Набат. Книга первая: Паутина - Шевердин Михаил Иванович (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Он снова вскочил на коня и поскакал в штаб докладывать о том, как он, дежурный по городу, проморгал такого опасного врага, как Энвербей.
— Неужели возможно такое красивое существо в земном мире, — чуть слышно проговорил Файзи, глядя на Жаннат. Ресницы ее упали, и щеки вспыхнули от смущения. Какая женщина не довольна, если восторгаются ею.
Но Файзи по-своему понял смущение Жаннат.
— Нет, не подумайте… Я хотел… я сказал так потому, что если в природе есть такие розы, такие прелестные цветы, значит, есть еще жизнь, есть еще солнце, есть еще счастье.
Когда молодая женщина выбежала из палаты, окончательно сконфуженная его словами, он вздохнул и сказал вслух:
— Вернуться к борьбе? Нет, ничего не выйдет. Я умираю… — Он пошевелил худой рукой и вдруг с силой сжал пальцы в кулак. — А жизнь зовет!.. Зовет!.. — закричал он.
Дверь открылась. Вошел Петр Иванович.
— Вы что-то сказали, — заметил он, присаживаясь на постель и щупая пульс Файзи.
— Доктор, друг, я умру? Я не хочу умирать. Я хочу… воевать. Воевать со злом!
— Ого, — улыбнулся доктор. — Так-таки со злом.
В глазах Файзи зажглись фанатичные огоньки.
— А я говорю — да. В несчастье не теряй надежды, ведь и черная туча льет светлую воду. Я буду воевать за то, чтобы на земле такая красота могла жить. — И он показал на дверь, за которой скрылась Жаннат. — Чтобы никто не смел топтать, ломать цветы, чтобы.
Он закашлялся.
— Видали! Что значит красивая женщина, — загудел, входя, Сухорученко, лихо подкручивая свои медные усы. Понизив голос, он добавил с ухмылкой: — При виде такой и мертвецы повскакивают… Побольше, доктор, таких сестер медицинских держите. Помирать раненые и больные прекратят.
Он пожал руку Файзи очень бережно. Обычно же при его пожатии даже лица силачей перекашивались: Да и голос комэска сделался помягче, потише, и от него не звенели стекла.
— Ну, ну, кашлять не полагается! — И столько добродушия звучало в словах Сухорученко, что Файзи перестал кашлять. Он лежал слабый, истощенный, до того худой, черный, похожий на египетскую мумию, что комэск вздохнул, присаживаясь на табуретку.
— До чего человека довели.
На сухом пергаментном лице Файзи продолжали жить одни глаза — молодые, возбужденные, даже веселые. При виде бурного, как всегда, комэска Файзи улыбнулся не только глазами, но и губами и сказал:
— Здравствуйте… товарищ. Пусть меня скорее лечат… хорошенько лечат. Мне нужна здоровая голова… понимать хитрости врагов; мне нужно крепкое сердце, чтобы побеждать врагов; мне нужна сила рук, чтобы стрелять и убивать врагов.
— Валяй, браток. Говорил я, что он молодец! — загремел Сухорученко, довольный тем, что можно дать волю своей глотке. — Нашего полку прибыло!
Трофим Сухорученко был весьма доволен. Он не мог уже усидеть на месте, вскакивал с табуретки и сразу заполнял своим грузным, кряжистым телом каморку, снова садился и, опершись руками о колени, наклонившись вперед, заглядывал в глаза Файзи.
— Давай, давай, браток! Хватит хандрить. А доктор тут всю аптеку, все лекарства…
Доктор махнул рукой: какие теперь лекарства?!
— Лучшие, — улыбнулся Файзи, — суп-шурпа, побольше мяса, плов.
— Добре, а теперь расскажи, дружище, что знаешь про подлюгу Энвера.
— Ушел, — сокрушенно вздохнул Файзи, — и я виноват. Долго, очень долго думал.
Файзи рассказал про опиекурильню, про разговоры игроков, про встречу свою с зятем халифа.
— Смылся, гад. Не иначе, — вслух думал Сухорученко. — Одно ясно: этот Путрат или Нукрат — главный заводила.
Он вскочил, но опять сел, так, что табуретка жалобно скрипнула.
— Эх, да что говорить, буржуи здесь в комиссарах ходят… Одним миром с басмачами мазаны, мать их растак. Понятно теперь, почему они выпроводили Гриневича из города. К стенке, к стенке!.. — вдруг заорал он.
Не поворачивая головы, Файзи следил глазами за бесновавшимся Сухорученко и вдруг заговорил громко, резко, откуда сила взялась:
— Они враги! Все джадиды якшались с убийцей эмиром. Они торговали женами, дочерьми, лишь бы заслужить благосклонность эмирской челяди. Убийцы они.
