Царское проклятие - Елманов Валерий Иванович (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗

А вот тоже весело. Теперь он повествует, как всякое платье кроить и вновь обязательно про остатки и обрезки. «Дались же они ему, — усмехнулся Иоанн. — Да неужели домовитая хозяйка без его мудрости выбросит все, что останется после пошива одежи? А коль и найдется такая, то ей и поучение не поможет, потому что она и без него знает, как надо делать, а иначе поступает не от незнания, а от лени».

Он перевернул следующий лист, долго вчитывался в рядок ровных буковок — писал отец Сильвестр, как и жил, выстраивая их одну к одной, невольно залюбовался затейливыми, но в то же время и аккуратными завитушками, и устало отложил мачку бумаги в сторону. Дальше такое читать было не под силу. Нет, он, конечно, выполнит данное протопопу слово и одолеет весь его труд, но не за один же вечер — уж больно тягостно. Хотя…

Тут Иоанн призадумался и лукаво улыбнулся. А ведь и впрямь нет худа без добра. Прямо в точности, как учил Федор Иванович, утверждая, что и в плохом всегда кроется что-то хорошее, пускай и малое. Коль отец Сильвестр из-за своих помет стал гораздо реже ходить на «царские думки», то пускай он их и дальше творит. А чтобы подольше все это растянуть, он, Иоанн, ему и сам кое-что присоветует.

«А сейчас подамся-ка я к Настеньке, а то заждалась уже, моя лапушка», — с нежностью подумал он, с облегчением отрываясь от титанического труда протопопа и устремляясь на царицыну половину. Непрочитанные листы с пометами отца Сильвестра он на всякий случай прихватил с собой — вдруг улучит часок для чтения между… Ну, словом, между, и все тут.

Улучить не получилось — нашлись занятия поинтереснее, да такие увлекательные, что забрать пометы обратно Иоанн забыл напрочь. Вспомнил он о них лишь ближе к следующему вечеру, собравшись на сей раз честно одолеть все до конца. Однако скучавшую Анастасию тоже заинтересовали оставленные супругом листы протопопа. Читала она плохо, по складам, но пару листов одолела и вдруг набрела на такое, что ее не рассмешило, а, скорее, расстроило. Не преминула Анастасия поделиться этим и с Иоанном, процитировав очередную мудрость отца Сильвестра, где повествовалось о том, как детей учить и страхом их спасать.

— Неужто без страха вовсе нельзя?! — возмущенно осведомилась она у супруга. — Да как же у него язык повернулся такое написать?! — и прочла начало поучения, где предлагалось наказывать сына в юности с тем, чтобы он упокоил своих родителей, и предлагалось бить дите не жалея. — Выходит, коли его не бить, то он тебя и покоить не станет? Да где ж он любовь такую встречал, чтобы она из-под палки была?!

В гневе Анастасия была еще красивее, чем обычно. Иоанн, как завороженный, любовался нежным румянцем на ее щеках и участившимся от возмущения бурным дыханием, которое круто вздымало ее полную грудь, соблазнительно колыхавшуюся под тонкой ночной рубахой. Очнулся, лишь когда она — чего раньше никогда не делала — напустилась на него самого:

— И ты тоже собираешься с нашими детками так вот, как он советует?! — и медленно прочла: — «Аще бо жезлом биеши его не умрет но здравие будет».

— Ну, ежели он того заслуживает, то поучить тоже не грех, — произнес Иоанн, опасаясь неосторожным словом еще больше расстроить Настеньку. — Вон, в деревнях да селищах всем время от времени достается, — вспомнил он родную Калиновку, — и ничего, живут.

— Они там пускай себе живут, сколь хотят и как хотят, а у нас иное, — нахмурилась царица. — Нет, шлепнуть разок-другой, если он расшалился чрез меру, и впрямь не помешает, — рассудительно заметила она, — но зачем же такие страсти расписывать? И жезлом его бить надобно, или вот «любя же сына своего, увеличивай ему раны, и потом не нахвалишься им». Это как же так-то?! А вот тоже, — она отыскала еще один кусок и прочла: — «Казни сына своего измлада и порадуешися о нем в мужестве». Ты, вот, сам, царь-батюшка, неужто играть со своим чадом не станешь?

— Почему не стану? — удивился Иоанн и поинтересовался: — А что, у него и про это написано?

— А как же, — Анастасия вновь уткнулась в листы. — «Не смеися к нему игры творя».

— Ишь ты, — подивился Иоанн. — Силен отче, ничего не скажешь. Жаль мне его сынишку. А может, он у него вырос не таким, как ему бы хотелось, вот он сейчас и сокрушается, что не лупил его в детстве.

— Вот и сокрушался бы себе тихонечко, — хмуро отозвалась Анастасия. — Другим-то почто такое советовать, как он здесь понаписывал? Это ж надо чего удумал! «И не дай ему воли в юности, но сокруши ему ребра, пока он растет». Тебе б самому кто ребра сокрушил за такое писание! — выразила она искреннее и весьма горячее пожелание, с надеждой воззрившись на Иоанна.

— Ты хочешь, чтобы это я его ребра сокрушил? — уточнил он.

— Ну-у, — неопределенно протянула царица, хотя по всему было видно, что именно этого ей и хочется. — Можно и инако. Скажем, воспретить ему писать такое. К чему оно? Неужто злом доброму обучишь?

— О том скажу, — пообещал Иоанн, — но запрета класть не стану.

Он вообще относился к книгам очень уважительно, переняв не все, но кое-что от своего наставника. Окольничий же Карпов и вовсе буквально трясся над ними, любовно и неторопливо, со всяческим бережением перелистывая каждую страницу. Да и как их не беречь. Показав одну книжицу, в темно-коричневом кожаном переплете, с красивым титульным листом, которая была написана, как благоговейно заметил Федор Иванович, дохтуром Францискою Скориной [142], Карпов сообщил, что заплатил за нее стоимость целых двух деревень.

Точнее, он продал эти деревеньки, чтобы иметь возможность купить ее.

А еще три деревеньки ушли на покупку некой «Грамматики» [143]. Книга выглядела совсем ветхой, поэтому Третьяк и удивился, узнав, что обошлась ему она гораздо дороже первой. Были у Карпова и еще книжицы, о каждой из которых он мог рассказывать часами, причем почти всегда по-мальчишески хвастался, что на самом деле она стоит гораздо дороже, а вот ему удалось купить намного дешевле.

«Ничего себе — три деревни! И это он считает дешево?!» — дивился Третьяк, но поневоле испытывая уважение к тяжелым могучим фолиантам. Еще бы не уважать, когда ты держишь на ладони стоимость нескольких деревень. Иоанн даже пообещал ему, что когда займет стол своего брата, то непременно купит и подарит Федору Ивановичу все книги, в какие тот ни ткнет пальцем. В ответ окольничий засмеялся и полюбопытствовал:

— Хватит ли у тебя казны, чтобы исполнить обещание, ведь в иноземных державах эти книжицы давным-давно печатают, а не переписывают, потому и выходит их каждый год столько, что и представить себе нельзя. Ты лучше вот что, — мягко посоветовал он. — Ты пообещай, что заведешь на Москве свою печатню и с нее будешь меня всякий раз одаривать.

Третьяк пообещал. Ныне Карпова уже не было в живых, но юный государь все равно собирался сдержать свое слово про печатню. Жаль только, что книги, которые выйдут из нее, он не сможет подарить своему учителю, но это уж не его вина.

Отсюда, с уважительного отношения к книгам, он перенес столь же благоговейное отношение на тех, кто мог так внятно и складно излагать свои мысли. Одно дело — складывать буквицы в словеса. Это он мог и сам. А вот нанизывать слова, как бусины, в предложения, составляя из них какое-нибудь мудрое поучение или сказание о далеких былинных временах, он не мог, а Федор Иванович, невзирая на неоднократные просьбы самого Иоанна, его этому так и не стал обучать, заявив, что великий князь грамотки писать не должен. Мол, для того есть и подьячие, и дьяки, да мало ли кто еще. И что им останется, если сам Иоанн ухватится за перо? И когда самому государю вершить прочие дела?

— Вот ежели нужда появится дорогу вымостить али, к примеру, новый храм построить, ты же не сам за это примешься, верно? — пояснял Карпов. — Для дороги ты лишь указания дашь. Желаю, мол, построить ее от Москвы до Коломны, а далее умельцы за это берутся. Тако же и с храмом. Ткнешь перстом в землю, чтоб тут его поставили, да о пяти куполах, да высотой непременно не ниже двадцати саженей, и все. После уже не твоя, а городовых да каменных дел мастеров забота. Так и тут. Мысль указать — государево дело, а расписать ее витиевато — пущай подьячие с дьяками надсаживаются. Опять-таки, великокняжеское слово — золотое, и по сотне раз его изменять негоже, а тут без помар да переделок не обойтись.