Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич (электронная книга txt) 📗
— А с вами-то теперь что будет? — жалостливо спросил он у девчат, так и представляя себе рынок рабов около Обгорелой колонны и покупателей, разглядывавших их достоинства.
— Иншалла! — отозвались обе девицы, закатывая глаза в небо. Потом Мариам сказала: — Скоро нас отправят в Румелию, в старое имение господина, мир ему.
— Будем там свой век доживать, — вздохнула Ксанка, которой до «доживания» было еще ой-ой сколько лет…
— Домой-то не хочется? — жалостливо спросил Тимофей.
— А что я там забыла? — злобно огрызнулась Ксанка. — Волам хвосты крутить да на прелой соломе детишек делать? Кому я там нужна? Батьке пьяному, что меня татарам продал? Я уже десять лет тут. Язык и тот забыла. Или как мать у Машки — ткать ковры, пока не ослепнешь? Нет уж, — повела она плечиком, слегка обнажая его, — лучше уж тут, в сытости да в тепле… Хотя, — опять вздохнула девка, — без мужчины скучно. Раньше, пока был жив господин, хоть иногда, да выпадало, а теперь…
— И Рашид старается плохо! — с обидой сказала Мариам.
— Рашид?
— Ну, евнух наш, — пояснила Ксанка недотепе.
— А, что, евнух может стараться? Каким местом? — удивился Тимофей. — Так он же вроде бы и не мужчина вовсе…
— А язык-то у него на что? — озадаченно посмотрела Ксанка на странного русского. — А иначе зачем и евнухи нужны? Полы подметать?
— Так, он, стало быть, баб в гаремах языком ублажает! — присвистнул Тимофей. — Вот так да! А я-то думал, что евнухи вам прислуживают да охраняют…
— Ну, евнухи, они — разные… — пристально посмотрела Ксанка на мужика, проводя ладонью между собственных ног, и многозначительно облизнула красным язычком красивые губки.
Тимоха, который уже с месяц изнывал без женской ласки, понял намек сразу. Оглядевшись (не видно ли Усмана или Селима?), предложил:
— А что, девчата, может, нам с вами и… — не договорив, показал на укромное местечко между камнями и старой яблоней.
— Давай! — толкнула Ксанка подружку. — Ты первая, а я покараулю…
Персиянка немножечко поколебалась, но потом, подобрав рубашонку, смело полезла в проем. Там, спешно освобождаясь от шаровар и даже не давая Тимохе опомниться, крепко поцеловала его в губы. Потом рука девушки залезла в шаровары парня и завладела его недавно зажившим «другом». Обалдевший от натиска Тимофей (это тебе не снулая рабыня!), тиская и поглаживая девку, обнаружил, что между ее ног нет привычной бабьей мохнатости, а только нежная гладкая кожа. Это и испугало, и еще больше раззадорило парня. Мариам, приговаривая что-то на незнакомом языке, жестами показала, что лечь должен он. Добившись своего, она устроилась верхом на Тимофее и принялась вытворять такое, что парень забыл обо всем…
Наблюдавшая за садом Ксанка не упускала из виду и парочку, сопровождая каждое движение подруги завистливым вздохом. Затем, мужественно дождавшись, пока подружка в последний раз не изогнется дугой и не начнет устало обвисать на животе Тимофея, ринулась вперед, согнав Мариам.
— Давай-ка ты теперь смотри! — приказала она подруге, которая, обессилев, полусидела на земле.
Мариам не сразу, но все-таки поднялась и полезла обратно, на свою половину сада. Ксанка изо всех сил пыталась «воскресить» утомленного мужчину. Не сразу, но получилось. Все-таки девушки из гарема, которых мужья нечасто удостаивают визитом, умеют получить многое и от одной ночи…
Наконец казачка взяла то, что хотела, нежно стекла с мужчины и принялась собирать разбросанные шаровары и рубашку, скинутые в припадке страсти.
Тимоха с трудом встал на ноги. Обе девки, между тем, исчезли и теперь степенно прогуливались в саду, делая вид, что ничего странного не произошло. «Ну, хитрюги!» — восхищенно подумал Тимофей, приводя себя в порядок.
