Призрак Адора - Шервуд Том (мир бесплатных книг TXT) 📗
РОНИН
Это был короткий, на полминуты, визит.
– Легат, – голосом если не тревожным, то исполненным значительности, шепнул мне домовой, когда в проулке появился и зашагал к нашему дому человек при оружии.
– Сам? Начальник Легиона Города?
– Он. И похоже, что к нам.
Да, к нам. Вошёл, поморгал узкими глазками, преодолевая неизбежные неудобства резкого перехода от солнечного яркого света в полумрак помещения. Постоял, положив руку на длинную, прямую рукоять странного, короткого и тонкого меча, – и вскинул, уставил вдруг прямо в меня взгляд чёрных, поблёскивающих глаз. Действительно, японец. Не соврали разносчики слухов. На Тая похож.
– Случилось мне передать, – на сносном английском заговорил гость, – свёрток для Властелина. На свёртке было написано, что податель его – Томас Локк Лей, британец, капитан и владелец корабля под названьем “Дукат”.
– Томас Локк – это я.
Его маленькие тёмные глазки изумлённо уставились на меня. На лице появилась – нет, не улыбка, а скорее просто оскал. Обнажились чуть скошенные вперёд крупные жёлтые зубы. Выражение лица приняло оттенок брезгливости и досады.
– Лживая свинья.
– Что-что-о?
– Болтливая, нахальная свинья. И даже не свинья ещё. Поросёнок. Да ты бы хоть бороду отрастил!
Он вздохнул.
– А я так надеялся встретить самого Локка. Отложил столько дел. Пришёл сюда. Сам…
Повернулся и шагнул к выходу. И на выходе, не поворачивая головы, бросил ещё одну фразу:
– Много теперь самозванцев, называющих себя Локками.
Он прошёл сквозь дрожащий дверной проём, наполненный слепящим солнечным маревом и, резко выбрасывая кривоватые ножки, зашагал по переулку прочь, а от стен домов, как будто выйдя из камня, отделились несколько молчаливых и тёмных, при оружии, людей и поспешно и тихо двинулись следом, оставаясь на почтительном расстоянии.
– Что это за чучело? – бросил я, вскипая.
– А ведь это похвала тебе, Томас, – перебил меня, явно спеша утешить, Нох. – Слух о тебе бежит быстрее тебя!
– Поди к чёрту, Нох, – с досадой бросил я в ответ. – Я не ребёнок, чтобы меня успокаивать!
(С мольбой обращаюсь ко всем, кто сейчас эти строки читает. Будьте терпимы и бережны с теми, кто вам близок и дорог! Очень легко обидеть человека. Особенно – любящего вас, а потому – безответного. Конечно, можно себя обманывать тем, что минута размолвки пройдёт, и вы, успокоившись, найдёте слова и поступки, которые помогут восстановить добрые отношения. Мираж! Случается, – рок наносит внезапный удар и отнимает близкого вам человека. И вы с ужасом вдруг осознаёте, что просить прощения – не у кого.)
Нешуточно разозлил меня кривоногий наш гость. Я повернулся и зашагал по жёлтой крашеной лестнице наверх. Ступени жалобно закричали под шагами нервными и тяжёлыми.
– Я выколочу трубки, Томас! – добрым, приветливым голосом прокричал вслед мне старик.
Он хорошо понимал, что через минуту мне станет стыдно за неуместную грубость, и я отправлюсь искать пути к извинению, и этой вот теплотой в голосе сообщал мне, что не нужно никаких извинений, что в сердце его нет обиды. А я, точно, уже досадовал на себя, припоминая, как вот так же напрасно наорал на бедного Оллиройса при абордаже у Чагоса, и как непросто было придумать потом тот вечер на вершине скалы, приведший нас к примирению. К тому подлинному примирению, что не на словах, а в душе. И я точно знал, что сейчас поднимется наверх, неся выколоченные трубочки, Нох, и я немедленно попрошу у него прощения.
(Настойчиво мелькало тогда в мыслях моих это слово – “прощение”. Но я и помыслить не мог, что через миг оно обернётся прощанием . Навис рок над нами и соткал уже паутину непредвиденных, страшных событий.)
Наверху, у раскрытого окна стоял Тай. Он был у нас, в наших комнатах! Тай ладонью слегка постукивал по подоконнику. Лицо его было невозмутимо, но тот, кто хоть немного его знал, увидев это постукивание, сказал бы, что Тай просто выведен из себя.
