Побратимы меча - Северин Тим (книга регистрации .txt) 📗
И мы вернулись, теперь уже на псарню. Эдгар поднял засов на низких воротах собачьего загона. Тут же бурный коричневый, белый, бурый поток окружил и затопил нас. Виляя хвостами, собаки лаяли и скулили, не знаю, то ли от радости, то ли от голода. Одни прыгали на Эдгара, ласкаясь, другие теснились, отталкивая друг друга, чтобы подобраться к нему поближе, иные же отползали либо убегали в угол и от волнения испражнялись. Запах на псарне стоял отвратительный, а одна коварная псина забежала сзади и пребольно куснула меня за щиколотку — для пробы. Эдгар же чувствовал себя как дома. Он запустил руки во вздымающуюся массу собачьих тел, ласкал их, нежно трепал зауши, называл по именам, осторожно отталкивал в сторону самых настырных из тех, что пытались, подпрыгнув, лизнуть его в лицо. Он был в своей стихии, для меня же то было видение хаоса.
— Вот здесь ты будешь работать, — сказал он без обиняков.
Вид у меня, должно быть, был испуганный, и он позволил себе едва заметно улыбнуться.
— Я покажу тебе, что ты должен делать.
Он повел меня на другую сторону собачьего загона, где возле забора стоял длинный низкий сарай. Плохо подогнанная дверь открылась с трудом, и мы вошли. Внутри было почти так же голо, как в соколином сарае, только здесь на земляном полу не было песка, а вместо насестов для птиц стоял у стены широкий настил на низких подпорах, сколоченный из неотесанных досок и приподнятый примерно на фут над землей. Поверхность его устилал толстый слой соломы — на нее-то и указал Эдгар.
— Вот это переворашивай ежедневно, чтобы хорошенько проветривалось. Все собачье дерьмо подбирай и складывай снаружи. Когда наберется мешок, оттащишь на сыромятню кожевенникам. Крепкий раствор собачьего дерьма — нет ничего лучше для смягчения кож. Дальше: каждые три дня, когда солома промокнет, будешь менять всю подстилку. Потом я покажу тебе, где брать свежую солому.
Затем он указал на три приземистых корыта.
— Следи, чтобы в них всегда было доверху питьевой воды для собак. Грязную воду вынеси наружу и вылей — и смотри у меня, чтоб тут сухо было! — а корыта наполни заново.
Говоря это, он глянул в сторону деревянного столба, вбитого в землю посреди сарая. Я сообразил, что столб поставлен для того, чтобы собаки на него мочились.
— И эту солому тоже меняй каждые три дня. По утрам первым делом будешь выпускать собак в загон, а сам тем временем займешься подстилкой. Кормить их надо один раз в день — в основном черствым хлебом, ну, и мясными обрезками с главной кухни, когда там что-нибудь останется. Проверяй обрезки, чтоб не попалось в них чего вредного. Коль какая из собак заболеет или на вид станет хворой, а таких обычно бывает две или три, дай мне знать немедля.
— Где мне тебя искать? — спросил я.
— Я живу в доме напротив соколиного двора. Там же, за моим домом найдешь навес, где хранится солома. Коли меня не будет дома, это значит, что я, скорее всего, ушел в лес, тогда спроси разрешения у моей жены, прежде чем взять что бы то ни было. Она присмотрит, чтобы ты все делал как надо. Есть вопросы?
К тому времени мы вышли из псарни и подошли к воротам загона.
— Нет, — сказал я, — ты все очень хорошо объяснил. Где я буду спать?
Он глянул на меня с нескрываемой злобой.
— А ты как думаешь? Ясное дело, с собаками. Самое место для псаря.
Следующий вопрос вертелся у меня на языке, но, видя выражение его лица, я решил, что не стоит доставлять ему удовольствия, спрашивая: «А как насчет еды? Где я буду есть?» Ответ был и так ясен: «С собаками. Будешь жрать то же, что и они».
Я оказался прав. Последовавшие за этим дни были самыми скверными в моей жизни, худших условий я не знавал. Спал я вместе с собаками и ел, выбирая из еды кусочки получше. А еще набрался от них блох. И большую часть дня проводил, спасаясь от собачьих зубов. Я терпеть их не мог и стал носить при себе дубинку — пользовался ею, чтобы треснуть любую псину, подошедшую ко мне слишком близко, хотя самые мерзкие то и дело пытались зайти сзади и напасть. Такая жизнь давала мне достаточно поводов и времени для размышления о том, как это люди могут любить собак, а тем более столь мерзопакостных охотничьих собак, как эти. В Ирландии главы кланов гордились своими волкодавами, и я понимал, почему. Те собаки были великолепными, изящными животными, аристократичными, с длинными ногами и надменной походкой. Но свора Эдгара, судя по виду, была стаей дворняг. Вполовину ниже волкодава, короткомордые, остроносые, с неопрятной шкурой, в основном грязно-коричневой масти, хотя у иных имелись пятна черные или рыжие, а одна была бы и вовсе белая, если бы не валялась то и дело в грязи. Мне казалось невероятным, что кому-то охота содержать такую свору. Несколько месяцев спустя я узнал, что их называют «английские гончие», и что их предки высоко ценились как охотничьи собаки теми самыми римлянами, что построили Уотлинг-стрит. Мне сообщил об этом монах, аббат которого был большим любителем охоты и держал такую свору. Монах поведал, что эти английские гончие ценятся за храбрость, стойкость и способность идти по нюху как верхнему, так и нижнему — по следу в воздухе и на земле. Меня изумляло, как это собаки могут идти по запаху, ведь сами они ужасно воняют. Чтобы моя пурпурная рубаха не провоняла псиной, я принял предосторожность — повесил служившую мне верой и правдой кожаную суму на колышек, вбитый как можно выше в один из столбов, ибо был уверен, что сам я воняю не меньше моих сотоварищей-псов.
Эдгар приходил навестить собак и поутру, и во второй половине дня, чтобы проверить и меня, и своих вредоносных гончих. Он входил в собачий загон и с небрежным видом пробирался через буйную свору. Он обладал жуткой способностью замечать укусы, царапины и все такое прочее на любой из них. Заметив же, он резким движением хватал собаку и прижимал ее к себе. Ничуть не боясь, он оттягивал уши, разводил в стороны лапы, ища колючек, ненароком отодвигал сокровенные части, которые называл «палкой» и «камешком», смотрел, не кровоточат ли они и не поранены ли. Если обнаруживал глубокую рану, то доставал иголку с ниткой и, прижав к земле собаку коленом, зашивал рану. Иногда, если собака была беспокойной, звал меня на помощь — подержать ее, и конечно, меня сильно кусали. Видя текущую из моей руки кровь, Эдгар довольно смеялся.
— Приучайся совать руку ей в пасть, — насмешливо говорил он, и я сразу же вспомнил об одноруком телохранителе. — Собачий укус лучше кошачьего. От кошачьего бывает худо. А собачий укус чистый и целебный. Конечно, если собака не бешеная.
Собака, укусившая меня, бешеной вовсе не казалась, поэтому я высосал кровь из раны, оставленной ее зубами, и ничего не сказал. Однако Эдгар не собирался упускать такой возможности.
— А ты знаешь, что нужно делать, если тебя укусит бешеная собака? — спросил он со смаком. — У тебя ведь силы не хватит высосать всю гадость. Поэтому возьми петуха, какой побольше, ощипли его всего, чтобы он был голый, как задница, потом прижми его гузном к ране и хорошенько напугай его. Тогда у него с испугу потроха стиснутся и высосут рану. — И он загоготал.
Мои испытания длились бы гораздо дольше, если бы на четвертый день я не упустил одну из собак. Эдгар велел мне выгулять свору на лужайке в двух сотнях шагов от псарни, чтобы животные могли пожевать траву для здоровья. Я умудрился плохо затянуть поводки на собаках, которых повел на выгул, и когда привел их обратно в загон, не заметил, что одной не хватает. Только запирая на ночь, я пересчитал их по головам и понял свою ошибку. Закрыв дверь псарни, я пошел обратно на лужайку посмотреть, не там ли пропавшая собака. Я не кликал ее, потому что не знал ее клички, а пуще того — не хотел тревожить Эдгара по этому поводу. Он так разъярился из-за сокола, которого, по его мнению, чуть не украли, что я не сомневался — исчезновение собаки приведет его в бешенство. Я шел тихо, надеясь, что беглянка бродит где-то рядом. На лужайке собаки не было. И решив, что животное могло отправиться к задней двери дома Эдгара, чтобы порыться в отбросах, я пошел туда. Едва я обогнул угол его домика, как услышал легкий стук — это был Эдгар.