Авантюристы (СИ) - Турбин Андрей (библиотека книг .TXT) 📗
— Проклятье! — выругался «Гроза морей». — Как же быть? Может выйти некрасиво, если она во время спектакля выпадет!
Порешили передать сосуд с «кровью мятежного раба» г-ну Жихареву. Непосредственно во время экзекуции черный раб подползал к правой кулисе, из-за которой Жихарка (по сценарию находящийся где-то в бегах) должен был обильно полить г-на Эфиопа багровым кагором. Хондрик (которого, как оказалось, зовут Сидор Филиппович) проявил к фляге неожиданный интерес и предложил даже самолично пришить к тунике Жихарева потайной карман, однако на его рвение внимания не обратили. Все были изрядно взволнованы.
К шести часам Сергей занял наблюдательный пост у прожженной в занавесе небольшой дыры и принялся высматривать своего недруга. Волнение свое он слегка погасил, сделав несколько приличных глотков из отрытой в кулисах бутылки. Тем временем к театру потекла публика. Вначале возник разночинный люд: мелкие чиновники, приказчики модных магазинов, гимназисты старших классов, купеческие сынки и мещане. Особняком явилась большая группа офицеров, бывших несколько навеселе. Зрители поавантажней стали прибывать позднее. Это были тучные носители известных купеческих фамилий и городская знать в лице начальствующих особ и представителей местного дворянства. Даже Его превосходительство господин Губернатор с женой оказали честь премьерному показу пьесы Аскольда Рубинова.
Сам автор от такого блеска орденов, эполет и фрачных манишек сидел за кулисами ни жив, ни мертв.
Нарышкин все глаза проглядел, но ни в партере, ни на галерке подлеца Левушку не заметил. В ложах, сплошь занятых сиятельными особами, Трещинского тоже не наблюдалось. Оставалась только слабая надежда на две крайних ложи, обзор которых из дыры в занавесе был затруднен.
Часы пробили семь. Шум в зрительном зале стал стихать. Служители пригасили лампы; занавес, разделившись, пополз в разные стороны, оркестр из своей ямы заиграл нечто, долженствующее означать увертюру. Представление началось.
Пока рабыни и стражники дефилировали по сцене, изображая дворцовую суету, зрители еще переговаривались. Офицеры довольно бесцеремонно лорнировали дам как по ту, так и по эту сторону оркестровой ямы. Дамы по эту сторону краснели в полумраке и шумно обмахивались веерами. Но когда Аскольд-Антон, потакая низменным вкусам толпы, стал нараспев перечислять похотливые похождения тирана Клавдия, публика все же заинтересовалась происходящим.
На фразе «вакханок в бане обнажать и там их долго ублажать» кто-то из офицеров хамски заржал.
Аскольд старался изо всех сил. Он метался по сцене, как буйнопомешанный, вдохновенно демонстрируя падеж нравов. При этом он слегка переборщил, когда принялся хватать рабынь за мягкие места, поскольку вскоре получил от Глафиры увесистую оплеуху, разнесшуюся на весь зал, одобрительно загудевший. На галерке раздались аплодисменты. Затем Клавдий в изнеможении повалился на ложе, но тут же вскочил и, вздымая руки к небу, поклялся Вседержителем перетопить в крови всех своих противников и пересовратить всех их жен. Под конец своего сольного выступления, когда он, явно импровизируя, пнул ногой одного из пожарных, зал, кажется, окончательно поверил в то, что нравы в Византийской империи пали ниже некуда. И только поверженный брандмейстер довольно громко, так, что слышно было в первых рядах, прошипел вослед удаляющемуся тирану: — Ты мне, паскуда, за энто ответишь!
Явление несколько смущенной императрицы зал встретил вздохом восхищения. Все тот же хамский офицерский голос отметил: «Сладка чертовка!».
Каждый поворот тела Катерины, когда обнажались стройные ножки или открывалась грудь, галерка встречала гулом одобрения. Точка кипения случилась в момент, когда Кориандр (Жихарка) неожиданно сымпровизировал и принялся с увлечением лобызать колени императрицы. Офицерское собрание в зале застонало. Нарышкин сопел и бороздил взглядом пол.
— Что с этим болваном Жихаревым? — негодовал Аскольд, пытаясь отдышаться за кулисами после своей мощной эскапады по сцене. — Что он делает? Зачем он прилип к ее коленям? Он же, как будто куриную булдыжку гложет!
Пока Архилох строчил свой донос, а император приказывал заточить любовников в темницу, публика отходила от потрясения, обсуждая достоинства заезжей примы. На галерке переговаривались:
— Это тебе не наши — плоскогрудые да чахоточные. Тут порода сразу видна. Да-с.
— Что ты! На винограде взращена. Одно слово — тальянка!
— А по-русски-то чешет, как по писаному.
— За такие деньги, как ей платят, я бы и по-китайскому заговорил.
Сцена заточения Варении в темницу вызвала у особенно впечатлительных дамочек чувственные припадки. Эпизод с освобождением арестованных — одобрительный свист гимназистов. Вызволяя Кориандра и Катерину, черный раб вел себя весьма джентльменски и даже прошептал на ухо императрице: «Держитесь, Катенька!»
Когда же Передокл (Хондрик), вовсю жестикулируя, послал черного раба Фобия куда-то в сторону рисованного задника поднимать «восстание Спартака», на почетных местах заволновались. Губернатор направил в ложу к полицмейстеру человека с вопросом, читал ли он текст данного произведения, прежде чем разрешить его к постановке.
Пока Варения и Хондрик выясняли свои сложные драматические отношения, пока Кориандр травил ядом соперника и подбрасывал змею-анаконду, то бишь бывшую пожарную кишку, базилевсу, в ложе у полицмейстера шло срочное совещание. С одной стороны, падение Византийской империи — это факт, но зачем эти комедианты к нему обратились? Нет ли тут вольнодумства? Что ответить губернатору? И почему Аскольд-Антону потребовались дополнительные доводы, чтобы ускорить разрешение пьесы к постановке? (О взятке в размере четвертного билета речь, разумеется, не шла.) Нет ли тут подвоха? В конце концов, полицмейстер решил во время антракта срочно просмотреть текст пьесы и, уже исходя из прочитанного, делать выводы. Но, как оказалось, дальнейшие события потребовали незамедлительной реакции нижегородских властей.
На авансцену, стеная, вышел укушенный пожарной кишкой император. Прозревший от яда тиран перед смертью осознал всю глубину своего падения и стал направо и налево изобличать имперские порядки. Публика притихла. Было слышно, как шипят масляные лампы. Окончание своего монолога Аскольд произносил в гробовой тишине.
…В этом месте, увлеченный своими обличениями, Аскольд весьма необдуманно потряс перстом в направлении губернаторской ложи. (Позже он уверял, что сделал это не намерено.)
Завершив декламацию, Аскольд многозначительно пошевелил накладными бровями, окинул взором зал, чтобы оценить произведенный эффект, и почувствовал неладное. Зрители замерли на своих местах. У полицмейстера по губам бродила нехорошая улыбка. Губернатор в своей ложе привстал, подался тучным корпусом в сторону сцены, да так и оцепенел. И тут до тирана Клавдия с некоторым опозданием наконец дошло, что, обличая пороки Византийской империи, он только что запустил увесистый камень в огород империи Российской, и его монолог нельзя расценивать иначе, как открытое политическое выступление против существующего режима. В этом месте Аскольду стало плохо, в глазах его помутилось, он попятился и с глухим стуком рухнул на деревянное ложе. Стражники-пожарные, следуя ранее полученным инструкциям, тут же подхватили павшего тирана вместе со скамьей и отволокли за кулисы.