– Ронин! – коротко выкрикнул он, увидев меня, и указал вслед уходящему Легату.
– Как ты здесь оказался? – изумлённо спросил я его.
Он помолчал, соображая, что означает моя вопросительная интонация, потом показал рукой.
– По крышам – и через окно?
Он кивнул. Поднялись по лестнице Готлиб и Нох, и наш странный японец, с выражением крайней брезгливости на лице, сообщил и для них:
– Ронин!
В течение нескольких минут Тай, с трудом подбирая непривычные, неродные ему английские и китайские слова, а также с помощью жестов рассказывал нам, что так его возмутило. Мы уяснили себе, что “ронин” – это самурай, потерявший своего господина.
Всю жизнь самурай служит господину, не имея ни дома, ни жены, ни детей. Он занимается лишь войной и подготовкой к войне. Он должен уметь растворяться в воздухе, проходить сквозь стены, взлетать выше деревьев – для того лишь, чтобы убить любого человека в любую минуту – если на то будет воля господина. А если господин умрёт – то самурай, чтобы не стать “ронином”, должен совершить свой последний, самый тяжёлый, и страшный, и немыслимый подвиг: сделать “сепуку”. То есть – взрезать собственный живот своим самурайским мечом – “катаной”. Тот, кто не сделал этого, смалодушничал, скрылся, остался жить – тот достоин самого низкого презрения. Омерзительней для самурая не может быть ничего.
Мы переглянулись: “ничего себе правило!”, но Тай продолжал о чём-то настойчиво говорить. Я замер, вытянув шею. Краем глаза заметил рядом в точно такой же позе Готлиба, – словно гончего пса, сделавшего “стойку” перед добычей. Тай говорил о светловолосом подростке пятнадцати лет, в ошейнике раба, гуляющем в сопровождении хозяина по ближайшему перекрёстку. Хозяин держал в руках конец длинной цепочки, прикованной вторым концом к ошейнику. Собственность, сохранность которой гарантирует Легион.
– Алле хагель!
Мы слетели вниз по застонавшим ступеням и бросились за нашим японцем к перекрёстку.
На перекрёстке было небольшое “вольное место”. Питейное заведение, из дверей которого доносились звон кружек и хохот, напротив – ряд торговых прилавков. Прилавки защищены от палящего солнца сплошным длинным навесом. А вот площадка для хранения “имущества” тех, кто отправился выпить стаканчик-другой, крыши не имела. На площадке, открытые полуденным палящим лучам, стояли пять или шесть рабов. Стояли вытянувшись, словно солдаты в строю, потому что от железного обруча на шее каждого тянулись вверх, к бревенчатому помосту, длинные тонкие цепи. Там, на помосте, сидел, скрестив ноги и прикрыв бритую голову небольшим четырёхугольным зонтом, неподвижный монах. Из массивного круглого бока бревна торчали небольшие кривые крючки. И на эти крючки были нанизаны цепи. Мы только ещё подходили к площадке с ужасным “имуществом”, и я не совсем понимал, что здесь такое. Всё разъяснил опередивший нас рослый, в дорогом одеянии, пират. Сопровождаемый ещё одним монахом, он подошёл к площадке, ткнул пальцем в живот одного из рабов. Несчастный отшатнулся, и тотчас звякнула и дёрнула его голову вверх до предела натянутая цепь. Пират захохотал. Монах, стоявший рядом с ним, что-то крикнул тому, кто был наверху. Тот отставил свой зонт, наклонился и снял с одного из крюков кончик цепи. Бросил его вниз. Пират подхватил его на лету, намотал на кулак и быстро зашагал вдоль по улице. Раб, с явным трудом передвигающий затёкшие ноги, с поспешностью двинулся следом.
Вдруг Готлиб спокойным, но каким-то довольным и даже радостным голосом проговорил:
– Хитро придумано. Надел вверху цепь на крючок – и гуляй. И никаких замков не нужно. Здравствуй, Эдди.
Я всмотрелся, всё ещё не понимая, и увидел. Ближний к нам раб-подросток был Эдд. Он поднял на нас равнодушные, замутнённые болью глаза.
– Готлиб! – я скрипнул зубами. – Принеси воды.
Он кивнул, бросился к дверям питейного заведения, а я подошёл, взял с двух сторон Эдда за плечи и, задрав голову вверх, крикнул:
