Камеристка - Вайганд Карла (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Потом со всей серьезностью распространились слухи, будто правительство приказало отравить общественные колодцы. Преступление, которое в прежние времена — и также без причины — охотно приписывали евреям.
Где же оно, беззаботное время балов, праздников, оперных постановок, театра, приемов и пышных ужинов? Этот вопрос задавал себе тот, кто приезжал в Версаль и разочарованно видел, что здесь «весело, как в морге», как выражался один британский посланник.
4 августа 1789 года Национальное собрание объявило:
— Все феодальные права отменяются немедленно.
Тем самым было отменено деление общества на сословия.
Все больше аристократов официально отказывались от унаследованных привилегий. В том, что они делали это добровольно, я осмелюсь усомниться.
— Революционеры теперь обрушивают свой гнев на церкви, — возмущалась мадам ла Турнель. — Многие из великолепных соборов с их готическими статуями становятся жертвами жаждущих разрушений примитивных бунтовщиков.
Я поговорила об этом с папашей Сигонье, и он смог объяснить мне причину этого варварства.
— В этом выражается бессильная злоба народа, который чувствует себя брошенным в беде церковью и так же немилосердно угнетаемым ею, как и дворянством.
26 августа 1789 года Национальное собрание издало «Декларацию прав человека и гражданина».
— Это действительно означает конец королевской власти, — сказала мне мадам Франсина, когда мы узнали об этом от одного из ее двух кучеров, человека по имени Лаваль. Он как раз вернулся из столицы, где эта новость была у всех на устах.
Национальное собрание по американскому примеру декларировало неотъемлемые права человека для каждого и политическое равенство и свободу.
— Природа создала всех людей равными и свободными, и сопротивление любому виду угнетения — полное право каждого свободного гражданина, — с наслаждением декламировал Лаваль.
По нему было видно, что ему понравилось услышанное в Париже. И кто бы осудил его за это? Только было глупо с его стороны так самодовольно выступать перед моей госпожой. Я должна была бы подумать о том, что мне в свое время предсказал Жорж Дантон.
— Хорошо, — заметила мадам дю Плесси. — Вы свободный гражданин и можете решать, оставить вам службу или работать моим кучером. Но решайте быстрее.
Нечего и говорить, что застигнутый врасплох Лаваль решил остаться. Бесхозных лакеев, камердинеров, кучеров, слуг и конюхов слонялось множество, так как многие аристократы покинули страну. Так что было бы крайне глупо с его стороны отказаться от надежного места у моей госпожи, потому что становиться солдатом или нищим было не для Лаваля.
Глава шестьдесят четвертая
Дворы Версаля заполнили демонстранты, выкрикивающие угрозы в адрес короля и королевы и во всю глотку требующие отмены дворянства.
Мы казались себе заключенными, так как провозглашенные права человека, по всей видимости, касались всех граждан, но только не жителей Версаля.
Частная жизнь была невозможна, даже письма перехватывали, вскрывали и нагло читали, прежде чем они попадали к своему адресату, если вообще попадали.
Мария-Антуанетта к этому времени была удручена, но не совсем утратила присутствие духа.
— Верьте, — говорила она немногим оставшимся при ней придворным дамам, — несчастье не лишило меня сил. Мы должны надеяться на то, что в один прекрасный день во Франции снова наступит мир.
30 августа был праздник святого Людовика, и по старинному обычаю из столицы прибыла большая делегация, чтобы передать пожелания счастья монарху и его супруге.
Месье Сильвен Байи, мэр Парижа, шагал во главе, за ним следовал генерал Лафайет со своим штабом. Группа рыночных торговок хотела передать Людовику XVI огромный букет цветов.
Мария-Антуанетта стояла в роскошном платье вся увешанная драгоценностями, у нее была великолепная прическа.
Такая расфуфыренная она ждала парижскую делегацию, но, учитывая напряженное политическое положение, это было не очень умно.
