Цезарь - Дюма Александр (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗

– Я сам никогда не высказал бы мнение, которое вы только что услышали; но раз это сделал другой, я думаю, вы должны последовать этому совету. Я предпочитаю анархии любую магистратуру, какой бы она ни была, и я не знаю никого более подходящего, чем Помпей, чтобы править среди такой сильной смуты.

Сенат, который ждал только мнения Катона, чтобы принять решение, тут же присоединился к его взгляду.

Итак, было решено, что Помпей будет снова назначен единственным консулом, и что если ему будет нужен коллега, он выберет этого коллегу сам; но только сделать это можно будет не раньше, чем через два месяца.

Помпей был в восторге оттого, что нашел поддержку в человеке, в котором ожидал увидеть противника, и пригласил Катона посетить его в его загородной усадьбе.

Катон явился по приглашению. Помпей вышел к нему навстречу и обнял его, благодаря за поддержку, упрашивая помогать ему своими советами и вообще действовать так, как если бы он делил с ним всю власть.

Но Катон, сохраняя прежнее высокомерие, на все эти любезности Помпея ограничился следующим ответом:

– Мое предшествующее поведение не было вызвано чувством ненависти; мое нынешнее поведение не вызвано желанием угодить тебе. Как раньше, так и на этот раз я руководствовался только интересами государства. – И теперь, всякий раз, когда ты будешь советоваться со мной по поводу твоих частных дел, я охотно дам тебе совет; но что касается дел общественных, то будешь ты меня спрашивать или нет, я всегда буду высказывать свое мнение, и притом публично!

Цицерон же был полной противоположностью Катону: тот, казалось, почитал за честь быть в плохих отношениях со всеми на свете; этот, напротив, прекрасно ладил и с Помпеем, и с Цезарем.

В ноябре 700 года от основания Рима, то есть в пятьдесят третьем году до Рождества Христова, Цицерон писал Аттику:

«Я нахожу свое главное утешение и свою спасительную доску в этом кораблекрушении в моей связи с Цезарем. Он осыпает моего брата Квинта, – всеблагие боги, я назвал бы его твоим братом! – почестями, знаками внимания, милостями настолько, что будь я даже императором, Квинту и то не было бы лучше. Поверишь ли, что Цезарь, как он мне только что написал, предоставил ему выбор зимних квартир для его легионов! И ты не любишь его! кого ты тогда любишь среди всех этих людей? Кстати, писал ли я тебе, что я теперь легат Помпея, и покидаю Рим в январские иды?»

О достойнейший Цицерон!

И подумать только, что если бы не Фульвия, он бы так же хорошо ладил с Антонием, как с Помпеем и с Цезарем!

Глава 48

Как видите, все это было довольно мелочно и очень мало честно.

Перейдем же потихоньку к Цезарю; не то чтобы мы собирались пересказывать вам всю его галльскую кампанию: он сам сделал это, и, вероятно, мы нигде не найдем больше ничего такого, будь то правда или вымысел, что стоило бы его собственного рассказа.

За девять истекших лет, тех лет, в течение которых он ни разу не видел Рима, и которые привели его из возраста тридцати девяти лет в возраст сорока восьми, – так что, как видите, мы имеем дело с уже весьма зрелым человеком, – за эти девять лет он сотворил чудеса!

Он взял приступом восемьсот городов, он подчинил себе триста разных народов, он победил три миллиона врагов; из них один миллион он истребил, один миллион взял в плен и один миллион обратил в бегство. И все это он сделал, имея пятьдесят тысяч человек. Но что это были за люди!

Эту свою армию Цезарь взлелеял собственными руками; он знал каждого человека в ней по имени; он знал, чего он стоил, и как можно было его использовать в наступлении и в обороне. Эта армия была кольцами одной змеи, чьей головой был он сам; с той только разницей, что он мог приводить ее в движение целиком или по частям.

Для этой армии он был разом и полководцем, и отцом, и повелителем, и товарищем. Он наказывал только две вещи: измену и бунт; он не наказывал даже страх; у самых храбрых бывают минуты слабости. Сегодня какой-то легион отступил, побежал; он будет отважен в другой день. Он позволял своим солдатам все, но только после победы: оружие, золото и серебро, отдых, роскошь, удовольствия.

