Пропавшее войско - Манфреди Валерио Массимо (книга жизни .txt) 📗

Мы молча наблюдали за этой бойней. Наши выстроились клином, опустили копья вниз и устремились навстречу врагу с неистовым кличем. Острие клина вошло в гущу врагов, словно нож в хлеб; греки не остановились до тех пор, пока не уничтожили всех. На протяжении многих дней на их глазах под камнями погибали соратники, их сбрасывали с высоты, пронзали стрелами, сыпавшимися с неба, ранили ножи — ночью, в темноте. Теперь красные плащи, по закону войны, сводили счеты.

Окончив свое кровавое дело, воины вернулись к реке. Омыв оружие в ее водах, они присоединили свои голоса к голосам товарищей, певших пеан. Я спрашивала себя: понял ли кто-нибудь, что армию «десяти тысяч» никто и ничто не может остановить, — не только людям, но и реке это не удалось. Ксен, увидев меня, направил коня в поток, двигаясь мне навстречу.

20

Это был настоящий праздник, надолго запомнившийся; в лагере арменов мы нашли провизию, одеяла, палатки, вьючных животных, оружие и некоторое количество ценных вещей: кубки, ковры, серебряные блюда и даже ванну. Ксен подарил мне ткань — очень красивую, я таких никогда прежде не видела: желтую с золотыми нитями по краям. А еще он нашел зеркало, чтобы я могла посмотреть, как выгляжу в новой шали. Это была полированная бронзовая пластина, отражавшая все вокруг — примерно как поверхность воды, когда склоняешься над прудом или колодцем.

Греки устроили пышное пиршество, многие девушки также приняли участие в нем. Они принарядились и выглядели невероятно привлекательными. Молодой женщине мало нужно, чтобы стать прекрасной и желанной. Некоторые даже подкрасили глаза и губы. Я смотрела, как они целуют и обнимают молодых воинов, переходя от одного к другому, и дарят им тепло и нежность. Они становились любовницами и женами и, не имея возможности любить кого-то одного, хотя, вероятно, и желали этого, любили их всех, как только могли. Я поняла это, когда стала свидетельницей тому, как девушки подбадривали мужчин у реки — криками и непристойностями.

Пять полководцев явились на пир в своих лучших одеждах и украшениях, захваченных в лагере арменов; вид их впечатлял. Тимасий, самый молодой из всех — лет двадцати с небольшим, — стройный, поджарый, с очень белыми зубами и темными выразительными глазами, проявлял в бою неутомимость. Это он возглавил последнее наступление на кардухов. Тимасий находился в острие клина, вонзившегося в ряды неприятеля и разрезавшего их на две части, а потом разгромившего обе.

Я также увидела Агасия-стимфалийца с двумя девушками, по одной с каждой стороны, и Ксантикла-ахейца: его распущенные волосы походили на львиную гриву, а на коленях у него сидела еще одна наложница, полуголая, несмотря на то что становилось прохладно. Вино помогало ей согреться. И, наконец, узрела Клеанора-аркадийца. С ним должна была находиться Мелисса, но отсутствовала. Я этого ожидала: она не из тех, кого можно с кем-либо делить. Эта прелестница очень ловко умела становиться для мужчины необходимой, незаменимой, делать его рабом своей красоты и искусства — до такой степени, что могла добиться чего угодно. Быть может, Менон-фессалиец делал лишь то, что сам хотел, и именно поэтому оставил в ее душе воспоминания о себе и, вероятно, даже чувство.

Софос веселился, но выглядел трезвым: он пил умеренно и не предавался утехам с девушками. Не терял контроля над собой и все время держал руку на рукояти меча.

Не было только Ксена. Кто-то должен нести караул, пока другие предаются веселью, забывая о том, что смерть еще недавно подходила совсем близко. Он расставил двойной ряд часовых и выделил еще людей, на смену, рассудив, что остальных, вероятно, невозможно будет задействовать, так как они отяжелеют из-за вина и еды. Лично скакал туда-сюда от одного стражника к другому в полном боевом вооружении, чтобы проверить, все ли в порядке, все ли выполняют свой долг.