Зажившая недавно «рана» опять кровоточила… Причем так сильно, как будто опять обрезали… Первую мысль — попросить помощи у старика — Акундинов отогнал сразу. Еще, не дай аллах, решит, что занимался рукоблудием. Тимоха не знал, грех ли это у них (до сих пор не привык считать — «у нас!»), но, скорее всего, да… Потому, сорвав растущий около забора лопушок, обернул им свое «сокровище». И сразу же стало легче. А когда боль совсем отошла, Тимоха уже с надеждой подумал: «Хорошо бы, чтобы девки и завтра пришли!»
Они, то есть девки, его надежды не обманули. Утром в проломе мелькнуло личико Мариам.
— После обеда, — сообщила девушка и, передавая Тимофею крошечный сверточек, сказала: — Съешь до еды и запей. Смотри, — строго добавила она, — не ешь много! Примерно столько… — показала она на ноготок большого пальца.
Тимофей никогда не считал себя дураком, но тут сплоховал и, как последний идиот, сожрал порошка столько, сколько поместилось на ногте его собственного большого пальца, да еще и с горкой!
…Девки «прокатились» на нем уже по два раза, а ему все было мало…
— Иванька, ты сколько съел? — отдышавшись, спросила Ксанка.
Тимофей, который уже и сам таращил глаза, показал…
— Дурак, — вздохнула девка. — Ты же съел двойную дозу корня мандрагоры. Не делай так больше. Ну раз уж нажрался, то не пропадать же такому красивому столбику? Верно, Мариам?
Когда довольные вдовы ушли, а Тимофей, с трудом поднявшись на ноги и с трудом доковыляв до бадьи, которую Селим-Селифан не забывал наполнять, умылся и напился, то подумал: «А может, лучше в русское посольство?»
К вечеру он сумел положить лишь с десяток камней, чем несказанно удивил Усмана-хаджу, который, разумеется, проверял работу. Однако старый учитель только поцокал языком, не сказав ничего. Ну а что же тут скажешь, если камни ложатся плохо, да и опыта у каменщика маловато?
Урок пошел на пользу. Теперь Тимофей уже не лопал порошок, как это было в первый раз, а съедал ровно столько, сколько было нужно, чтобы ублажить двух молодых и норовистых кобылок.
Дни шли. И сам Тимоха, и девки были довольны. Иногда они даже приводили с собой еще кого-нибудь из подруг. Приходилось стараться. Правда, вдовушки ворчали, что надо бы ему перед каждым соитием мыться в бане, как делал их прежний муж, но понимали, что любовник этого сделать не может… Поэтому притаскивали с собою кремы и притирания, чтобы очистить и сделать более ароматным его тело.
Эта «пахучесть» доставляла Акундинову хлопоты. В первый день Усман-хаджа понюхал воздух и удивленно спросил — откуда тут несет китайскими благовониями, которым место только в гареме? Потом старик с подозрением стал изучать проломы в заборе. Как хорошо, что на той стороне никого не было! С трудом, но удалось отвлечь Усмана, сказав, что залетела какая-то пахучая тряпка, которую он бросил обратно! Теперь после каждого «общения» с девицами из гарема Тимоха тщательно отмывался в бадье и по совету девушек мазал тело корками мандарина или лимона, которые отбивали запахи.
Несмотря на остановки, ремонт забора продвигался. Акундинов уже думал — а не попросить ли девок, чтобы они как-нибудь спихнули свежую кладку, но развязка пришла раньше…
Усман-хаджа по утрам ходил на рынок, взяв с собой либо Селима, либо Тимофея, которые таскали корзину. Потом он шел в медресе или к кому-то из своих учеников. Обычно он приходил через час-другой… Но тут Усман-хаджа пришел поздно, к вечерней молитве. С Тимофеем, он, однако, не заговорил. Сам же Акундинов помалкивал, понимая, что что-то случилось…
…Утром, еще до того, как с минарета прозвучал азан — призыв к молитве, учитель разбудил своего подопечного.
— Сабах аль-хейр, — продрав глаза, поприветствовал Тимофей старика по-арабски, надеясь сделать тому приятное. Учитель был мрачен.
— Я считал себя твоим хаджи, — горько начал Усман. — Я, по своей старческой глупости, рассчитывал, что сумею сделать тебя истинным мусульманином. Сейчас мне стыдно.
— А что случилось-то? — спросил Тимофей, шестым или, седьмым чувством понимая, что его шашни с девками стали известны.
— Ты — знаешь, — коротко отмахнулся наставник и продолжил: — Пророк сказал: «Если ты совершил прелюбодеяние, то вера будет выходить из тебя, как маленькое облачко!»
