Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗
Москва.
Злополучное письмо, из-за которого разгорелся сыр-бор, имело самое невинное содержание. И если бы Александр Тургенев, прочтя, положил его в стол, ничего бы не случилось. Но дудки! Как не поделиться со всей Москвой новостями о Пушкине? «Беру уроки чистого афеизма, – гласило послание. – Здесь профессор гимназии старик-англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я встретил. Он исписал тысячу листов, уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как иногда думают».
Неудивительно, что после десятой гостиной, где дамы ахали, а мужчины хмурились, эпистола заинтересовала полицию. Тургенев и сам не знал, как так вышло. Он подвел Сверчка. По легкомыслию или с умыслом, теперь все равно.
Неожиданно в самом выгодном положении очутился Вяземский. Его предисловие к «Фонтану» наделало шума, разом превратив далекого поэта во флаг нового направления, а близкого критика – в начальника штаба при гениальном, но сумасбродном полководце. На одном из вечеров к князю Петру подвели застенчивого юношу в долгополом поповском сюртуке.
– Николай Полевой. Писал статьи для «Вестника Европы». Ушел от них. Скучно. Не знают, что публике надо. Хочу затеять журнал. Не желаете ли вместе? Прибыль пополам.
Вяземский чуть не рассмеялся. Простота хуже воровства! Но вдруг задумался: а может, так и надо? Сколько они в «Арзамасе» кричали о журнале! И где он? Все-то лень. Все-то кто-нибудь другой.
– Нынче печатная продукция дает не меньше ситцевой фабрики, – наседал Полевой. – Надо только с умом. Номер раз в две недели. Натащить туда разного. И поэзии, и европейских событий, и дамских мод. Писать уверенно, хлестко. С язвинкой. Читатель это любит. Как вам название «Телеграф»? Годится?
Вяземский не успевал отвечать.
– Нужны толковые авторы. Корреспонденция. Беретесь устроить? Я все посчитал. Будет приносить тысяч двадцать ежегодно. Я организую проход через цензуру, бумагу, печать, распространение. Вы – материалы. Начальный капитал у меня есть. Нет ваших связей.
Этот напористый, смышленый мужичок совсем сбил князя с толку. Он говорил о ценах, о закупках бумажного тряпья по дешевке. О том, что зазнайки Рылеев, Бестужев, Кюхельбекер, Одоевский и Дельвиг примут журнал в штыки. Но «Телеграф» всем покажут европейский стиль и покрой! А Вяземский думал: вот и орган романтизма. Есть классик. Есть критик. Есть журнал.
Хорошо или плохо, что Сверчок еще в ссылке? Пока можно говорить от его имени. А когда вернется, все испортит. Но чертовски нужны стихи!
Одесса.
– Донос на человека сосланного есть последняя степень подлости! – Пушкин стоял перед княгиней Вяземской, пылая от негодования. – Вы знаете, что Воронцов просил Нессельроде убрать меня из Одессы? Теперь, когда моя отставка вот-вот состоится, я защищен. Но каков мерзавец!
С некоторых пор Вера разделяла чувства поэта. Вернее, со-чувствовала ему. Они стали больше, чем друзьями. И ни один не знал, как это случилось. Князь Петр Андреевич имел привычку писать жене спустя рукава. Он наполнял страницы шуточками, интимными подробностями и даже сальностями, вполне простительными в семейном разговоре. Но вот беда, Пушкин так настойчиво приставал к новой приятельнице с просьбами дать ему почитать эпистолы друга, что Вера не выдержала и вручила поэту ворох циничных откровений.
– Мой супруг почтет меня бесстыдной! – хохотала она. – Но, право же, я не в силах лишить вас такого удовольствия.
Секунду княгиня наблюдала, как Пушкин стремительно пробегает глазами по строчкам, а потом начала смеяться вместе с гостем. Между ними уже существовала полная доверенность, он простодушно рассказывал ей о своих увлечениях.
– Когда мне нравится какая-нибудь женщина, я не могу тотчас расстаться с ней. Мне нужно еще какое-то время удерживать ее возле себя. В своем воображении я накидываю ей на плечи шаль, спускаюсь по ступеням, подсаживаю в карету… Ах, если бы вы только знали, как соблазнительно выглядит дама, садящаяся в экипаж, когда платье плотно обтягивает ее фигуру сзади! Так вот, мы едем, беседуем и не только. Я ловлю в темноте поцелуй, везу ее к себе…
Тут Вера грозила ему пальцем. Пушкин вспыхивал и замыкался. Но не проходило и минуты, как он начинал снова донимать ее откровениями.