Я видела его на вершине холма: он изучал окрестный пейзаж. Выдалась прекрасная ночь, почти полная лупа поднималась из-за горного хребта и сквозь маленькие, стремительно проносящиеся по небу белые облака освещала землю, рисуя на ней перламутровые полосы. Я подошла к военачальнику-летописцу, тихо поднявшись по склону.

— Красивый вечер, да? И даже не очень холодно.

— Если не будет ветра, ночью похолодает. Хорошенько укройся одеялом.

— Великая победа — в тот момент, когда уже казалось, что все погибло.

— Да. Я принес жертву богам, чтобы отблагодарить их. Думаю, это было чудо.

— Ты действительно веришь в богов?

— Мой учитель в Афинах верил в них, хотя и по-своему.

В это мгновение луна сбросила тончайший покров облаков, и в долине, лежавшей перед нами, стало светло как днем. Ее ровную поверхность из края в край наискось пересекала большая река. Насколько хватало взгляда — нигде не было видно ни единой живой души: ни деревни, ни хижины, ни палатки.

— Тут никто не живет. Это странно: ведь места здесь отлично подходят для выпаса скота.

— Боятся кардухов, — ответил Ксен, — быть может, дикари совершают набеги и по эту сторону реки.

— Значит, они враги.

— Несомненно.

— Однако вчера армены появились в нужном месте в нужное время, подходящее для того, чтобы уничтожить нас одновременной атакой с двух сторон. Как будто сговорились.

— Не начинай, к чему опять подозрения? Подобное попросту невозможно. Эти два народа ненавидят друг друга.

— Значит, кто-то мог скоординировать их действия. Откуда армены узнали, когда мы соберемся переходить реку?

— Чистая случайность.

— А время? Я уже привыкла наблюдать и хорошо знаю, сколько времени нужно армии, чтобы построиться, сколько — чтобы позавтракать, одеться, приготовить животных к выступлению, облачиться в доспехи. Войско арменов больше нашего, а когда они узнали, что мы явимся сюда именно вчера? Как им удалось прийти ровно в нужный момент, с такой точностью?

Ксен задумчиво смотрел на реку, блестевшую в долине.

— В здешних краях невероятно много воды: это Тигр, и мы двинемся вверх по течению до самого истока.

— Ты не хочешь отвечать на мой вопрос.

— Хирисоф — спартанец, я афинянин. Наши города тридцать лет вели между собой кровавую, разрушительную войну, в которой выкосило самых сильных, самый цвет юношества, жгли поля, грабили города, топили в пучине моря корабли, было много жестокости, мести, насилия, пыток…

— Я знаю, что такое война.

— И все же мы с ним друзья, прикрываем друг друга со спины и сражаемся за одно и то же дело, одинаково яростно и рьяно.

— И в чем же состоит это дело?

— Спасти эту армию, спасти «десять тысяч». Они наша родина, мы все ведем эту битву, проявляем мужество и храбрость ради себя самих. Понимаешь?

— Понимаю, но не испытываю твоего доверия.

— Эта земля является частью персидской империи — так почему ж тебя удивляет, что они пытаются нас уничтожить? Арменов повели в бой полководцы-персы, а управляет этим народом сатрап. Его зовут Тирибаз. Они не дадут нам покоя, но мы готовы.

— Знаю. Я всего лишь невежественная девушка, но и забывай: женщины видят и чувствуют то, чего не видят и не чувствуют мужчины. Когда у вас уже не останется врагов, способных нападать, явятся новые — оттуда, откуда их не ждешь.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Но в тот день ты припомнишь мои слова.

Я сидела рядом и смотрела на луну в небе, слушала крики и шум из лагеря, радостные возгласы девушек, перекличку часовых, называвших друг друга по имени, чтобы отпугивать окрестный мрак, дабы темные силы ночи знали, что сну не удастся сломить их.

Наконец звуки празднества утихли, а потом и вовсе смолкли. Когда на долину опустилась тишина, труба протрубила один раз, и вторая стража часовых явилась на смену первой.

Ксен отвел меня в палатку, и мы занялись любовью — страстно, но совершенно беззвучно. Ни слова, ни вздоха. Мои речи еще звенели у него в ушах, словно зловещее пророчество, и ему нечего было противопоставить — даже слова любви. Потом он встал и с вином в серебряном кубке отправился на берег реки. И совершил приношение божеству потока: ведь в тот день эти чистые воды окрасились кровью.