Принцесса из рода Борджиа - Зевако Мишель (книги бесплатно .TXT) 📗
Но вдруг Меченый насторожился и остановился перед Моревером. Последний упомянул имя шевалье де Пардальяна.
— Кстати, — спросил Гиз, — ты нашел его? Знаешь, где он скрывается?
— Увы, нет, монсеньор.
— А этот незаконнорожденный Карл Ангулемский? — опять спросил Гиз.
— Монсеньор, если мы найдем Пардальяна, мы узнаем, где Карл.
— Должно быть, они уехали из Парижа…
Моревер покачал головой.
— Ах, если бы ты ненавидел этого человека, этого жалкого Пардальяна так, как ненавижу его я, — с горечью продолжал герцог.
Глаза Моревера сверкнули.
— Ты бы не упустил его из виду и не дал ускользнуть из города!
— Монсеньор, я убежден, что Пардальян не уезжал из Парижа.
— Что заставляет тебя так думать?
Моревер вздрогнул, тревожно оглянулся по сторонам, будто ожидая увидеть кого-то, кого очень боялся, и прошептал:
— Пока я в Париже, он тоже будет здесь…
— Я не понимаю тебя, — заявил Гиз насмешливо, — но кое-что припоминаю: за взятие холма Сен-Рок ты должен был получить двести тысяч ливров, но отказался от них только ради того, чтобы в один прекрасный день увидеть Пардальяна мертвым.
Эти слова вызвали у герцога мучительное воспоминание о постигшем его разочаровании, виновником которого являлся Пардальян. Он с бешенством взмахнул рукой.
— Этот человек в Париже; ты его ненавидишь — так почему же ты его не разыскиваешь? Ты что, боишься?!
Моревер побледнел, замешкавшись с ответом, а в это время дверь открылась и лакей сообщил, что только что пришел комендант Бастилии Бюсси-Леклерк.
— Пусть войдет, пусть войдет!.. У него тоже вырос зуб на Пардальяна, так что он нам поможет…
— Монсеньор, — сказал, входя, Бюсси-Леклерк, который слышал последнюю фразу, — что касается зуба, о котором вы говорили, то можете быть уверены: он у меня есть — длинный, острый, прочный.
— А вот и ты, мой распятый бедняга, — рассмеялся герцог, которому доставляло жестокое удовольствие обсуждать неудачи других. — Ты представлял собой забавное зрелище на мельничном крыле, клянусь бородой папы! А Менвиль! Как он вопил! Я до сих пор не могу удержаться от смеха, когда вспоминаю об этом…
— Спектакль был, без сомнения, весьма захватывающим, — ответил Бюсси ледяным тоном.
— Не сердись, — сказал герцог, продолжая смеяться. — Я как сейчас тебя вижу: вверх ногами, глаза горят злобой… Ладно, довольно дуться, ведь это я тебя отвязал… И как раз вовремя, а? Ты ведь упал прямо мне на руки, ты — сильнейший из сильнейших!
— Эх, монсеньор! Были бы вы на моем месте! Привязанный к крылу этой адской мельницы, совершенно беспомощный… Мир перевернулся, земля и небо смешались в круговороте… Клянусь вам, это было ужасно!
— Значит, ты очень зол на Пардальяна?
— Да, но не из-за этого, — процедил Бюсси-Леклеркк сквозь зубы.
Он вспомнил ту дуэль, когда впервые в своей жизни был разоружен и побежден, и сказал:
— Я изучил его подлую тактику: вам кажется, что перед вами ровным счетом ничего нет, ни шпаги, ничего… вы наносите удар справа, и вот ваш клинок уже запутался в его контрударах, а он стремительно меняет руку. О, теперь я знаю его удар: я изучаю его по десяти часов на дню… Пусть только попадется мне еще раз, мы посмотрим, кто кого!
— Ты уверен теперь, что сможешь убить его?
— Как в том, что вижу вас перед собой, монсеньор. Но я пришел сюда не для того, чтобы беседовать о Пардальяне. Париж взбудоражен, монсеньор.
— Так! И чего же хотят наши парижане?
— Они хотят короля, монсеньор! — ответил Бюсси-Леклерк, пристально глядя на герцога.
— Короля, короля! — пробурчал Гиз. — У них уже есть один, они его прогнали. Знаю, что ты хочешь сказать. Им нужен я. Черт побери, пусть подождут! Я-то жду!
— Парижане надеются, что вы отправитесь в Лувр. А пока, чтобы как-то провести время, они развлекаются, вернее, мы стараемся их развлекать.
