Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Как он оказался в Кала-и-Фатту? Что он здесь делал?
Маленький самаркандец округлил и без того свои круглые глаза, и, приложив палец к плоскому своему носу, предостерегающе зашипел:
— Тсс!
— Тауба! Клянусь! Не важно, почему и как вы очутились здесь, — тихой скороговоркой произнес Сахиб Джелял. — Поражает меня одно: вы что же, скорпионом сквозь стену проползли, господин колдун?
Он взял себя в руки и был уже в состоянии говорить с добродушной иронией, снисходительно, шутливо, как он обычно разговаривал с Ишикочем в курганче.
Вообще, что можно подумать, обнаружив Ишикоча в жилище самого кляузного, самого страшного человека из окружения эмира. Жизнь научила Сахиба ни во что и ни в кого не верить. И сейчас, когда опасности подстерегали в каждом закоулке дворца, он разглядывал всю в улыбчатых морщинках физиономию Ишикоча так, что тот завертелся, как на сковородке... Улыбка не исчезла с его эфиопских губ, но слиняла, сделалась жалкой. Всем туловищем он повернулся к стенке и оттянул пестроцветную пянджширскую набойку. Под ней обнаружилась резная дверка. Затем повернулся к Сахибу, расправил сюзане и прошепелявил:
— Жапашный выход... Для жапашных гостей...
— Я спрашиваю, что вы здесь делаете, господин?..
— Молиар. Здесь нас зовут Молиар — купец, то есть базарчи, разъездной купец. Расъесшаем по мушульманским штранам...
Он приподнял уголок паласа, затем оттянул край лежавшей под ним циновки и обильно сплюнул. С невозмутимым видом прикрыл циновкой и паласом зеленую жвачку из насвая и слюни и заговорил теперь внятно и быстро:
— Ассалам алейкум! Нас зовут Молиар-базарчи. Мы прибыли прямешенько из преславного города Самарканда, который еще пророками прозван Ликом Земли. Мы — посланный ишаном Хаджиахрарским к самому знаменитому во всем мусульманском мире господину Ибадулле, великому нашему молитвеннику. Не обессудьте, если по невежеству я причинил вам — столь важной, судя по вашей бороде, высокопоставленной особе — беспокойство. Вы не казикаланом ли состоите при особе эмира?
Молиар привстал поспешно и, прижав забавно толстые ладошки к выпирающему животику, плотно обтянутому белым камзолом, принялся отвешивать поклоны, но не Сахибу, а в сторону выходя.
Уголком глаза Сахиб разглядел среди драпировок, занавесов и ковров шарообразную громаду Ибадуллы Муфти. Мулла явно притаился, но неудачно. Его выдало оглушительное, звериное какое-то сопение. Так сопит надрывно и бурно вол, ввалившись после дня работы в свой хлев.
«Ишикоч ловок. Вовремя спохватился. Мы вовремя спохватились, — думал Сахиб. Но нельзя было спрашивать, как он попал сюда. — Плохо, если мулла слышал. Из жира своего вылезает... подслушивает. А как и зачем приехал Ишикоч, придется выяснить».
— Одного не пойму, — вслух заговорил Сахиб. — Вы, я вяжу, почтенный мусульманин, господин... мм... как вы изволили именовать себя, Молиар. Почтенный по виду коммерсант, почтенного возраста. Что вам вздумалось выскакивать прямо из стенки и, так сказать, удивлять почтенных гостей святейшего ишана... Тауба! Недостойная шутка, простите.
— Извините! Прошу извинения, господин казикалан! Извините, господин кушбеги! Не иначе вы кушбеги, господин. Кто же достоин носить такую уважаемую, в два гяза длины бороду и чалму, подобную куполу Гур-Эмира. На нее цельная штука индийском кисеи ушла, не иначе, господин визирь...
«Он шутит, балагурит. Значит, он прежний? И он шутками, болтовней показывает, что он прежний, — думал Сахиб. — И все же, что он делает в Кала-н-Фатту?»
Не требовалось особой проницательности, чтобы разобраться в поведении Ишикоча. Он строил из себя шута. И не потому, что у него натура шутовская. Молиар растерялся, застав своего хозяина в михманхане Ибадуллы Муфти, и изрядно перетрусил. Его глаза-сливы крутились колесом прялки. Его толстые расшлепанные губы кривились. Пальцы прыгали по белому камзолу и толстой серебряной цепочке от часов. Если бы только Молиар предвидел такую встречу, мог предвидеть, он бы знал, как держаться. Уже несколько месяцев как они с Сахибом Джелялом расстались. События разделили самаркандцев сотнями верст дорог и пустынь... Но мир тесен... И вот они сидят друг против друга в михманхане духовника самого эмира бухарского, в тайной его канцелярии «Сир-ад-Давлят», при одном упоминании которой озноб смерти пробегает по спине. Оба почему-то вспомнили о «пытке браслетом», пытке, которую придумал, мулла Ибадулла и которую не выдерживали даже самые сильные духом и телом.
