Камни Господни - Строганов Михаил (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Подле Никольской церкви, что служила главным входом в Псково-Печорскую обитель, пьяные опричненные воротники устроили себе волчью потеху. Выкопав у церковных врат глубокую яму и посадив туда матерого, они таскали из ближней Тюремной башни иноков и на веревках спускали их к зверю, дабы узреть, во спасение чьей святости сойдут с небес заступники ангельские.
— Так мы всю оставшуюся братию переведем, а святого не сыщем! — недовольно пробурчал здоровенный, с выбитыми зубами в кулачных боях опричник Юшка Игнатьев. — Слышь, Карамышка, а может, того, зря радеем? Может, здесь не монахи, а одни курвы черноризные живут?
— Мне почем знать? — огрызнулся Карамыш. — Ты давай-ка не языком чеши, а спорее веревку тягай. Не ровен час, насытим серого, тогда плакали наши ангелы!
— Да и на что тебе они сдалися? Эка невидаль! — стоящий рядом опричник Первуша плюнул в бесившегося волка. — В церкви на каждой стене по пять штук намалевано. Иди, коли нужда, и дивись!
— Дурень! — Карамыш презрительно посмотрел на воротника. — Да только бы явился небесный заступник! Мы бы уж не сплоховали, сразу, как водится, в ноги, мол, прости и помилуй нас, людей подневольных, Христа ради.
— И чего с того? Прощения на язык не положишь! — в ответ рассмеялся Первуша. — Рубль бы за какого угодника платил, тогда хоть бы старания ваши не пропали даром!
— Ты свое серебро поганое попроси, — Карамыш бросил веревку и, кряхтя, подхватывая замученного инока под руки, ответил опричнику с нескрываемым презрением. — Мне денег не надобно. Я слово заветное выпытать хочу, такое, что ни смерть, ни хворь, ни ярость государева не страшны будут. От всего тем словом уберечься сумеешь, яко трое святых устояли в печи огненной!
— Неужто ангел ведает про то слово? — усомнился Юшка. — Мыслю, что един Господь…
— Тетеря тоже мыслил, да тут выстрел! — обрезал Карамыш. — О сем сам пророк Даниил рек!
— Ну, коли пророк, — Первуша схватился за окровавленную ногу монаха, — тоды, ради словца заветного, я тако ж не прочь потрудиться!
Опричники согласно подтащили мертвого к мусорной куче, сваленной подле монастырской стены и, закидав тело снегом, живо направились к Тюремной башне за новым страдальцем.
— Глянь, — Первуша протянул руку, указывая на светлеющую восточную сторону, — кажись фигура какая проявилася!
— Где? Кто идет? — вскрикнул возбужденно Юшка, подхватывая бердыш.
Карамыш пристально посмотрел на восток и раздраженно плюнул Первуше под ноги:
— Черти тебе спросонья мерещатся, харя ты некрещеная!
— Да как же, братцы, сам видел, истинный крест! — опричник удивленно посмотрел на пустынную снежную гладь и перекрестился. — Пешего путника вон там заприметил!
— Тише, глотка медная! — Карамыш поднес кулак к лицу опричника. — С испугу-то бабьего перебудишь караул, после с тобою век у робят в посмешищах ходить станем.
Юшка громко расхохотался но, внезапно охнув, стал медленно заваливаться на бок, а вслед за ним повалился и не успевший досказать укоризненных слов Карамыш. Перед онемевшим от ужаса Первушей стоял невысокий человек, одетый в черное, почти как опричник.
— Пленники где? — еле слышно прошептал Карий.
— Ась? — испуганно пробормотал Первуша.
— Пленники, спрашиваю, где?
— А, вон оно что! — обрадовавшись неведомо чему, облегченно вздохнул опричник. — Да рядышком они, тута, в Тюремной башне!
Первуша обернулся, указывая на возвышавшуюся рядом монастырскую башню, и бесшумно рухнул в снег, рядом с застывшими безмятежно улыбающимся Юшкой и недоуменно смотрящим в небо Карамышем.
С церковного порога дохнуло густым ароматом ладана, приправленного от бессчетного числа горящих восковых свечей нежным привкусом меда. Затем показались танцующие язычки пламени: яркие, невесомые, словно парящие мотыльки подле суровых небесных ликов. Карий осмотрелся.
На холодном каменном полу, подле образа архангела Михаила, слезно молился исхудавший, согбенный человек в одном исподнем.
