Харбинский экспресс - Орлов Андрей Юрьевич (лучшие книги .TXT) 📗
Грач присмотрелся. А подсвечники-то презабавные!
К тому же разные: где — в виде лесной нимфы, где — в образе обезьянки с длиннющим хвостом. Или вот еще: бронзовая Афродита выходит из пены и держит в ладонях раковину, в коей и укреплена свеча.
Грач поискал глазами и обнаружил четвертый мотив — тут целых три обнаженных танцовщицы слились в движении, весьма, кстати, нескромном. Ну да чему удивляться.
Значит, четырех вариаций подсвечники. По шесть — и того двадцать четыре. Так-так.
Он неспешно пошел далее.
Рояль очень красивый — немалых денег стоит. И картины чудо как хороши. Все с умыслом, тоже чтоб настроение создавать. Здесь ведь как: гости собираются в общей зале, выпивают, закусывают. Вроде как клуб, только попроще. А уж после выходят девушки. Ну, знакомство, то-се. Смех, шум, танцы. Оркестрион играет. А когда «созреет сладкий плод любви» — идут вкушать его в номера.
Тривиальная, в общем, механика.
Грач вновь усмехнулся. А потом замер, посмотрел на затейливые шандалы на столах и стал тереть мочку уха. Была, как уже говорилось, у него такая привычка. Когда посещала счастливая догадка, и требовалось только чуть-чуть додумать — он непременно за ухо хватался. Впрочем, у всех свои слабости. И то сказать: за свое ухо брался, не за чужое.
В этот момент раздались шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился Иван Дормидонтович:
— Извиняйте, сударь, нету нигде рассыльного. Никак не сыскать. Запропастился, шельма. Выпишу ему кренделей… Вот что: давайте ко мне в контору! Там никто не помешает. Опять же тихо. Я доктора вызову. Что скажете?
— Нет уж. Будем как раньше решили. На кухню.
— Ну, воля ваша. Пойдемте.
Грач вздохнул — уж очень ему не хотелось идти вместе с управляющим. Но делать нечего, пошли. Хотя чиновник для поручений Грач и без провожатого превосходно бы справился, ориентируясь исключительно на собственный нюх — не сыщицкий, а самый натуральный, потому что ароматы из кухни распространялись едва ль не по всему крылу.
Однако никакого толку от этого вояжа не вышло.
Поварята и судомойки делали вид, что не замечают чужака. К ним-то Грач сумел бы подобрать ключик. Но все портило присутствие управляющего. Правда, Иван Дормидонтович деликатно отошел в сторонку и даже отвернулся, однако никакой доверительности не получилось. Старик-повар все косился в его сторону и на вопросы отвечал отрицательно. Или вовсе не отвечал — лишь улыбался.
Не вышло расположить к открытости — и это у Грача, который гордился, что может разговорить любого!
Ну ладно. Попробуем зайти с другой стороны.
Грач сказал управляющему, что передумал и, пожалуй, поработает в его конторе.
Тот просиял. И повел — без суеты, степенно. Сразу видно: человек относится к себе с уважением. А такого и остальные почитать станут — дело известное.
В конторке было тесновато. Грач даже удивился, отчего так, — но тут же сообразил: мало здесь управляющий времени проводит. Он ведь с людьми целый день, а тут только ввечеру посидит, записи нужные сделает. Для того много места без надобности.
— Вы, Иван Дормидонтович, вот что скажите: у вас в зале сколько официантов? Четверо?
— Было четверо, — отвечал управляющий, — а теперь трое. Матюша-то ведь того… А вы, стало быть, прежде бывали? Я не припомню.
— Не приходилось. Это я так, по шандалам сообразил, на столиках. Ладно. Пригласите-ка сюда подавальщиков ваших, всех троих. Я с каждым побеседую. Раздельно.
— Слушаю-с. — Иван Дормидонтович вновь посуровел. Вышел, громко затворив за собой дверь.
Грач не сомневался, что своих малиновых прислужников управляющий предварительно приведет в нужное настроение. И строжайше накажет лишнего не болтать. А Грачу ведь надобно разговаривать с каждым в отдельности, и оттого у двух других появится распрекрасная возможность обсудить меж собой, как лучше надуть полицейского. Но это обстоятельство Грача нисколечко не тревожило.
С первым подавальщиком Грач расправился быстро. Поговорил о пустяках. Здоровьем родителей поинтересовался. Да и выпроводил, ничего не спросив толком.
А вот за второго взялся всерьез. Начал сразу:
— Это ведь ты, братец, должен был нести обед тому офицеру в номер?
— Никак нет, барин… Матюшка Кожин… Он и понес.
— А почему не ты?
Парень захлопал белесыми ресницами.
— Так ведь у нас каждый за свой стол отвечает.
— А офицер за стол Матюшки уселся?
— Стало быть, так…
— Один?
Официант опустил голову.
— Один.
Врет, понял Грач. И тут же сменил тактику:
— Сам откуда будешь?
— Из казаков, станица Плавдинская. Забайкальский…
— Ах, Плавдинская! Ну как же! Наслышан. Тогда все понятно, — многозначительно процедил Грач, насупился и губы поджал.
Официант обомлел. Он не знал, что сидевший перед ним чиновник слышит об этой станице первый раз в жизни. И быстро пытался сообразить, какие такие преступления успели произойти в родимых краях за то время, как он подвизался в Харбине.
— И что же, что Плавдинская… — забормотал он, — у нас воров отродясь не было.
— А ты?
— Так я что… Отец погиб на германской, дома трое — мать и сестренки. Кормиться-то надо.
— Отчего не на фронте?
— Бронь.
— Вот как! Бронь у тебя. Что ж на дорогу-то не пошел служить, коли бронь? Видать, у мадам Дорис послаще будет?
Официант промолчал.
— Ну хорошо. Какие столы Матюши? — спросил Грач, внешне смягчаясь.
— Вдоль стены, слева.
— Где нимфы бронзовые?
— Не, обезьянки.
— А офицер за которым сидел?
— Не видел! — с чувством сказал парень. — Вот вам крест! Может, и не сидел он, сразу в номер пошел.
— Обезьянки, говоришь… — повторил Грач. — Ну-ну. А как зовут-то тебя?
— Тимохой.
— Ладно, ступай. Скажи, пусть третий заходит.
Вошел разбитной, ухватистый малый. В правом ухе — серьга. Хладнокровно вошел, уверенно. Видать, очень его успокоил первый, рассказав, что-де сыщик интересуется чепухой.
Вошел и видит: сидит перед ним чиновник и что-то старательно пишет карандашом перед собой на листке.
— Имя? — спросил чиновник, не поднимая глаз.
— Пантелей.
А Грач еще покарябал и перевернул лист чистой стороной вверх. Официант это заметил и решил (совершенно естественно), что там записаны некие сведения, которые сыщик желает от него утаить. От этого сделалось неуютно, недавняя уверенность стала таять, и захотелось побыстрее отвязаться и от сыщика, и от неприятного разговора, который (как знать!) может оказаться опасным.
— Значит, Пантелей… — повторил Грач, поглаживая бумагу, на которой, между прочим, кроме трех рожиц, обведенных кружками, и не было ничего. — Ты мне вот что скажи: как те господа выглядели?
— Какие господа?
— Что совместно с офицером прикатили.
— С каким офицером?
Тут Грач пристально посмотрел на официанта. Но тот — ничего, взгляд выдержал.
Чиновник вздохнул.
— Эх, Пантелей… Жаль мне тебя.
— Это почему же?
— Потому что ты парень из себя видный, сообразительный. Тебе бы жить — не тужить. А попал ты историю… Теперь даже не знаю, как сложится.
— Да о чем вы?
Грач снова вздохнул.
— Брось. Мне ведь Тимофей все рассказал. Все как на духу.
— Да что ж он вам рассказал-то? — напористо спросил парень, но голос его дрогнул.
— А то и рассказал, что господа эти у вас частые гости, и обыкновенно за твой стол садятся. Как и в тот раз. А потом офицер вышел и велел обед в номер подать. Тебе было исполнять, да только ты сказался занятым и попросил Матюшу. Он и понес, на свою голову. Вот такие дела. Ну, что скажешь?
— Они за мой стол сели?! — вскричал официант так, что Грач поморщился и даже слегка отстранился. — Вот ведь заплевыш! Ну я ему пропишу…
— Ты дело говори.
— Я и говорю: господ этих прежде не видел. А офицер часто бывал, это верно. Их благородие всегда за Матюшкин стол садился. Так что не моя забота была. Да и не был я занят. Ведь тогда еще полдень не наступил, гостей почти никого.