Да, думать надо быстро. И решать надо быстро и точно. Кто знает, что известно и что неизвестно этой шевелящейся там за ковром груде сала — мулле Ибадулле. А он уже медленно катился от дверей, надвигался, сверля собеседников гранатовыми зернышками зрачков, зажатыми набухшими раскосыми веками. Кабаньи глазки допытывались: а кто вы такие? А что вы тут говорили? А те ли вы, кем называете себя?
И он сразу же напомнил о своем нраве.
— Э... э... Сколько беспокойства у его высочества. Едва смежит веки — и уже разврат. Разврат сочится из стен! — Он так глянул на Молиара, что у того еще пуще засуетились глаза-сливы. Надо было понимать, что Молиар и есть тот самый отвратительный разврат, который оскверняет стены Кала-и-Фатту. — Клянусь именем пророка — разврату отрубают голову! Хотите, — вдруг оживился Ибадулла, — я покажу вам, дорогие гости, голову разврата. Эй, сюда! — крикнул он. — Эй, вы, принесите сюда тот хурджун! Маленький разврат, большой разврат — все одно разврат! Зараза! Гнусь! Совершен разврат, не совершен — все равно — смерть! Если... э... казнить только за разврат, уже свершившийся, разврат в мире не истребишь... Э... Смерть развратникам! Покарать! Несите сюда!
Он сам своими руками-коротышками пошарил в принесенном, хурджуне и вытащил человеческую голову. Пропитанные кровью усы и борода ее свалялись в рыжую кошму, веки затерявшихся на мясистом лице глаз были плотно смежены, на бритом черепе сочились сукровицей свежие рубцы от сабли.
Ни Молиар, ни Сахиб не успели разглядеть голову. Молиар, отстраняя её от себя, зажмурился, замахал руками. Сахиб Джелял смотрел сурово и упрямо на стену. В комнате распространился резкий сладковатый запах крови.
— Что ж не смотрите? Голова безбожника красива отрезанной. Так поступают с врагами ислама и эмира. Захотелось изменнику вернуться в Бухару, и вот... — сопел мулла Ибадулла Муфти, запихивая небрежно, словно арбуз, кровавый шар обратно в хурджун.— Нет силы более сильной, чем... э... воля... его высочества...
Без церемоний он обтер вымазанные кровью пальцы-колбаски о висевшее позади него краснотканое сюзане.
— А теперь подведем итог, маленький итог, — хрюкнул он самодовольно, — кое-что запишем для памяти. — Он вытащил из-под подушки толстую тетрадку в клеенчатой обложке. — Смотрите и дрожите! Это «Книга мести» господина эмира Сеида Алим-хана. Сюда по повелению его заносятся дела богоугодные и важные.
Он послюнявил палец, открыл тетрадь и, вооружившись пером, принялся старательно писать, громко произнося по слогам:
— На-джим Кур-ба-нов... одна голова... э... большевиком стать захотелось... вот...
Исподлобья он воззрился на Молиара.
— Что, не нравится наша бухгалтерия? А?
— Бухгалтерия? — переспросил Молиар, и голос его дрогнул. Захлопнув тетрадку, мулла Ибадулла Муфти хихикнул:
— В этой книге его светлость эмир подводит баланс мести и жизни. Вот занесли в строчку имя безбожника Наджима... эмигранта... Погнушался эмирскими милостями, захотел убежать к большевикам... Но зорки наши глаза, не дремлем мы, и вот...
И он снова воззрился на гостей. Мулла Ибадулла откровенно и открыто их подозревал. Он точил их, как вода камень, пытался разгрызть их, словно орех. Однако орех-то оказался твердым, не по зубам ему. Молиару, мозг которого пропускал мысли с легкостью поразительной, времени, пока мулла Ибадулла кривлялся над мертвой головой, оказалось вполне достаточно, чтобы взять себя в руки. Мулла Ибадулла, изощренный «амиргазаб» — господин гнева, палач Кала-и-Фатту, пытался ошеломить, устрашить, взять на испуг, обезволить. Возможно, Ибадулла надеялся, что Молиар и Сахиб Джелял чем-то выдадут себя. Но маленький самаркандец вскочил е места, раскинул в объятии руки и шагнул к мулле Ибадулле Муфти. Тот даже попятился от такого неслыханного панибратства и застрекотал совсем угрожающе:
