Братство волка - Берте (Бертэ) Эли (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Он вышел размеренными шагами, оставив вконец растерявшихся и обескураженных бенедиктинцев.
После его ухода стоны и вздохи не прекратились, но не обнаружилось ни малейшего сомнения относительно того, как следует поступать. Члены капитула единогласно решили, что лучше подвергнуться унижениям и понести наказание, чем выдать тайну, вверенную им. Бонавантюр всячески поддерживал в них твердость духа и решительность.
— Братья мои, — сказал он взволнованным голосом, — нам легко было бы опровергнуть обвинения, выдвинутые против нас, но мы не можем этого сделать, потому что дали клятву. Покоримся же безропотно испытанию, посланному нам небом, мы выйдем из него тверже и чище! Не будем осуждать руку, поражающую нас; и самые верные служители Бога подвержены заблуждениям. В тот день, — а этот день близок, — когда обнаружится наша невинность, мы возвратим нашу силу и наше достоинство.
Все бенедиктинцы обнялись. Приор Бонавантюр хотел было уйти.
— Ах, отец приор, — с беспокойством сказал старый аббат, — неужели вы опять оставите нас? Монсеньер скоро вернется, а я очень слаб и не могу выносить его гневных речей.
— Я буду отсутствовать всего несколько минут, — ответил Бонавантюр, — я хочу воспользоваться этим небольшим перерывом, чтобы сделать кое-что важное. Это дело, от которого также зависит наше будущее!
Он что-то прошептал настоятелю.
— Хорошо, хорошо, любезный приор! Вы всегда правы, — ответил аббат. — Ступайте же и возвращайтесь скорее, нам необходима ваша поддержка!
Приор поклонился и вышел.
Он быстро прошел по безмолвным коридорам аббатства, по двору и направился к павильону. Все было спокойно на его пути; аббатство имело свой обычный вид, никто еще не догадывался о суровом приговоре, только что произнесенном епископом. Двери были открыты, все могли свободно входить и выходить. Бонавантюр заметил только, что бенедиктинцы, проходившие мимо него, имели печальный и унылый вид, как будто предчувствовали готовящуюся перемену.
Леонс в своей маленькой комнате укладывал вещи. При виде приора он подбежал к нему и сказал с беспокойством:
— Ну, дядюшка, вы пришли отменить свое решение?
— Напротив, дитя мое, — отвечал Бонавантюр, — я не хочу сопротивляться вашим желаниям. Как вы сказали сами, время проходит и вы можете упустить благоприятную возможность. Барон Ларош-Боассо тоже вскоре начнет охоту. Итак, я с вами прощаюсь… Вы можете ехать сию же минуту.
— Сию минуту, дядюшка? — глаза Леонса удивленно округлились.
— А что вас останавливает? Вы переночуете сегодня в Менде с вашими людьми, а завтра утром, пораньше, отправитесь в Мезенские горы. Таким образом вы выиграете целый день, а в подобном деле это может значить все… Друзья мои, — обратился приор к Дени и Жервэ, которые запирали чемоданы, — положите немедленно всю поклажу на лошадей и вьючного лошака, которые принадлежат моему племяннику… Чтоб все было готово через десять минут!
Егерь и Жервэ повиновались. Когда они ушли, Леонс спросил дядю:
— Дядюшка, что произошло? Чем объяснить поспешность, с которой вы заставляете меня ехать? Еще сегодня утром вам не хотелось отпускать меня! Что это значит?.. И ваш взволнованный вид… Что-то произошло?
— Мне жаль отпускать вас, дорогой племянник, в опасное приключение, душа моя тревожится, но я не хочу превращать наше расставание в медленную пытку. Оставим это, не будем долго прощаться! Помните мои наставления, молитесь Богу, и чудовище будет вами побеждено! И еще, — приор на мгновение задумался, но затем продолжил, голос его дрожал: — Я не раз старался оградить вас от тех грязных слухов, которые распространяют враги наши. Не слушайте же сплетен о Фротенакском аббатстве и его братьях. Заклинаю вас, никогда не слушайте этой отвратительной лжи! Если целый свет поднимется против нас, позвольте мне надеяться, что вы сохраните к нам чувства уважения и признательности.
— Можете ли вы сомневаться в этом, дядюшка? — горячо перебил его Леонс. — Если кто-нибудь осмелится при мне…
— Не старайтесь опровергать эту клевету, дитя мое, она скоро развеется, как дым, сама собой. Мне будет достаточно знать, что вы им не верите. Может быть, вы встретитесь с бароном Ларош-Боассо. Я требую вас, моего родственника, моего любимого воспитанника, торжественно поклясться, что вы не затеете ссоры с бароном ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом… Можете вы дать мне такую клятву?
— Я не понимаю, дядюшка, почему я должен щадить этого недостойного дворянина, который так оскорбил графиню де Баржак и вас самих…
— Графиня де Баржак отомстила за себя, а я христианин и умею прощать. Есть важные причины, дитя мое, просить вас дать мне это слово… Леонс, неужели вы откажете мне?
Леонс дал требуемое обещание, но очень неохотно. Потом дядя и племянник дружески обнялись.
— Пора! — сказал бенедиктинец. — Я передам ваш прощальный поклон тем из наших братьев, с которыми вы особенно дружны… Они извинят вам этот неожиданный отъезд… Вам остается только несколько минут.
— Не могу понять, дядюшка, — продолжал удивляться Леонс. — Почему мой отъезд из аббатства, которое служило мне домом столько лет, должен походить на побег?
— Я потом объясню это вам… Но меня ждут… Спешите!
У дверей аббатства они встретили Дени и Жервэ, которые уже все приготовили. Обе лошади были оседланы, на лошака навьючена поклажа, а егерь держал на поводу ищейку и бульдога, которые рычали, недовольные соседством.
Бонавантюр поручил обоим слугам заботиться о юноше, обещав им великолепную награду, если Леонс вернется цел и невредим. Дени и Жервэ вновь пообещали защищать своего молодого господина, даже рискуя собственной жизнью, потом они отправились вперед, потому что Леонс, у которого была прекрасная лошадь, должен был скоро их догнать.
Оставшись одни, дядя и племянник опять обнялись, и Леонс вскочил в седло.
— Да благословит вас Бог, дитя мое! — сказал приор. — Да защитит он вас от опасностей и пошлет успех в вашем предприятии… Да позволит он вам скорее возвратиться к вашим друзьям, которые будут вас ждать!
Леонс пришпорил коня, и тот поскакал во весь опор. Бенедиктинец же, грустно вздохнув, направился обратно в аббатство.
— Будь что будет! — сказал он тихо. — Вот по крайней мере он не увидит того, что будет здесь дальше… Да и расспросов Леонса я бы не вынес… Эх, мальчик, дорого же мне стоило твое воспитание!
Он побежал в комнату настоятеля, куда вошел только за несколько минут до того, как истек час, данный епископом на раздумья.
XIX
Семейство Фереоль
Как и другие горные цепи Франции, Мезенские горы представляют собой ряд вулканов, потухших тысячи лет назад. Невозможно найти более непроходимые места. Под ногами бесплодная каменистая почва, в вышине острые края скал, застывшая лава, принявшая самые странные формы; повсюду пропасти, шумные каскады, озера, образовавшиеся в кратерах вулканов. Кроме нескольких долин, эта местность уныла и безрадостна; ее богатство состоит в пастбищах, питающих многочисленные стада, каштанах, плоды которых составляют главную пищу жителей; мезенкские горцы чрезвычайно бедны; нищета, оторванность от прочих людей озлобили их, сделали недоверчивыми и мрачными. Они горячи, мстительны, всегда готовы схватиться за нож при любом оскорблении — словом, можно сказать, что их неукротимый дух согласуется с грозной и грубой природой их родины.
В одной из самых отдаленных долин этого края находилась ферма, жители которой, вероятно, занимались разведением скота, потому что вокруг не было земли, пригодной для пахоты. В этом убогом жилище, окруженном со всех сторон сосновым лесом и базальтовыми скалами, жили люди, имеющие отношение к этой истории.
Вечером, на третий день после отъезда Леонса из Фронтенака, крестьянин с семейством сидели на скамейке у ворот дома за ужином, который состоял из каштанов с молоком. Отец, в одежде из сукна, сотканного в этом краю, и широкополой шляпе, был человек лет пятидесяти с угрюмым лицом, немногословный и строгий. Семейство его состояло из жены, сильной крестьянки в нарядном платье и аккуратном чепчике с белыми лентами, из дочери, девочки лет двенадцати с глуповатым личиком, из двух сыновей, долговязых парней восемнадцати и двадцати лет, одетых почти так же, как отец, и таких же угрюмых, как и он. Все они не произносили ни слова, и слышался только стук ложек.