— Королева выглядит как олицетворение всех карикатур, которые про нее ходят, — шепнула мне мадам Франсина. Король поступил более дипломатично. Костюм на нем был подчеркнуто скромный, а на лацкан он прицепил трехцветную кокарду революции. Он выглядел бодрым и спокойным, тогда как его жена стояла с мрачным лицом.
Звучным голосом привратник несколько театрально выкрикнул:
— Город Париж!
Королева ожидала, что месье Байи почтительно преклонит колено, как это было принято. Но на этот раз ритуал изменился. Мэр Парижа только низко поклонился королю и его супруге.
Соответственно и благодарности от Марии-Антуанетты не последовало. Она будто окаменела.
Месье Байи произнес короткое безукоризненное обращение. Он говорил о верности и любви к королю, упомянул он также и о страхах и нуждах народа. По Марии-Антуанетте было заметно, что она разгневанно ждет, когда мэр закончит свою речь.
Едва Байи замолчал, вперед выступил генерал Лафайет, чтобы представить королеве штабных офицеров Национальной гвардии. Тут она уже не смогла сдержать своего гнева. Вся покраснев, она прервала генерала:
— Благодарю вас, не утруждайте себя лишними словами.
— Она его просто вышибла, эта размалеванная девка, — услышала я, как пробормотала одна из торговок. Теперь королева стала врагом всех офицеров Национальной гвардии, причем навеки. Лихие кавалеры когда-то с радостью бросились бы в огонь за свою красивую королеву, но не теперь.
— Париж теперь подобен бочке с порохом, — сказал Жюльен и попытался убедить меня прекратить прогулки по городу. — Достаточно маленькой искры — и все взлетит на воздух. Одной-единственной подстрекательской статьи или даже простой сплетни достаточно, чтобы разразилась катастрофа.
Но этого я ему обещать не хотела. То, что происходило в эти месяцы и годы, было настолько необычно и возбуждающе, что я не могла торчать в свое свободное время в Версале, играть в карты или беседовать о потустороннем мире с демуазель Элен, которая стал настоящей ханжой.
— Милый мой Жюльен, — сказала я своему любимому, — я не нахожу, что в Версале намного безопаснее.
Ближайшее будущее доказало, к сожалению, мою правоту. В сентябре на Версаль обрушились банды преступников. Как бы странно это ни звучало, в коридорах и на лестницах дворца уже нельзя было не опасаться за свою жизнь.
Когда однажды моя госпожа, ее камердинер Франсуа, державший в руках подсвечник с горящими свечами, и я после ужина спешили к королеве, чтобы обсудить положение королевских детей, на нас напали трое бандитов.
— Давай, гони кошелек, ты, аристократическая свинья. И драгоценности тоже! — закричал жирный парень с черной бородой и нагло преградил нам путь. Не успел он сцепиться с мадам Франсиной и не успели двое других висельников перейти в нападение, как я треснула разбойнику по морде своей дубинкой, которую опять начала носить с собой. Я ударила так сильно, что он взвыл, закрыл лицо руками и рухнул на спину. При этом он выронил свой нож, который хотел направить против мадам Франсины. Я увидела, как сквозь пальцы у него заструилась кровь.
На такое тройка грабителей не рассчитывала. Никогда бы им и в голову не пришло, что изнеженные придворные могут ответить на нападение энергичным сопротивлением.
Второй бандит также катался по земле и вопил, будто его поджаривали. И неудивительно, ведь Франсуа ткнул ему горящими свечами прямо в лицо. Волосы парня мгновенно вспыхнули. Он отчаянно пытался руками сбить пламя; но, казалось, своими беспорядочными движениями он только раздувал огонь.
То, что он уронил кусок проволоки с деревянными ручками на каждом конце, то есть удавку, заставило меня задуматься. Мы имели дело с настоящими хладнокровными убийцами. Тем временем третий из банды грабителей набрался мужества и был готов накинуться с ножом на мадам Франсину, которая, очевидно, показалась ему самой слабой из нас троих. Но мадам дю Плесси, сообразив, что речь идет о жизни и смерти, тоже схватилась за кинжал, который она уже несколько месяцев носила на поясе и лишь в покоях королевской четы прятала в кошель.