– В настоящую минуту я сопутствую всем трем уехавшим скиталицам. Плыву с Амалией через море, вижу Константинополь, прохожу проливы, тешу итальянку стихами на невнятном ей языке… Собаньская увозит меня к де Витту в Вознесенск, ее карета – настоящий вертеп, коляску швыряет на ухабах, и мы часто оказываемся в самых неловких позах… Наконец, я тайно изнываю вблизи графини на горной тропе, прячу страсть от ревнивого мужа, ловлю ее беспокойный взгляд.
– Вы такой выдумщик! – с легкой досадой смеялась Вера. Какой женщине приятно слушать о других? Она и письма-то мужа дала поэту в отместку. Пусть видит, что и о ней могут грезить самым бесстыдным образом.
Ожидала ли княгиня такого эффекта? Пушкин пылко пережил каждую строку. И взглянул на жену друга иными глазами. Она живо ощутила его мгновенный интерес и поддалась без угрызений. Их взаимная симпатия не предполагала ни ревности, ни претензий.
– Неблагоразумно дразнить графа, – старалась урезонить поэта Вяземская. – Муж пишет, что ваше дело приняло в столице дурной оборот. Для чего сочинять эпиграммы? Их донесут наместнику.
Поэт со свистом втягивал воздух.
– Если можно послать рапорт в стихах, то вызов и подавно.
Часов в пять пополудни, когда жара начала стихать, Александр Сергеевич, отмеряя шаг неизменной железной палкой, отправился гулять по бульвару. Справа шумело море, белые известняковые скалы обрывались вниз прямо от мостовой. Слева стеной вставали дома и новые казенные здания. Над лесами стучали мастерки, и воздух окрашивался клубами строительной пыли.
Навстречу поэту шел Казначеев под руку с княжной Волконской, которая кокетливо крутила кисейный зонтик. Саша млел и декламировал предмету страсти наспех заученные стихи Туманского:
В устах полковника они звучали комично, но Варвара Дмитриевна крепилась. Как вдруг правитель канцелярии заметил Пушкина. Помрачнел. Попросил спутницу извинить его. И, оставив девушку у деревянных, выкрашенных в синий цвет перил, приблизился к поэту.
– Александр Сергеевич, что я слышу?
Они раскланялись. На лице у Казначеева было написано возмущение.
– Где и когда граф оскорбил вас, чтобы вы позволили себе… Да полно, правда ли это?
Пушкин нахмурился.
– Что именно вы имеете в виду, любезный Александр Иванович?
– Подпись к портрету.
– Ах, это. – Поэт мазнул рукой по воздуху. – Припоминаю, я сказал экспромтом что-то нелестное об его сиятельстве. Я и не думал записывать. А доброжелатели уже разнесли!
– Помилуй бог, – опешил полковник. – Вы полагали, утаить такое?
– Я оскорблен и требую сатисфакции, – сухо возразил Пушкин, поднимая палку и как бы расчищая дорогу перед собой. – Считайте, что я сочинил вызов.
Дача Воронцовых в Гурзуфе.
Лиза так никогда и не узнала, как мужу стало известно об эпиграмме. Ей самой рассказала Ольга, которой проболтался Лев.
Гости вернулись из конного путешествия и отдыхали в имении Воронцовых в Гурзуфе. Когда-то белый дом с колоннадой на фоне Медведь-горы принадлежал Ришелье. Михаил купил его еще в Париже, польстившись на уговоры Дюка. Дача напоминала итальянские виллы Палладио. Ее окружал разросшийся сад с минаретами кипарисов. К морю террасами спускались цветники. Сразу по приезде из Одессы доставили массу документов. Тогда-то, видимо, и нашлись добрые люди… Михаил Семенович помрачнел.
Лиза сразу заметила перемену. Днем, при гостях, супруг был весел и любезен. Но вечером не разговаривал с ней, а ночью ушел в кабинет. Не выдержав, графиня босиком прошлепала за ним.
