Булатный перстень - Плещеева Дарья (читаем книги онлайн txt) 📗
Ржевская живописью не увлекалась — она была музыкантша, одна из лучших в столице, ее талант заметили еще в Воспитательном обществе и специально для нее выписали из-за границы учительницу-арфистку. Да у нее и не нашлось бы времени на возню с каминными опахалами. Поэтому — а еще для того, чтобы занять себя и не носиться самой там, куда можно послать смазливого, нагловатого лакея Гришку, — Александра взяла хорошую английскую веленевую бумагу, надела недавно вышитый большой передник из желтой тафты и села за работу. Копирование увлекло ее, она ощутила радость, сопутствующую добротно исполняемому делу, и четыре овала довольно скоро были готовы.
Принарядившись, красиво выложив на груди новенькую косынку, батистовую с тонким золотистым кружевом, взяв гостинцы для детей, Александра поехала с визитом.
Госпожа Ржевская приняла ее в гостиной, горячо благодарила за подарок и, извинившись, вышла — хотела убедиться, что на поварне доподлинно перебирают крупы, а не точат лясы. Александра осталась одна. Она решила на несколько минут занять себя хоть журналами, лежавшими на рабочем столике.
Вдруг дверь распахнулась, выскочили юные Ржевские — Саша, Машенька, маленький Павлуша. Оглянулись — нет ли строгой маменьки, подбежали, приласкались, зная, что в тайных карманах под юбкой у доброй и красивой Сашетты могут оказаться лакомства — конфекты, орешки и даже новомодная карамель.
На сей раз это были чищенные орехи, и Александра оделила детей, но так, чтобы Павлуше, маленькому, ласковому, досталось больше прочих. И еще поцеловала его в чистый лобик, вдохнув запах детских кудряшек. Пора было заводить своих, пора…
Павлуша в ответ поцеловал ей руку, сорвался, убежал в детскую.
Появился он, когда госпожа Ржевская уже усадила Александру за кофейный столик. Подошел, словно бы стесняясь, был обнят гостьей, спрошен об успехах в учении, ответил неразборчиво, зато, найдя Александрину правую руку, лежащую на пышной юбке, незримо для маменьки проделал что-то с безымянным пальцем и вновь убежал.
Это был очередной детский секрет — как-то, вернувшись от Ржевских, Александра нашла в левом кармане шесть вишен и голову от деревянной куколки. Выдавать дитя нехорошо, и она, беседуя со старшей подругой, потихоньку ощупала новое приобретение.
На пальце оказался перстенек. Наверняка похищенный у кого-то из взрослых…
Александра сняла его и разглядела, не скрываясь.
— Что это у тебя? — спросила Ржевская.
— Вот, глянь-ка, чем меня одарили.
— Диковинка…
— Ни у кого у вас в доме такой не пропадал?
— Я таких отроду не видала. Девки сплошь позолоченные на праздник надевают или хоть серебряные.
Перстенек был из темного рябого металла, с печаткой — но печаткой пустой, на которой еще ничего не вырезали.
— Павлушка? — спросила Ржевская. — Ну, к тому и шло! Он намедни за ужином объявил, что на Анютке-горничной жениться более не желает, а будет свататься к Сашетте Денисовой, тем более, кто-то ему объяснил, что она пока не замужем. Так что подожди, душа моя, годков хоть пятнадцать…
Александра засмеялась.
— Он, выходит, этак со мной обручился?
— Выходит, так! Надо будет Алексею Андреевичу рассказать.
Госпожа Ржевская мужа называла уважительно — да и от всех требовала уважения к нему. Но ласковой улыбки, но нежности в голосе не скроешь. Александра вспомнила историю их любви — ведь как старый ревнивец Бецкой рассорить их пытался, а повенчались, даже сколько-то времени жили в его доме, пока не сбежали от его причуд в Москву.
— Ты Павлушу не ругай, он — любя… — попросила Александра, изучая странный перстень.
— Вот уж точно, что любя. Где-то подобрал, припрятал, ты же знаешь — у них у всех тайные залежи сокровищ, — Ржевская рассмеялась. — В институте, помню, государыня кисточку от веера обронила, потом подобрали, так чуть не подрались за эту кисточку, тоже чьим-то сокровищем стала… У меня у маленькой бусинки какие-то под периной лежали, перышки, камушки, и все это имело смысл, ныне навеки позабытый. Ну, коли подарил — носи!
