За землю отчую. - Галинский Юрий Сергеевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
Дел и впрямь было невпроворот. Тяжкие, смутные годы стали уделом Москвы после Тохтамышева нашествия. Через год великий князь тверской Михаил Александрович вместе с сыном своим тайно отъехал в Сарай. Поспешил не просто на поклон в Орду к хану, а за ярлыком на великое княжение владимирское. На все пошел, даже холопом Тохтамышевым себя признал, лишь бы договор 1375 года о главенстве Москвы над Тверью порушить. И снова началась длившаяся уже полвека тяжба за Владимир, за то, кому быть первым на Руси. Зашевелился и великий князь рязанский Олег Иванович. Ему рука Москвы тоже была в тягость. Злопамятный и мстительный, он не мог простить Дмитрию Ивановичу поход на Рязань в 1382 году. Тогда, после ухода вражеских полчищ из разрушенного и сожженного стольного града, московские полки прошлись по земле Рязанской огнем и мечом — отблагодарили за помощь, которую Олег оказал Орде во время нашествия. Пока Москва с Тверью за владимирский великокняжий стол боролись, рязанцы изгоном напали на Коломну, полонили наместника князя Московского, бояр и других знатных людей, ограбили монастыри, церкви, боярские и купеческие дворы. Привыкшие воевать с рязанцами москвичи выступили против Олега с малой силой и на сей раз, недооценив соперника, были разбиты. Пришлось самому Сергию Радонежскому отправиться к Олегу, чтобы примирить Москву с Рязанью. Господин Великий Новгород тоже проявил непокорность, новгородские лихие люди — ушкуйники — совершили разбойничьи набеги на Кострому и Нижний Новгород; новгородские бояре отказались дать серебро для уплаты дани-выкупа Орде. Довелось московским полкам утихомиривать строптивых.
Воспользовавшись тем, что Москва осталась в одиночестве, Тохтамыш снова наложил на Русь тяжелую дань, потребовал прислать к нему в Сарай заложником наследника великого князя Московского Дмитрия Ивановича — Василия.
Так в тревогах и волнениях лето сменяло зиму, зима — лето. Дмитрий Иванович, не идя на открытое противоборство с усилившейся при хане Тохтамыше Золотой Ордой, искал другие пути, чтобы выстоять, снова утвердить главенство Москвы на Руси и ослабить зависимость от татар. Началось сближение с Литвой. Правда, до союза дело не дошло, но и прежней вражды уже не было.
И все же отношения между Русью и Золотой Ордой стали уже не те, что были до Куликовской битвы. В духовной грамоте-завещании, составленной Дмитрием Ивановичем, было записано: великое княжество Владимирское, как и все прочие свои вотчины, он передает в удел сыну Василию...
В конце мая 1389 года Москва прощалась с великим князем Дмитрием Ивановичем Донским. Выдался по-летнему теплый, солнечный день. Воздух, напоенный горьковатым запахом черемухи и едва уловимым ароматом цветущих яблонь, был прозрачен и чист. Необычная тишина распростерлась над Кремлем, хотя улицы и площади запрудили толпы народа. Непривычными для глаза казались черно-белые одежды москвичей, сменившие их повседневные пестрые наряды. Над Кремлем, над Великим посадом, Заречьем и Занеглименьем плыл печальный перезвон колоколов.
На Соборную площадь не пропускали — она была оцеплена конными и пешими княжескими дружинниками. А на Ивановской стояли плотной стеной. Но давки не было, все знали: когда тело вынесут из дворцовых хором и установят в соборе Михаила Архангела, каждый, кто захочет, сможет проститься с великим князем Московским Дмитрием Ивановичем. В толпе ремесленники, торговцы, дети боярские, монахи, крестьяне, гультяи и нищие. Печальные лица, кто плачет, кто молчит.
Неподалеку от прохода с Ивановской площади на Соборную, между храмом Михаила Архангела и церковью Иоанна Лествичника, застыли две пары горожан; у одной из баб на руках грудняк, рядом со старшими трое детишек. На мужиках серые холстинные рубахи навыпуск и такого же цвета портки, вправленные в сапоги, у баб — начавшие входить в моду темные бязевые сарафаны, судя по одеждам — ремесленные среднего достатка. Мужчинам лет за тридцать, женщины моложе, годов двадцати пяти. Это были Гордей с Марийкой и Василько с Любашей Тоновой. Судьба-чудодейка снова свела их вместе...
Под Волоком Ламским Гордей и Василько были ранены, и дороги их надолго разошлись. Тарусского порубежника взяли к себе в избу сердобольные волоколамцы, спустя месяца три добрыми заботами выходили его. Но возвратиться на порубежную службу он не мог — рваная рана в груди, хоть и затянулась кожицей, еще не зажила. Когда Василько окреп и снова почувствовал в руках силу, он стал понемногу столярничать и плотничать во дворе, чтобы отблагодарить хозяев. Вырезал фигурные наличники на окнах, заменил рассохшуюся дверь в избе, поставил новый забор, починил крышу. Когда же наконец совсем зарубцевалась рана, у него уже и в мыслях не стало охоты идти на ратную службу — полюбилось ему его мирное ремесло и задумал он податься на Москву строить ладьи.
струги и чуши. Однако прежде Василько решил отыскать ту затерянную в лесах деревеньку, куда его, оглушенного и беспамятного, приволок когда-то конь. Хоть и недолго пробыл там тогда раненый порубежник, накрепко запала ему в душу меньшая дочь старого Гона — Любаша. Он не Только приметил ее, но и успел пошептаться с ней...
Не простым это делом было — найти в лесной глухомани Гонову деревню, но недаром столько лет прослужил Василько порубежником: в конце концов разыскал. Совсем: поредела семья Гонов, старик умер от ожогов сразу же после ордынского набега, Настя так и не вернулась, осталось в деревне всего два мужика — старший сын Гона Вавила и зять Гаврилко да четыре бабы. Когда же Василько поведал горестную весть о гибели Любима и Фрола, и вовсе опечалились люди. Любимова Агафья упала в беспамятстве, едва водой отлили — очень уж ладно жила она со своим добрым, жалостливым мужем. И стало на Руси еще одной вдовой больше, а трое деток — сиротами, не дождаться им уж никогда отца-кормильца...
Старшим в деревне был теперь Вавила, он и благословил молодых.
В Москве узнал Василько про судьбу бывшего лесного ^ атамана Гордея.
Вечером того же дня, когда закончилась битва под Волоком Ламским, Гордея схватили люди князя Серпуховского и заковали в железо. Сам Владимир Андреевич от имени великого князя Дмитрия Ивановича громогласно объявил ватажникам, что ратными подвигами своими заслужили они прощения за разбои на дорогах и в вотчинах. А с Гордея, бывшего стремянного Ивана Васильевича Вельяминова, особый спрос: со своим господином и Некоматом -сурожанином намеревался свершить он дело черное — отравить великого князя Московского и всю его семью. За крамолу такую полагается ему суд по всей строгости и справедливости...
Посадили Гордея с Марийкой в телегу и под охраной княжеских дружинников повезли в стольный град в обозе. На суде бывшего стремянного Вельяминова приговорили к смертной казни. Но, памятуя о его доблестном ратном подвиге под Волоком Ламским, великий князь заменил казнь десятью годами сидения в кандалах в яме. Марийка осталась в Москве, прибилась к вдовой женке, муж которой погиб в Куликовской битве, и стала жить вместе с пей в убогой землянке. Первое время работала на вдовьем огороде, помогала по хозяйству, потом приспособилась: стала печь пирожки и варить сбитень, которые продавала на торжище. Раз-два в неделю носила Гордею съестное, чтобы не пропал, кое-как сводила концы с концами.
С годами нрав Дмитрия Ивановича смягчился, а тут еще благополучно завершилась многолетняя вражда с Рязанью, был заключен «мир вечный». И, когда в очередной раз подала Марийка челобитную, смилостивился великий князь Московский, простил стремянного своего злейшего врага, велел освободить Гордея.
Василько взял Гордея в подручные, со временем обучил его умельству строить ладьи и струги. Они работали вместе да и жили по соседству в Зарядье...
Чаще и тревожней забухали гулкие колокола соборов и церквей. По толпе пронесся громкий печальный вздох — гроб с телом Дмитрия Донского вынесли из дворцовых хором и установили в соборе.
Люди все шли и шли. Рыдали женщины, не стыдились слез мужчины. Москва прощалась со своим князем, что тридцать лет в беспрестанных битвах с врагами крепил землю отчую, первым сумел поднять Русь на борьбу с проклятым игом и победил в жестокой сече на поле Куликовом. Впереди были еще долгие годы лихолетья и сражений, но мимо гроба шел уже другой народ — поверившие в себя люди.