«Никак игумен низложенный», — подумал Данила и, надеясь вызнать о судьбе своих товарищей, пошел к молящемуся через храм.
Завидев появившегося словно тень черного воина с кривым мечом, светящимся в ярком пламени свечей, Иоанн, разрывая на груди рубаху, истошно закричал: «От Бога посланному, всех Ангел престрашен еси, святый Ангеле, не устраши мою душу убогую, наполнену злосмрадия…»
Карий увидел появившееся из темного угла испуганное бритое лицо иностранца и не придал значения, когда этот нелепый, заплутавший в русских снегах незадачливый купец, отчаянно размахивая руками, бросился ему навстречу.
Подбежав к вооруженному незнакомцу на несколько шагов, Бомелий размахнулся и что было сил выплеснул в его лицо кислоту.
— Малюта! — закричал Бомелий, пятясь назад, во тьму.
— Малютушка! — вслед за чернокнижником бессмысленно завопил царь.
Вбежавшие в церковь опричники легко выбили ятаган из рук ослепленного Данилы и навалились разом, скрутили за спиной руки.
Подоспевший Малюта Скуратов посмотрел на плачущего, в разорванной рубахе, царя, затем на лежавший подле государя хищный клинок ятагана:
— Подослали таки, проклятые, убийцу! — затем, повернувшись к опричникам, громогласно повторил. — Да не Литва и не Польша убийцу-то подослали. Сдается мне, что здесь свои, опричненные, постаралися!
Малюта скинул с плеч соболью шубу и, ласково укрывая царя, властно приказал опричникам:
— В застенок душегубца. Глаза с него не спускать, да пальцем до меня не трогать!
Скуратов осторожно поставил царя на ноги и повел его прочь из храма, где возле милостивых и строгих образов уже таяли последние восковые свечи.
— Малютушка! — блуждая безумным взглядом по храмовым фрескам тихо шептал царь. — Знамение мне было великое!
— Какое знамение, батюшка? — благоговейно переспрашивал Малюта. — Скажешь ли мне, твоему чаду недостойному?
— Как не сказать? Скажу! — Иоанн перекрестился и заглянул Скуратову в глаза. — Ангел Грозный явился мне. Здесь, во храме Божьем!
Малюта повалился царю в ноги и сокрушенно ответил:
— То не Ангел, а убивец подосланный был. Не углядел, государь… Казни пса, воля твоя. Только знай, что душегубца черного раб твой Малюта изловил своими руками!
— Нет вины твоей в том, что Архистратигу противостоять не смог. Перед ним и князья бесовские, все одно, что козлища перед львом рыкающим, — царь посмотрел поверх головы Скуратова и, подобно священнику, благословил.
Наблюдавший из потаенной храмовой темноты Бомелий усмехнулся и, зябко кутаясь в огромной собольей шубе, негромко сказал:
— Теперь, Малюта, не медли. Настал твой час!
Белая, залитая вечерней зарею снежная равнина тянулась бесконечно долгим полотном, переламываясь у горизонта и заползая на играющее скупыми красками закатное зимнее небо. Тени ложились все дальше, пока и вовсе не стали медленно исчезать, смешиваясь с надвигавшимися сумерками.
— Имя, назови свое имя! — закричал в обоженное лицо Скуратов. — Не слышит! Давай, Чваня, окати водой!
Коренастый, с кривыми волчьими зубами палач радостно хмыкнул, окатывая Данилу колодезного водою.
— Хороша водица-то, студена, до костей проймет. Скуратов посмотрел на неподвижное тело и с досадою плюнул на пол:
— Водица-то твоя не бередит! Убивец то наш даже бровию не повел!
Чваня испуганно согнулся перед разъяренным Малютою и, оправдываясь, проскулил тонюсеньким голоском:
— Почто же ты его за ребра на крючьях поразвесил? Да почто перебить кости поспешил?
— Так молчал окаянный, ни имени, ни прозвища сказывать не желал! Вот кровь-то во мне и распалилася! — Малюта схватил Данилу за волосы и поднял повисшую голову. — Хотя бы имя назвал… За то бы прямиком тебя да в Царствие Небесное!
Чваня подковылял к Малюте и тихонечко подсунул в руку маленький холщовый мешочек:
— А ты солькою присыпь. Вишь, как раны играют?! Она, милая, почище каленого железа ему станет!