Внезапно он сел и весь напрягся. Он уже не говорил, а тоже кричал.
— Надо позвать людей, надо позвать водоносов, грузчиков, кузнецов, каменщиков. Народ понимает, народ знает. Народ пойдет бить убийц, предателей. Русский, дай нам ружья. Дай, мы схватим назира Нукрата, свяжем ему ноги, руки, повесим за ребро на Регистане. Это он предал юношей… он убийца моего сына… моего сына…
Файзи пошатнулся и упал на руки доктора и вбежавшей Жаннат.
Уткнувшись головой в подушку, он глухо рыдал.
На цыпочках, стараясь не шуметь своими сапожищами, Сухорученко вышел в коридор.
К нему по коридору бежал, прижимая к бедру шашку, вестовой.
— Товарищ комэск, шифровка! — вестовой протянул листок бумаги.
«Гриневича станции Зиаддин нет. Выступил проведения операции районе Кассана. Приняли меры уведомления Гриневича. Замнач Особотдела».
— Тьфу черт!
И, махнув на больничные порядки, Сухорученко побежал, громыхая сапогами, по коридору.
Накануне бегства Энвера из Бухары Гриневич по настоянию совета назиров и по согласованию со штабом Туркфронта отбыл в район Кермине — Кенимех для ликвидации появившихся там шаек курбаши Абду Кагара. На станции Зиаддин Среднеазиатской железной дороги Гриневич получил донесение, что верстах в семидесяти разъезды обнаружили скопление вооруженных всадников численностью до тысячи сабель. И не к северу от железной дороги, как официально сообщали из совета назиров, а к югу.
Решение Гриневич принял сразу.
Всю ночь и весь день с небольшими роздыхами конники шли форсированным маршем. Гриневич отлично знал повадки басмачей, как правило уклонявшихся от встреч с регулярной советской кавалерией, и задался целью нанести удар врасплох.
На рассвете второго дня донесли, что банда расположилась лагерем в широкой лощине. Жители кишлака — полунищие скотоводы жаловались:
— Они, эмирские сарбазы, сколько баранов угнали, пастухов наших порубили саблями. Наш чабан Кучкар-ата истек кровью и помер. Вай дод! Наших баранов режут, день и ночь шашлык жарят, водку пьют. Вчера нашего старейшину били нагайками. Вай дод!
— Кто у них главарь?
— Вай дод! Не знаем мы. Разные турки здесь есть, беки есть, чиновники эмира есть. Приехал какой-то из Бухары начальник милиции. Видели мы его. Сказал нам: «Эмир — да будет священная сень над ним — теперь опять скоро вернется, революционерам головы отрубит…» Известно, собаку рвет тем, что она жрет… Помоги нам. Спаси наши жизни!
Приняв меры, чтобы из пастушьего селения не смогла до поры до времени выскользнуть ни одна живая душа, Гриневич собрал командиров.
— Перед нами задача — уничтожить противника. Теперь ясно, куда переправлял военный назир оружие, патроны. Господа джадиды готовят мятеж Какие предложения?
— Атаковать немедля!
— Решено. Придется поработать клинками.
Солнце еще не взошло над далекими горами. Степь загудела от тысяч копыт. Громовое «ура!» разбудило лагерь басмачей. Дозорные, как выяснилось потом, спали сном невинных младенцев.
В тот же час, верстах в двух к западу, на холм медленно въехал усталый, продрогший Энвербей.
Больше суток он скакал по степи в поисках армии, над которой ему предстояло принять командование.
Он смотрел на холмы, на лощину и никак не мог сообразить, что происходит. Несмотря на утренний, довольно густой туман, он видел гигантский, покоившийся на отдыхе воинский лагерь: юрты, палатки, сотни стреноженных коней. Но так же совершенно отчетливо он разглядел по ту сторону долины огромную, движущуюся с плоскогорья на лагерь массу. В морозном утреннем воздухе слышался странный ритмичный гул, и Энвербею, человеку военному, этот гул был отлично знаком: устрашающий, вселяющий ужас гул несущейся кавалерийской лавы. Очарованный грандиозной картиной стремительной атаки больших масс конницы, Энвербей замер в седле. Ни криков, ни выстрелов не было слышно, и в те немногие мгновения, которые оставались для размышления, никак не хотелось верить, что это воинственное прекрасное зрелище мчащихся всадников есть не маневры, а настоящая бешеная атака, которая сейчас, сию минуту, разразится лязгом оружия, воплями, визгом лошадей, грохотом пальбы. И только когда черная масса лавы в свете выкатившегося из-за гор солнца вспыхнула угрожающими огоньками тысяч вздетых к небу клинков, Энвербей спохватился и вскрикнул: «О аллах!»
