Курляндский бес - Плещеева Дарья (читаем книги онлайн TXT) 📗
– Я поговорю кое с кем, – пообещал Палфейн. – Надо же выручать сестричек-бегинок. Я бывал в амстердамском бегинаже, лечил попугая. Сестры были со мной очень любезны!
Дениза вздохнула. Ей все больше хотелось поселиться навсегда в бегинаже наподобие лирского – и выехать оттуда только на похоронных дрогах.
– А теперь расскажите, как получилось, что Анриэтту обвинили в убийстве Никласса Пермеке, – попросила она.
Палфейн подробно описал все, что видел, и добавил:
– Эту девчонку, Грит Пермеке, герцогиня оставила у себя, поселила со своими горничными. За ней там хорошо смотрят. И давно бы пора – нехорошо, когда девушка все время в компании молодых мужчин. Думаю, что герцогиня ее и замуж выдаст.
– Да, таких, как она, нужно пораньше выдавать, она ведь не красавица, а лет через пять очень подурнеет, – согласилась Дениза. – Она похожа на покойного брата, а он красавцем не был.
– Молодчик был хоть куда – высокий, плечистый, – возразил Палфейн. – Дамам, думаю, нравился.
Дениза вспомнила продолговатое, сухое, губастое лицо. Может, и в самом деле это должно нравиться, спросила она себя; может, просто память из милосердия убрала подальше все, что связано с мужской красотой и мужской любовью?
– Узнайте все, что можете, – попросила Дениза. – И попробуйте достать для меня бумагу и карандаш.
– Принесу.
Палфейн тихонько постучал в дверь, и Ивашка его выпустил.
– Где бритвенные причиндалы? – спросил моряк.
– Сейчас принесут. Идем на кухню. Там стол, табуреты, полотенца.
Несколько минут спустя появился Петруха с тазиком теплой воды. Вид у него был похоронный.
Палфейн сам срезал с Ивашкиной щеки тонкую прядь бороды, сам смазал щетину мыльной пеной и осторожно провел лезвием. Ивашка сидел, зажмурившись и от волнения сжимая кулаки. Потом Палфейн велел ему потрогать пальцем бритое место и добиваться такой же гладкости, а сам пошел прочь – он спозаранку еще не навестил мартышек.
Ивашка и Петруха решили, что будут обрабатывать друг дружку. После того, как Петруха порезал Ивашке скулу, а помирился с ним лишь через два часа, орудовали смертоубийственным лезвием очень осторожно. Наконец управились.
Потом свежеобритые молодцы подошли к зеркальцу и по очереди себя изучили.
Ивашка удивился – вроде и ест не так уж много, а щеки – толстые; рот – как у девки, маленький, и губы розовые, как только этот ротишко отворяется для шмата жареного мяса?!
Петруха тоже впервые свою рожу увидел. И усмехнулся – правы были девки, считавшие его чернобровым красавчиком. Очертания удлиненного лица, лепка щек и подбородка, разрез карих с прозеленью глаз – все было каким-то нездешним, хотя и заморским не назовешь; все равно как если бы куря верченое, обычное русское куря с насеста, общипанное и сготовленное русской же бабой-стряпухой, приправили заморскими пряностями, и вышло блюдо – впору к царскому столу подавать.
– Тебе усы еще сбрить, на лоб жемчужные рясны, щеки подрумянить – от женихов отбою не будет! – не удержался Ивашка, несколько озадаченный красотой бритого товарища.
Петруха замахнулся.
Их возня разбудила Шумилова, тот встал и вышел босиком на кухню.
– Хороши, – сказал он. – Вы с сокольниками о красных кафтанах уговорились?
– Уговорились, – ответил Петруха. – А все из-за него! Больно нужно было монашку выручать! И ходи теперь с голой рожей!
– Приедем домой, отрастишь веник, как у Тюфякина, – пообещал Шумилов. – Где Палфейн?
– Пошел к мартышкам.
– Скажи ему – я его нанял, пусть мне служит, а не мартышкам.
Шумилов вышел на крыльцо. Лагерь московитов просыпался. Конюхи, выведя лошадей, чистили их и мыли теплой водой, как полагается. Стрельцы с мисками потянулись к походной кухне. Пятидесятник Никишин, тоже босой, в одних портах и рубахе, подошел к Шумилову.
– А хорошо, – сказал он, потягиваясь. – Разбаловались мы тут, Арсений Петрович.
– Как государь говорит, делу – время, да и потехе час, Федор Савельевич. Что это?
Вокруг княжеского шатра как-то странно суетилась свита. Никишин побежал, на бегу махал рукой стрельцам, чтобы все шли к шатру. Шумилов постоял несколько секунд – и тоже побежал разбираться.
В шатер набилось немало народу. Шумилов протиснулся следом за Никишиным.
Князь Тюфякин лежал на перинах с перекошенной рожей, силился что-то сказать – и не мог.
– Кондрашка его хватил, – сказал Никишин. – Эй, Сенька, Митрошка! Живо за цирюльником! Кровь скинуть надо!
– А где он, цирюльник? – спросил Митрошка.
– Я те дам – где! В городе спросите! В замке у людей! Ну?!
– Пока они цирюльника приведут, князюшка Богу душу отдаст, – Шумилов внимательно посмотрел на толстое несчастное лицо. – Терешка! Ну-ка давай сюда мису какую ни на есть и засапожник.
Кривой нож-засапожник имел подходящее острие. Шумилов взял его, попробовал кончиком пальца и опустился на колени перед княжеским ложем. Обнажив тюфякинскую руку, истинно богатырскую руку, Шумилов решительным коротким ударом вскрыл вену на запястье. Черная кровь потекла в мису.
– Господи Иисусе… – прошептал Никишин.
– Полотенце дайте, руку замотать, – велел Шумилов. – Потом цирюльник придет, лекаря из замка позовем – они разберутся, что к чему. Вроде стакан дурной крови набрался. Больше, я слыхал, ни к чему.
– Арсений Петрович, ты где этому научился? – спросил изумленный Никишин.
– Нигде не учился, от людей слыхал.
– Так ты что же?..
– Ну да, впервые это делал. Князь, поди, не обидится. Мог, конечно, не в ту жилу ножом ткнуть. Ну да Бог милостив – черная кровь пошла, значит, угадал.
Глава восемнадцатая
Забот с князем Тюфякиным хватило – привели цирюльника, герцогиня прислала своего лекаря, лекарь прописал клизму, а не станешь ведь ее ставить обездвиженному человеку в роскошно убранном шатре; князя потащили на свежий воздух для этой медицинской манипуляции; думали, что справятся вчетвером, но князь за краткое время хвори сильно и совершенно необъяснимо прибавил в весе.
Поэтому, когда из замка привели троих крестьянских парней, участников похорон и погони, всем было просто не до них. Они, сопровождаемые начальником замковой стражи, послонялись среди стрельцов, потаращились на бородатые рожи, четырежды опознавали злоумышленников, получали решительный отпор, а Ивашка с Петрухой в это время обретались в форбурге, среди сокольников, куда исхитрились проскочить совсем незаметно.
Дениза смотрела в окошко на суету и ждала Палфейна, обещавшего бумагу и карандаш. Наконец он явился и со смехом объяснил ей княжью беду.
– Но это же опасно для жизни! – воскликнула Дениза.
– Он выживет. Это не пулю в брюхо получить, – утешил Палфейн. Они говорили у открытого окна – сторожевой стрелец убежал смотреть на дармовое развлечение, и никто им не мешал.
Дениза прямо на подоконнике написала короткую записку – просила Анриэтту о ней не беспокоиться, обещала при первой возможности поговорить с герцогом, умоляла о спокойствии. Ничего лишнего не сообщила – мало ли кто увидит записку, даже не подписалась. Анриэтта знала ее почерк, да и кто бы другой в Гольдингене вздумал писать по-французски? Единственное – намекнула, что все сокровища целы.
Потом пришел Шумилов, разговаривать с ней не стал, только отдал по-русски какие-то приказания – и Денизе принесли поесть.
Он потребовал ее к себе поздно вечером – и опять в комнате было темно, горела лишь лампада.
– Садитесь, – сказал Шумилов. – Продолжим нашу беседу. Итак, мы будем говорить о письме, которое искал в вашем доме человек со странным именем. Я хотел видеть Палфейна, чтобы расспросить его, но Палфейн то появляется, то исчезает. Утром его здесь видели, но я был занят.
За частым оконным переплетом, в квадратах темных отражений плохо освещенной комнаты, появилось светлое пятно – это Ивашка любопытствовал, чем там занимаются Шумилов и Дениза. Ему даже кое-что было слышно.
– Палфейн, конечно, знал, кого имел в виду граф ван Тенгберген. Это мне…
