Князек - Хэррод-Иглз Синтия (читать книги бесплатно .TXT) 📗
– Ну, тогда хорошо... – апатично отозвался Пол. Нанетта исподлобья взглянула на него и обворожительно улыбнулась.
– А теперь расскажи-ка мне про лошадей, – попросила она. Лицо Пола сразу же просияло. – Вот видишь, мы с тобой прекрасно скоротаем время за приятными беседами. А по вечерам будет музыка... Здесь чересчур тихо – и уже так давно...
Через неделю состоялся переезд. В Уотермилл-Хаусе обстановка день ото дня все накалялась, и хотя Нанетта была уверена, что Джэн еще не открылся Мэри, но знала, что рано или поздно это случится – и тогда конфликт неизбежен. Джэн одновременно и печалился, и радовался отъезду матери – а Нанетта вполне разделяла его противоречивые чувства. Они расстались, крепко обнявшись на прощание, и поклялись, что будут часто видеться – хотя оба прекрасно знали, что Нанетта едет в усадьбу Морлэнд отчасти для того, чтобы прийти на помощь Полу в случае, если Джэн и Мэри решатся на открытую борьбу за наследство.
Она ехала в усадьбу Морлэнд верхом, бок о бок с Мэтью – а Одри и Дигби тряслись на повозке, запряженной волами, в которую погрузили все имущество Нанетты. Хотя временами Нанетта бывала очень и очень богата, она никогда не возила за собой множества вещей – одной повозки вполне хватило, чтобы разместить весь ее скарб. Она везла с собой два сундука с платьем – один из серебристого дуба, свадебный подарок Пола-старшего. Сундук этот, скорее всего, когда-то принадлежал Элеаноре Кортиней. Еще она взяла с собой серебряное отполированное зеркало в эбонитовой, отделанной серебром раме – вещь дивной красоты. Затем пару дубовых стульев, еще один маленький трехногий стульчик из красного дерева с причудливо вырезанной спинкой, и несколько резных дубовых шкатулок для хранения драгоценностей... Везла она также и столовые приборы – шесть серебряных тарелок и еще шесть позолоченных, и хрустальный, в серебре, кубок – один из свадебных даров Джеймса, и отделанный серебряными пластинами рог для вина – подарок Пола-старшего. И, конечно же, распятие – фигурка Христа слоновой кости на кресте розового дерева – с ним Нанетта никогда не расставалась...
...Немного добра скопила Нанетта за свою жизнь – но скольких людей согрела она теплом своего сердца, сколько себя вложила она в других... Ей есть что вспомнить. Она рада, что едет в усадьбу Морлэнд – туда, где она родилась, где жила в счастье и довольстве с любящими отцом и матерью, где познала она недолгое счастье и любовь, став женой Пола-старшего... И теперь, на склоне дней, она возвращается, чтобы вкусить недолгий покой перед смертью…
– Вилл... ты все еще здесь? Погляди, свеча почти догорела – ты ведь знаешь, это влетает нам в копеечку... Ну к чему тебе работать ночами?
Вильям поднял глаза от листа с нотами и мягко произнес:
– А я думал, ты спишь.
Сюзан с огромным животом, набросив поверх ночной сорочки стеганое покрывало, стояла в дверях крохотной мансарды, где Вильям устроил себе студию. Ее длинные волосы были заплетены на ночь в толстые косы, которые свешивались ей на грудь из-под ночного чепца – она выглядела невероятно юной, почти ребенком, в шутку привязавшим к животу подушку. Она сердито глядела на него, словно ища, к чему бы еще придраться.
– Ну почему ты не можешь работать днем вместо того, чтобы ночи напролет жечь свечи?
– Потому что днем я занят другими делами. Отцу требуется моя помощь, – рассудительно отвечал Вильям. Его неистощимое терпение раздражало Сюзан. Ее сводило с ума то, что он всегда относился к ней спокойно и ровно – неизменно почтительно и нежно, что бы она ни говорила, что бы ни вытворяла... Не было ни вспышек страсти, ни ярости... Ох, лучше бы он поколотил ее, чем вот так ходить мимо, словно она пустое место! Вот, например, сейчас, он терпеливо ждет, пока она не оставит его в покое. Он ни за что не прогонит ее, не вышвырнет вон...
– Я не смогла уснуть... – пожаловалась она. – В комнате так жарко...
– Но она же рядом с кухней. – Будто она сама не знает! – Что, снова болит?
– Все время болит, – ответила Сюзан. Она беспокойно поежилась и вздрогнула, словно лошадь перед грозой. – Страшно ломит спину.
– Тогда ляг на бочок.
– Пойдем в постель, Вилл, – жалобно протянула она. – Я бы прислонилась к тебе... Не могу спать, пока ты тут работаешь.
