Пропавшее войско - Манфреди Валерио Массимо (книга жизни .txt) 📗
Мелисса была непоколебима. Она просто не допускала мысли о том, что придется отказаться от удобства; теперешнее положение и без того казалось ей слишком ужасным, чтобы согласиться на худшее.
— Говорю тебе: вылезай.
Мелисса покачала головой.
Листра подошла поближе:
— Пожалуйста… не надо, я справлюсь.
— Молчи!
Мелисса задернула полог: дискуссия окончена. От этого жеста кровь ударила мне в голову.
— Открывай, гадина, шлюха! Выходи немедленно!
Я отодвинула полог, схватила ее за руку и изо всех сил потянула вниз.
— Пусти меня, — закричала она, — немедленно пусти! Клеанор! Клеанор, на помощь!
К счастью, тот оказался занят: впереди два мула, груженные провиантом, рухнули на колени, и он со своими людьми пытался поднять их на ноги.
Рывком я вытащила Мелиссу из паланкина, и она упала в снег. Красотка завопила еще громче, но воины лишь весело смеялись: никому и в голову не пришло вмешиваться в женскую драку. Неженка схватила меня за ногу, пытаясь повалить, но я ударила ее кулаком по лицу — так сильно, что она растянулась на земле. Пока дуреха орала и плакала, я помогла Листре забраться наверх. Погонщик мулов ошеломленно смотрел на нас, не зная, что делать.
— А ты что смотришь, дурень? — прикрикнула я на него. — Шевели задницей, разрази тебя гром!
Не знаю, каким образом и почему он послушался меня. Вероятно, его поразило то обстоятельство, что я ругаюсь как воин и вид у меня был такой свирепый, что он и не подумал возражать. Караван двинулся в путь, а Мелисса, видя, что никому нет до нее ни малейшего дела, поднялась и поплелась вслед за нами.
— Погоди, — хныкала она, — погоди!..
Я не обратила на нее внимания. Даже не обернулась, когда любовница Клеанора простонала:
— Мне холодно, у меня обледенели ноги, я еле держусь… на помощь, кто-нибудь, помогите!
Наконец она успокоилась и перестала жаловаться; во время остановки я позаботилась и о ней: завернула в ткань немного снега и заставила приложить к опухшему глазу.
— Я отвратительна, меня больше никто не захочет.
— Глупости, ты очень красива. Если будешь прикладывать снег — отек быстро спадет. Сама видела, как один из лекарей это делал. Кроме того, научишься быть самостоятельной, и это пойдет лишь на пользу: мы ведь еще не выпутались из неприятностей.
— Ты сделала мне больно.
— Ты тоже сделала мне больно. Мы квиты.
Мелисса утерла глаза рукавом, и я смягчилась.
— Посмотри на эту бедняжку, — указала ей на Листру, — она в любой момент может родить. Подумай: а что, если б ты оказалась в ее положении? Постарайся потерпеть до вечера, а потом отдохнешь.
Так мы шли, все время вперед, без остановки, без отдыха. Небо тем временем становилось все темнее, подул сильный и холодный, пронизывающий ветер, от которого трескались губы. Двигались днями напролет, и Листра порой просила дозволения вылезти из паланкина, чтобы уступить место Мелиссе, но та испытывала неловкость и чаще всего отказывалась. Наша красотка превращалась в сильную, достойную уважения женщину. Другие девушки тоже с честью сносили тяготы: не жаловались, не взывали о снисхождении, а если какая-нибудь падала или заболевала, другие помогали ей. По вечерам брали в руки нитки с иголками и шили обувь, чтобы иметь дополнительное оружие в борьбе со снегом, латали дыры в своей одежде и одежде мужчин. Холод делался пронзительнее, возможностей подкрепить силы оставалось все меньше, часто возникали потасовки — особенно среди мужчин. Теперь они сражались с иным врагом, действительно безжалостным, без лица, но имевшим голос — свистящий голос ветра и бури.
Мы продолжали восхождение и миновали первый из трех больших пиков, что блестели, словно алмазы, когда я смотрела на них с холма у брода через бурную реку. Они являли собой самое впечатляющее зрелище из всех, какие я когда-либо видела. По склонам тянулись широкие полосы породы черного цвета, казавшиеся застывшими реками. Они возникали из-под снега подобно спинам спящих чудовищ и доходили до самой тропинки, по которой мы пробирались.
Черные камни с острыми гранями, блестящие, как драгоценные, размером больше кулака, совершенные, потрясающие воображение, торчали из скалы.
— Это дремлющий вулкан, — пояснил мне Ксен. — Просыпаясь, он выплевывает из недр земли реки огненной лавы, и они стекают по его склонам, а потом густеют, затвердевают и становятся такими, какими ты видишь их сейчас.
— Откуда ты знаешь?
— Мне рассказывал об этом друг, побывавший на Сицилии и видевший грозную ярость Этны.
— Что такое Сицилия?
— Остров на западе; там находится огромный вулкан, исторгающий дым, пламя и жидкую лаву, которая застывает в точности как эта. Когда-нибудь я поеду туда: хочу увидеть это своими глазами.
— А меня с собой возьмешь?
— Да, возьму. Мы больше не расстанемся.
При этих словах на мои глаза навернулись слезы, и ветер едва не превратил их в сосульки. Ксен — чудесный юноша, я правильно сделала, что доверилась ему, вместе с ним отправилась на приключения. Даже если бы погибла, если бы наше путешествие закончилось в этой пустынной ледяной земле, по которой мы ступали, — я бы не раскаивалась.
Во время привалов возникало все больше трудностей. Проблема заключалась уже не в том, чтобы терпеть неудобства, — нет: речь шла о жизни и смерти; тот, кто находил себе жилище и тепло, выживал, прочие погибали. Через несколько дней снова пошел снег — на сей раз в нем не было ничего красивого или приятного: не большие белые хлопья падали сверху, за танцем которых на фоне черного неба я наблюдала, сидя у очага, а ледяные иглы, которые ветер вонзал в наши лица с безудержной яростью. Ничто не могло остановить бурю: потоки стылого воздуха пронзали тело насквозь будто кинжалы, парализовывали, ослепляли, заставляли хлопать обледенелые одежды и плащи, в которые мы тщетно пытались закутаться.
Свист ветра становился оглушительным, он походил на нечеловеческий вой. Мы продвигались вперед как в тумане; все было смутным, неясным, каждая фигура казалась призраком, едва различимым в этом снежном вихре. Усталость и холод то и дело пересиливали нашу волю к сопротивлению, превращаясь в смертельное изнеможение, против которого почти невозможно бороться. Животные подвергались тем же испытаниям. Некоторые, груженные до невероятной степени, выбившись из сил, падали в снег и тут же подыхали. Никто не пытался снять с трупов груз, забрать поклажу, поскольку ни у кого не оставалось лишних сил.
Появились волки и стали задирать мулов и лошадей. Крики боли и ужаса, испускаемые животными, оглашали лежавшую внизу долину и вскоре угасали в молочном буране.
К вечеру буря как будто немного стихала, но ужасные, пугающие твари не исчезли. Протяжный и жалобный волчий вой звучал среди гор и лесов, а иногда по ночам мы видели, как их красные глаза блестят во мраке, отражая огонь костров. Часто отчаянный, быстро смолкавший визг следовавших за нами собак давал понять, что они стали жертвой более могучего и свирепого голода, чем их собственный.
Меня поражал героизм Мелиссы: прекрасная, неотразимая девушка, ставшая легендой после того, как, нагишом выбежав из шатра Кира, явилась в лагерь Клеарха, и обладать которой мечтал каждый воин — любой ценой, быть может, даже ценой жизни, — шла по колено в снегу с невероятным упорством, предоставив Листре, жалкой наложнице, единственное место, где можно было спрятаться от непогоды в этой длинной колонне мужчин и женщин.
Для любви уже не оставалось сил. Там, где застигало нас наступление тьмы, мы искали укрытия, чтобы дать покой усталому телу и вырвать у ночи хотя бы несколько часов сна. Время дозора становилось все меньше, так как сопротивляться железной хватке мороза было почти невозможно; нередко стража, явившаяся на смену, обнаруживала товарищей холодными и застывшими — ледяные мумии сидели, прислонившись к дереву, с широко раскрытыми остекленевшими глазами. Однажды вечером мы добрались до какой-то долины, защищенной с севера довольно высокими скалами, преграждавшими путь снегу. По сторонам валялось несколько десятков обуглившихся стволов — вероятно, в результате летнего пожара. Воины стали рубить их топорами, другие принялись обламывать ветви, а потом хранители самого дорогого — горящих углей в терракотовых плошках — развели костры. Вскоре все собрались вокруг них, потом разожгли новые, еще и еще, но замыкавшие колонну пришли слишком поздно, когда уже практически стемнело, а дерево, имевшееся в нашем распоряжении, закончилось, и новоприбывшим не удалось согреться. Начались ссоры и потасовки, кто-то потянулся к оружию, иные занялись и вовсе постыдным делом: за плату продавали место у огня. В обмен требовали зерно, вино, масло, одеяло, обувь — все, что может обеспечить выживание хотя бы на несколько дней, несколько часов, — что угодно.