– Солдаты Цезаря умеют побеждать, даже благоухая ароматами, – говорил он.

Он дошел до того, что позволил каждому солдату выбрать себе раба из числа пленников.

Когда армия выступала в поход, никто, кроме него, не знал час прибытия, час выхода, час сражения; часто он и сам не знал его: он руководствовался только обстоятельствами. Каждое событие, каким бы оно ни было значительным или ничтожным, приносило свое вдохновение. Без всякого видимого повода к остановке, он останавливался; без всякого повода уходить, он уходил.

Его солдаты должны были знать, что все причины и поводы заключены в нем самом, и что об этих причинах и поводах он никому не отчитывается. Часто он внезапно уходил, исчезал, указав армии, по какому пути следовать. Где он был? Никто не знал этого; его солдаты будут искать его, если захотят найти.

И его люди, которые с другими были бы самыми обыкновенными людьми, с ним становились героями. Они любили его, потому что чувствовали, что любимы им. Он называл их не солдаты, не граждане, он называл их СОРАТНИКИ.

Да и разве этот неженка, этот слабак, этот эпилептик не делил с ними все опасности? разве он не находился сразу во всех местах? разве он не проделывал по много миль в день верхом, в повозке, даже пешком? разве он не преодолевал реки вплавь? разве он не шагал в их рядах под солнцем и дождем с непокрытой головой? разве он не спал, как последний из них, под открытым небом, на голой земле или на какой-нибудь телеге? разве не дежурил рядом с ним днем и ночью его секретарь, в любую минуту готовый писать под его диктовку, разве позади него не шагал все время оруженосец с его мечом?

Разве, когда он покинул Рим, он не поспешил настолько, что за восемь дней добрался до самой Роны; так что гонцы, которых он отправил вперед себя на три дня раньше, чтобы сообщить армии о своем прибытии, прибыли только через четыре или пять дней после него? И разве был во всей армии наездник, готовый потягаться с ним? Разве ему были нужны руки, чтобы управлять своим конем – этим фантастическим конем, которого он вырастил сам, и у которого копыто было расщеплено и разделено на пять частей, как нога человека? – Нет; ему было достаточно коленей, и он направлял его, куда хотел, скрестив руки или спрятав их за спину.

Один из его легионов был разбит и истреблен: он отпустил бороду и волосы и оплакивал его, пока не отомстил врагу.

Если его молодые и благородные капитаны, которые прибыли в Галлию с единственной целью обогатиться, страшились какой-нибудь новой войны, он собирал их у себя.

– Вы не нужны мне, – говорил он; – мне хватит моего десятого легиона! (Десятый легион Цезаря, это его старая гвардия). Мне нужен только мой десятый легион, чтобы напасть на варваров; враги, с которыми мы имеем дело, не страшнее кимвров, а я, как мне кажется, вполне стою Мария.

И десятый легион посылал к нему своих офицеров, чтобы выразить ему признательность, а другие легионы отрекались от своих офицеров.

Более того, он создал еще тринадцатый легион. Из тех галлов, что он покорил, он набрал десять тысяч человек; – десять или двенадцать сотен их вы уже видели в деле у Красса; – они составили его легковооруженные войска; это его венсеннские стрелки, которые всегда веселы и не знают усталости! Это легион Жаворонка, который в походе поет, как птица, чье имя он носит, и который, казалось, имеет крылья, как она!

И если мы посмотрим на людей, чья общая отвага и преданность составляют отвагу и преданность всей армии, мы увидим героев, достойных лучших времен греческой и латинской республики, настоящих Синегиров и Сцевол. [53]

В одном морском сражении около Марселя солдат по имени Ацилий бросился на вражеский корабль; но едва он ступил на палубу, ему отсекли мечом правую руку. Тогда левой рукой, держа в ней щит, он стал с такой силой наносить врагам удары в лицо, что заставил их отступить перед собой и завладел всем кораблем.