобы я был ему еще и признателен…
— Я этого не хочу. Однако ты ведь утверждаешь, что обязан своим счастьем именно твоему пребыванию в Тонкине. Следовательно…
Он посмотрел на меня, поднял плечи, улыбнулся.
— Зависит, с какой точки зрения посмотреть на это. В конечном итоге ты, без сомненья, прав. Не надо слишком увлекаться.
— Ни к чему, — сказал я энергично. — Я не помню, чтобы я сам хотя бы раз рассердился. Ты можешь теперь упрекать меня, что я ни в чем не преуспел.
Он взял меня за руку. Улыбнулся той обольстительной улыбкой, которую я знал только у него.
— Бедный мой Гаспар! Полно! Полно! Теперь настала и моя очередь тебя пожурить. Никаких препирательств! Доверие и доверие, черт возьми! Ведь, кажется, мне в этом нельзя отказать, не так ли? Ты можешь быть уверен, что с сегодняшнего дня вся твоя жизнь изменится. Я полагаю, тебе будет не трудно снова, в случае надобности, предаться наукам по истории искусства, к которым, я знаю, у тебя были такие способности?
Мне стоило немалых трудов побороть удивление. Без сомненья, у Рафаэля эта навязчивость была просто дурной привычкой. Как бы там ни было, я хотел ему ответить, сказать, что действительно я мог бы… Но он не дал мне и минуты:
— Подожди, подожди. Мы еще поговорим об этом. А сейчас у нас есть кое-что и получше. На чем я остановился? Ах, да! На моем отъезде в Индокитай.
— Любопытно было бы узнать, — сказал я, — каким образом господин Барбару ухитрился послать тебя туда?
Рафаэль не ответил мне. Он встал и прошел в свой рабочий кабинет, выходивший прямо на веранду. Я видел, как он открывал один за другим ящики одного из секретеров. Что-то искал, очевидно, не находя сразу. Я воспользовался этой маленькой передышкой, чтобы проверить свое сознание и убедиться, что Компонг-Том и Познание Востока, несомненно, ослабили во мне способность собирать мысли согласно ненарушимым правилам логики.
Подумать только, что в Мон-де-Марзан я получаю жалованья восемьсот франков за лекции по морали и гигиене, которые до сегодняшнего дня были не чем иным, как сплошным порицанием алкоголизма…
Рафаэль вернулся как раз в тот момент, когда я начал было упрекать себя в краже этих восьмисот франков… Он держал в руке лист бумаги, которым ткнул мне прямо в нос.
— Читай! — сказал он просто.
Я повиновался. Бумага, с бланком генерал-губернатора Индокитая, была копией постановления о его назначении. Вот в точности слова и даты, которые в ней были:
Генерал-губернатор Индокитая.
На основании декрета от 26 февраля 1901 г ., на основании представления директора Французской школы на Дальнем Востоке
постановлено:
1) — Г. Сен-Сорнен (Рафаэль-Мари-Леонс), доктор историко-филологических наук, магистр права, назначается на один год членом Французской Дальневосточной школы.
2). — Директор вышеозначенной школы обязуется выполнить настоящее постановление.
Ханой, 8 ноября 192…
Я вернул Рафаэлю бумагу.
— Французская Дальневосточная школа?! Мог ли я подумать! Это превосходная школа. Это господин Барбару устроил тебя туда?
— Ну, а кто же еще? Быть может, ты воображаешь, что я сам стремился к этому назначению? Вообрази, не прошло и трех недель по моем возвращении в Лион, как в одно прекрасное утро… Но, кажется, я тебя замучил всеми этими старыми историями? Все это не интересует тебя, а?
Я думал: я знаю, кой-кого можно было бы на этом поддеть, если бы я сказал: «Гм! Не очень!» Но я был не способен на подобный ответ прежде всего потому, что не люблю ставить в неловкое положение людей вообще, а друзей в особенности, а кроме того, потому, что, ответив таким образом, я бы солгал.
И я с полной искренностью, с неподдельным жаром стал уверять его в своем желании узнать все об обстоятельствах, при которых он уехал, и о его пребывании в Индокитае.
Если моя передача его признаний будет только, увы, холодным эхо, этому не следует слишком удивляться. В моем распоряжении нет того, что имел в тот вечер Рафаэль, той атмосферы энтузиазма, которая порождает молодые, страстные слова и которой не чуждо в то же время смакование наиболее благостных вин и совершенных ликеров.
Прошло почти десять минут. Явился дворецкий с благородным и скорбным лицом, словно какой-нибудь член палаты лордов, и доложил, что обед подан.
Рафаэль поднялся.
— Пойдем к столу, — сказал он. — Там нам будет так же удобно разговаривать, уже девять часов.
Разговаривать! Разговаривать! Он называет «разговаривать» этот монолог, который будет продолжаться, наверное, до самой полуночи.
Не буду описывать столовую. Скажу раз и навсегда — она тоже свидетельствовала, как и остальные комнаты, с которыми я уже успел познакомиться, о невероятной, умопомрачительной роскоши. Только замечу, кстати, об одной характерной особенности: среди мотивов ее орнаментовки повсюду господствовал, как волнующий припев, благородный браманский цветок лотоса. В форме него были электрические лампочки, многочисленные хрустальные графины, в которых сверкали таинственные вина. Его листьями была усеяна скатерть.
Рафаэль увидел, что я заметил эту особенность. Он улыбнулся.
— Фантазия моей жены, — сказал он. — Но теперь, быть может, тебе понятнее название виллы?
— Вилла Тевада? Тевады — это ведь священные прислужницы богов в раю Индры?
— Верно, верно. Превосходно. А ты только что оклеветал себя. Я уверен, что из тебя кое-что можно сделать.
«А я, — подумал я про себя, — более чем уверен, что судьба забросила меня к каким-то сумасшедшим. Да, впрочем, какое мне дело до всех их эксцентричностей! На то и деньги! Во всей этой истории явно господствует одна вещь — богатство старого Барбару. Ну и пусть! Нужно только соблюсти одну предосторожность: если я захочу через полчаса начать тоже молоть всякий вздор, то необходимо будет бросить пить».
Я пытался было это сделать, но без особого успеха.
У этих проклятых лакеев, очевидно, были самые точные предписания: едва только наши стаканы опустошались, они тотчас же их снова наполняли.
— Уверяю тебя, — пытался я говорить, когда сверкающая струя какого-то нового неведомого напитка угрожающе наполняла мой стакан, — уверяю тебя, может быть, будет предусмотрительнее…
Я чувствовал, что мой друг начинает сердиться:
