Любимый ястреб дома Аббаса - Чэнь Мастер (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
Поразительно, но единственное слово, которое из этой не очень обычной речи хорошо запомнили все, – это слово «Ястреб». О чем мне с уважением доложили мои бывшие чакиры, ставшие теперь хоть не эмирами, но все же десятниками. А от балхской брони и оружия новички за минувшую ночь так и не смогли прийти в себя.
Гонка началась – и мы тронулись на запад, на Нишапур, через пустыню, среди камней, меж которых вихрятся колонны пыли, каждая из которых в любой момент может оказаться ифритом или джинном.
А потом, миновав миражи горных озер, мы увидели в вышине благословенные снега гор, дающие прохладу. А на земле – стройные ряды чего-то похожего на муравейники: цепочки холмиков, которые сбегали вниз, по склону, к сжатым полям пшеницы, рядам тополей и ив. Ирригационные системы, оставшиеся от величайших из великих – Кира, Дария, Нуширвана.
Дальше были деревни, у ограды которых дети раскачивались на веревках, привязанных к толстым ветвям, но разбегались, увидев нас, отсвечивающих железом.
А мы ехали дальше, между коричневых складок земли, по долинам между гор Загроса, один склон которых мог быть бурым, другой нежно-желтым от дрока. У дороги к нам склоняли головы тяжелые горные цветы и подрагивали лепестки больших маков.
А над головой по громадному миру разливался нежный свет – между льдом и бирюзой. Ни в одной стране мира нет такого чуда, как вечное, прозрачное, сияющее небо Ирана.
Поворот на Нишапур через Тус наш отряд прошел без проблем – там мы были свои, мы ехали еще по территориям «мервского барса». Но все изменилось, когда мы тронулись строго на запад, на Дамган, пошли по тем местам, где все дороги вели в громадный Рей, окруженный невиданным множеством старых и новых крепостных стен.
Но этот город с его обширными складами, знаменитыми гончарными лавками, с несравненной библиотекой на берегу канала Сурхани в квартале Рудха, с лучшими в мире чело-кебабами, а также кувшинами и блюдами из серебра, был не для нас. Потому что сто бронированных воинов из Хорасана для здешних жителей означали авангард давно ожидавшегося наступления Абу Муслима. И если городская стража и думать не могла о том, чтобы нас даже окликнуть, то это не означало, что она не могла вызвать отряд из местного гарнизона, в тысячу-другую.
Я начал учиться у Юкука искусству выставлять охранение и отрабатывать с ним сигналы. А еще пошел в ближайшем городке к аптекарю и на свои деньги (чтобы не тратить время на споры с Мансуром) купил множество жидкостей, трав, масел, игл и ниток для лечения ран.
Я проводил все свое время с моими бывшими чакирами, а ныне – командирами десяток. И выяснил, что Нанивандак, умный, самостоятельный, отпрыск не худшей семьи в Хорезме, – несравненный мастер боевых охранений и рейдов, вся его десятка целиком перешла на эту важную в любой армии работу. Что Авлад, несмотря на военное имя, хотел бы – представьте – торговать шелком (и я пообещал ему кредит и поддержку). А Махиан когда-то был мельником и после войны хотел бы взять в аренду несколько мельниц и снабжать мукой целый пригород Бухары.
Но именно в Рее – точнее, на его дальней окраине, носившей имя Техран, – я понял, что дальше без отдыха двигаться нельзя. Можно было уговорить продержаться еще немного Бармака, который проявлял чудеса выносливости. Но от лошадей и верблюдов такого понимания ожидать не стоило. А некоторых из последних разумно было бы вообще поменять. Так мы заняли целиком техранский караван-сарай, выставили охранение по всем дорогам. И пока одни люди взялись за мену животных, другие – а именно, мы с Мансуром, – занялись долгожданным и прекрасным делом.
Мы пошли в баню, маленькую пригородную баню, причем нас там оставили вдвоем, обставив наш визит как дворцовую церемонию. Мансур, аккуратно сложив свою залатанную одежду, увенчав эту кипу черной ткани головной повязкой, перепоясал жилистые бедра ветхой тряпицей, взял другую под мышку и жестом пригласил меня войти первым, будто речь шла о его дворце.
Я вдохнул знакомый аромат чуть отдающей железом влаги в воздухе, улегся на теплый красноватый камень, обвел взглядом грифов на облупленном своде потолка – тех самых сказочных птиц, на которых летал великий полководец и великий убийца Искендер Двурогий. Загадал, упадет ли мне с потолка капля прямо на нос И проснулся, уже облитый липким потом, под расслабленное бормотание Мансура: «…в каждой деревне – по новому масджиду и по хорошей бане, кто-то же должен когда-нибудь заняться такими простыми вешами, не все же воевать друг с другом».
А потом он, пощупав мое разогретое плечо, также молча, жестом, пригласил меня на каменную скамью у стеночки. А сам отошел к другой стенке и аккуратно вылил на голову, с прилипшими к ней жидкими шафранными волосами, одну плошечку холодной воды.
Потом подумал и вылил еще одну.
Этот человек платит за содержание отряда в сто воинов здесь и еще за целый заговор там, на западе, подумал я. Он мог бы купить эту баню со всей ее водой и грифами.
И вот тут для Мансура пришел долгожданный момент благодарности за жизнь сына. Он вытирал меня мыльной тряпицей медленно, торжественно и тщательно, с предельным почтением разминал каждый мой сустав так, будто я был живым божеством.
Этот человек совсем не умеет говорить слово «спасибо», подумал я.
– Знаете что, Мансур, я тут подумал – маленький Мухаммед ведь даже не успел понять, что произошло, – как бы между делом заметил я, переворачиваясь лицом вверх. – Может быть, не надо ему ничего рассказывать? Зачем ему такой груз в его годы? Он еще, кто знает, будет править всей этой империей… Скажете когда-нибудь потом, если захотите.
Мансур чуть двинул шекой темного мокрого лица, посмотрел на меня и кивнул.
На этом церемония была закончена. И пришла моя очередь выполнять свою часть древнего, как Иран или Великая Степь, банного ритуала. Вот только не всякий, входящий в баню, знает то, что я успел изучить в мервской больнице, все эти десятки точек человеческого тела, которые могут снять его усталость.
Мансур кряхтел, стонал и урчал, а потом не выдержал и спросил:
– Так это правда, что вы каждый день изучали лекарское искусство?
– Кто же откажется стать учеником человека из Джунди-Шапура? – отвечал я.
– Что такое Джунди-Шапур? – последовал мгновенный вопрос, и я понял, что предстоит очередной длинный разговор.
Ночью я плыл над засыпающей землей, иногда касаясь ее носками сапог. И тогда тотчас передо мной вырастала тень несущегося по кругу коня, и Заргису в вихре легкой ткани взлетала из-за лошадиного бока снова и снова, невесомая, как тень.
На выезде из Техрана дорогу нам преградила стена всадников. И это могли быть только солдаты халифа.
Вперед выехал Юкук и долго мирно беседовал с предводителем отряда, пока я считал солдат: не меньше пятисот. Я наблюдал за Юкуком и почему-то ничуть не волновался.
– Я с ним когда-то служил в одном джунде, – объяснил он мне, возвращаясь.
И стена всадников расступилась.
Запах продымленной костром несвежей одежды. Заставляю Мансура заплатить за баню для солдат в ближайшей деревне. Проверяем оружие, подтягиваем ремни у небольших круглых щитов. Перевязь меча – я его из ножен так ни разу пока и не достал, – оказывается, натирает плечо до кровавых синяков.
Говорим с бывшими чакирами обо всем. Мухаммед, как выяснилось, очень хочет увидеть когда-нибудь Мекку и жадно расспрашивает меня, не в том ли направлении мы движемся. Я заверяю, что в целом туда и движемся и что Мекку он увидит. Муслим, также из перешедших в новую веру, слушает нас жадно и не отходит. А второй, кроме Муслима, из моих двух последних чакиров – Девгон – сейчас кажется мне очень похожим на брата Аспанака: такой же пухленький, с постоянно возникающей счастливой улыбкой. Он отлично управляется с громадным тюркским луком. И сами тюрки, коих оказалось немало среди бывших рабов, постепенно проникаются к нему уважением.
Перекресток в Хамадане мы долго огибали меж полей и деревень, с их садами и похожими на крепостные башни голубятнями. Потому что на самом перекрестке собиралась немаленькая армия халифа, ждавшая там чего-то.