— Да уж, буду в самое светское собрание надевать! — Александра еще раз оглядела перстень. — Что ж это такое? Железо, что ли?
— А возможно, и железо. Господи, где только эти дети шарят? Не иначе, на улице нашел. Надо будет сказать Фрейманше, чтобы лучше за ним смотрела. Диво, что еще стертые подковы в дом не тащит.
— Но кому и для чего мог понадобиться железный перстень?
— Этого мы уж никогда не узнаем. Ну да ладно… пусть балуется… Я Сашенька, нелюбимой дочкой была, мать меня, родивши, до года и видеть не желала — так совпало, что чуть ли не разом я родилась, а батюшка мой умер. Меня монашка растила, злющая — боже упаси. Шести лет не было, когда в Смольный привезли. Не дай боже, чтобы и мои вдруг ощутили, что не любимы…
Александра задумалась — до чего ж по-разному делит Господь меж людьми способность к любви. Глафире Ржевской досталось много, Александре Денисовой — не понять, много или мало, потому что случая явить всю свою любовь в жизни, кажется, еще не выпадало. Покойный муж был добр к ней — ну и она ему добрым отношением платила, но не любовью взахлеб, до умопомрачения. Потом то, что было, она бы тоже любовью не назвала — так, пробовала себя в необычных для нее жизненных обстоятельствах и пыталась понять, что есть отношения между мужчиной и женщиной. Любить своих будущих детей заранее, как это случается с молодыми женами, тоже не умела — не проснулось в ней это чувство.
А вот что она воистину любила — так это красоту во всех ее проявлениях, будь то цветы, картины, безупречное тело атлета и дивный голос, за которым можно хоть на край света пойти без раздумий…
Ржевская пригласила отобедать, но Александра решила ехать домой — что-то ей не давало покоя; возможно, связанное с перстеньком; какое-то предвестие обручения…
Она вернулась и спросила у Фроси, чем заняты девицы. Фрося отвечала: повадились бегать на конюшню, чтобы играть с котятами, поскольку в монастыре, где их науками чуть не уморили, котят не было. Александра усмехнулась — как дети малые… Впрочем, и пушистые котятки достойны любви, очень уж трогательны и красивы…
Старый лакей Ильич, доживавший век на стуле в сенях, порой даже штопавший там чулки, и годный лишь на то, чтобы докладывать о гостях, явился со словами:
— Некий господин, матушка-барыня, прикажете принять?
— А по прозванию?
— Сказывал, да я…
— Проси! — уже предчувствуя, кто это, приказала Александра.
И он ворвался, пробежал четыре шага навстречу, упал на колени, обнял ее за бедра, прижался лицом к полосатому жесткому атласу утреннего платья для визитов.
— Я думал, никогда до тебя не доеду…
— Да встань ты, христа ради, встань, горе ты мое, сядь в кресла, поднимись… — твердила Александра, сжимая его плечи цепкими пальцами. — Ну, что ты, в самом деле?.. Что с тобой, что случилось?
Нерецкий дрожал, эта дрожь передалась ей.
— Я две ночи не спал, гадкий постоялый двор, клопы с пуговицу, лошадей нет, курьеры забрали, я отравился, — бессвязно говорил он, — я об одном мечтал — к тебе, к тебе…
— Ты прямо с дороги? Фрося, Танюшка! Велите на поварне воду греть! В двух котлах! Кофей сию минуту сюда! Возьмите у Гришки или у Тимошки чистое исподнее! Фрося, достань большие полотенца!
Она заставила Нерецкого подняться и сама стала расстегивать ему дорожный редингот.
— Какое счастье, я — здесь, я — у тебя, думал — не доеду вовеки…
— Погоди, Денис! Разувайся, кидай все на пол… Ильич, никого не принимать! Танюшка, прибери!.. О Господи, я с ума сошла. Пусть все несут в мою уборную, и воду, и турецкий таз! Фроська! Сгреби там мои юбки, сунь куда-нибудь!
Нерецкий улыбался, как радостное дитя, и счастлив был неимоверно, что его взяли за руку, ведут, устраивают поудобнее, и глядел в глаза, и во взгляде была истинная любовь.
Разумеется, ни он, ни Александра не заметили, как в дверях появилась Мавруша. Появилась, выглянула из-за плеча Авдотьи, притащившей таз, беззвучно ахнула и тут же исчезла.