– Я скоро приду.
– Скоро проснутся малыши – тогда тебе будет уже не до сна. – Он не отвечал, его взгляд словно притягивал листок с нотами и текстом, лежащий на столе.
– Что это ты сочиняешь, Вилл? Новая песня?
– Может быть, – уклончиво ответил он. Она шагнула ближе и склонилась над столом – а Вильям инстинктивно прикрыл листок руками.
– Это для меня, Вилл? Песня посвящена мне? – Однажды, на заре их брака он написал песенку и назвал ее «Малышка Сюзан». Она тогда была счастлива... А теперь, лишь для того, чтобы от нее отделаться, он сказал:
– Да, если ты хочешь. – Она улыбнулась, и лицо ее стало не таким сердитым – и не таким ребяческим.
– Напиши на листке мое имя! Напиши сверху «Сюзан» – ну, как положено...
– Хорошо. – Она обошла вокруг стола и стала внимательно глядеть, как он, обмакнув гусиное перо в чернильницу, медленно выводит: «Сюзан». Она была необразованной, но Вильям выучил жену читать и писать собственное имя.
– Дальше... – настаивала она. Он послушно приписал «Шоу» – и Сюзан счастливо рассмеялась.
– А теперь лучше тебе лечь в постельку. Я скоро приду. Иди, тебе надо больше отдыхать. Скоро рассветет.
С неохотой, но понимая, что задерживаться больше незачем, она тихо вышла, притворив за собой дверь, – он молча ждал, пока не скрипнула дверь, спальни и не щелкнула задвижка. Тогда он расслабился, глубоко вздохнув – так, что заколебалось пламя свечи. Он толкнул оконную раму – окно чуть приоткрылось. Было еще темно, но это была та особая тьма – предрассветная, и в воздухе витал запах утра. Он уже не мог сосредоточиться. Посмотрел на бумагу – и с презрительной гримасой дунул на свечу. И сразу же в темноте проступили очертания крыш – там, где чуть позже взойдет солнце. А где-то неподалеку зазвучал голос черного дрозда – первого певца утра, радостно выводившего свои рулады... Вильям вдруг ощутил острый приступ тоски: ему захотелось плакать неизвестно отчего... Он сжал руки и стал молча молиться.
«О Боже Праведный, Всемогущий и Вездесущий...» – мысленно произнес Вильям. ...Что он здесь делает? Для чего живет? Для чего создан человек? Ему казалось, будто он блуждает в лесной чаще, всего в полушаге от тропинки, которая могла бы вывести его к свету – но удаляется от нее с каждым шагом все дальше и дальше... Внизу во дворе послышалось лязганье собачьей цепи – проснувшийся пес вылез из конуры и гавкнул разок, пробуя голос. Вильям прислушался, ожидая услыхать плач ребенка, – но все было тихо. Тогда он стал думать о Сюзан. Он знал, что она несчастлива, – но не понимал отчего. Чего ждала она? Она вышла за него по воле отца – и еще потому, что он был хорош собой и затмевал всех знакомых ей юношей...
Их любовные отношения были странными. Вильям спал с ней – потому что так полагается. Он исправно исполнял свои супружеские обязанности, но не испытывал ни острого наслаждения, ни каких-либо потрясений. Сюзан почти сразу же понесла – и он оставил ее в покое. Так повторялось уже трижды: Амброз родился осенью семьдесят четвертого, малышка Сюзан – летом семьдесят пятого – и вот со дня на день должен был появиться третий малыш... Похоже было, что Сюзан так и будет все время беременна – но она на это вроде бы не жаловалась. К тому же он видел, что множество окрестных женщин живут именно такой жизнью – и не ропщут. Ее печалило что-то иное – но что, Вильям не знал...
А сам он чего хотел? Он работал в поте лица каждый день – помогая отцу Сюзан в таверне, пел свои песни... Вилл Шоу и вправду прославился – его песни переписывали, а коробейники вовсю торговали нотами с лотков. Вильяму нравился Джон Грин, приятна была Сюзан, он забавлялся с детишками, как с лукошком котят, не тяготился своей работой... Но только музыка изредка дарила ему пронзительное ощущение, что вот-вот ему откроется Истина... Он должен был что-то создать – и никак не мог. Он взглянул на листок – нет, это не песня в полном смысле слова, хотя он чувствовал, что этой мелодии необходимы слова. Когда у него в голове начинала звучать музыка, он сразу понимал, звучит лютня ли это, или же труба, гобой – или голос человека... Но то, что лежало перед ним на столе, пело на разные голоса – они должны были слиться воедино... Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой... Троица... Триединый Бог... Нужные слова ускользали...