— И каким же образом?
— Я обещал им красочное зрелище с повешеньем, где главные роли сыграют девицы Фурко, — усмехнулся Бюсси-Леклерк.
Он говорил о двух дочерях прокурора Фурко, арестованного за два месяца до бегства Генриха III и заточенного в Бастилию по подозрению в ереси. Иными словами, этот несчастный был приверженцем реформы. Во время ареста отца дочери закричали, что они тоже протестантки, и их посадили в Бастилию. Старик-прокурор вскоре скончался у себя в камере. Одни говорили, что с горя, другие — что от побоев.
На требование отречься — при условии, что им будет дарована свобода, дочери Фурко, прозванные народом Фуркошками, ответили, что предпочитают умереть. Одну из этих несчастных звали Жанна, ей было семнадцать лет и она была красива, как осужденная на муки святая. Другую звали Мадлен, и ей было двадцать.
— Я обещал им Фуркошек, — продолжал Бюсси-Леклерк. — Совсем недавно собралось тысяч десять горожан, они бесновались у крепостного рва и просто оглушили меня своими криками. Я как раз ужинал и подумал, что мои барабанные перепонки лопнут, если я не наведу там порядок. Я приказал впустить самых ярых, и им сначала подали выпить за ваше здоровье, а потом я спросил, чего они хотят.
— Хотим, чтобы повесили и сожгли еретичек-Фуркошек, — ответили они в один голос.
— Так, значит, пусть их повесят! — буркнул Гиз, прерывая рассказ Бюсси-Леклерка.
— То же самое сказал и я, монсеньор, — ответил тот.
— Ну и что дальше? — спросил Гиз, зевая.
— А то, монсеньор, что завтра будет отменная иллюминация, и Фуркошки хорошенько поджарятся. Но сперва, конечно, мы их повесим.
— А дальше? — спросил Гиз, зевая уже во второй раз.
— Дальше я смог спокойно завершить свой ужин, — ответил Бюсси-Леклерк.
— Господин де Менвиль просит доложить о себе, — возвестил в эту минуту лакей.
Гиз кивнул. Дверь снова приоткрылась, и в кабинет шагнул вооруженный дворянин в забрызганном грязью плаще, который давно уже томился в ожидании в приемной. Король Парижа довольно бесцеремонно обращался со своими приближенными. Итак, Менвиль вошел в кабинет своего господина.
— Говори, — приказал Гиз, — что ты хочешь нам рассказать?
— Монсеньор, я должен сообщить вам, что Париж находится в страшном волнении.
— И ты туда же!.. Ты прекрасно дополнил Бюсси — впрочем, как и тогда, на крыльях мельницы.
— Сир, — сказал Менвиль, — о, простите, я хотел сказать — монсеньор…
— Отлично! — прошептал с восхищением Моревер. — Я до этого не додумался!
— Немного терпения, Менвиль, — широко улыбнулся Гиз: ведь на лесть, какой бы грубой она ни была, падки все, от ребенка до короля.
— Он просто немного торопит события! — воскликнул Моревер, который не хотел отставать от Менвиля.
— Монсеньор, — продолжал Менвиль, — я не знаю, что такого сказал вам Бюсси, что я выгляжу всего лишь его дополнением, однако мне доподлинно известно, что парижане…
— Знаю, — перебил Гиз, — они требуют короля.
— Короче говоря, — сказал Менвиль, — наших парижан обуяла жажда… а чтобы утолить подобную жажду, нужен напиток красного цвета. Когда парижане принимаются шуметь, утихомирить их может только кровь.
— Так пусть им дадут ее! — заявил Гиз. — На завтрак им подадут девиц Фурко…
Он замолчал. Все новости, последовательно поступавшие к нему от Бюсси-Леклерка, Менвиля и других, приходивших раньше, указывали на то, что настало время принять решение. Но именно к этому-то он еще и не был готов.
Облекая свои предупреждения в шутливую форму, придворные указывали ему на опасность, но он никак не хотел ее видеть! Гиза охватила та сокрушительная страсть, которая не дает передышки. Впрочем, его договор с Екатериной Медичи обязывал его не ускорять события. Он поклялся терпеливо ждать смерти Генриха III. И в этом терпеливом ожидании, так беспокоившем дворянство и удивлявшем Париж, он видел не только способ добиться трона без кровавых потрясений, но еще и возможность отыскать и вернуть Виолетту, о которой он мечтал день и ночь. Вот почему Гиз оставался глух к просьбам придворных и крикам парижан.
