Висельник и Колесница (СИ) - Жемер Константин Геннадьевич (книги онлайн .TXT) 📗
Граф весело расхохотался. Глядя на него, оттаял и Максим:
- Но, скажи на милость, Фёдор, каким способом ты полагаешь проникнуть в замок? Прикажешь снова прикидываться поляком или на стену лезть?
- Нет, барин, ничего такого не надо, – послышался голос Виорела Акима, который в продолжение разговора запрягал в сани лошадей. Ласково похлопав по морде коренника, цыган продолжил: – Я проведу вас в замок. Плешка – маленький, многого не умеет, потому не смог войти. А я войду!
Максим оглянулся на Фёдора – дескать, как тот отнесётся к самоуверенному заявлению цыгана?
Граф пожал плечами и сказал:
- Не то, чтобы я не доверяю Вождю, но верёвки с крючьями, чтоб лезть на стену, тем не менее, захватил.
Наутро, ещё до того, как показалось солнце, на заснеженную Оршанскую дорогу вылетело две запряжённых в сани тройки, унося навстречу судьбе гвардейского полковника с двумя солдатами, а также гордого графа-дуэлянта с двумя цыганами.
Глава 4
Спасённый
12 (24) ноября 1812 г.
Минская губерния.
Двести вёрст пути чудо-тройки одолели за два дня с четвертью. Крыжановский, доведённый до крайней степени нетерпения, заставлял безжалостно гнать лошадей. На коротких привалах те получали двойную порцию овса, тёплую попону и несколько часов отдыха. Потом снова в путь.
Местность, вначале довольно безлюдная, постепенно сменилась другой, наполненной жизнью. Южнее Минска стали попадаться местечки, где поселяне слыхом не слыхивали об отступлении Наполеона из Москвы, живя совершенно мирной жизнью, чуждой той панике, каковую вселяет в сердце война. А на одной из почтовых станций даже удалось достать, за немыслимую, правда, плату, смену лошадей. По такому случаю Максим хотел задать ещё более быстрый темп, но не тут-то было: не успели тронуться, как сильно потеплело, и разразилась настоящая зимняя гроза. В небе загрохотало, и всё застелила кромешная серая мгла, породившая мокрый липкий снег.
Из снежной круговерти навстречу путешественникам вылетел польский конный отряд, числом в десяток.
Честное слово, лучше бы поляки избрали другую дорогу или проехали мимо, тогда бы в скором времени сидели в уютной корчме, попивая тёмное, забористое пиво. Но они молча принялись кружить вокруг да около, а затем, на свою беду, взяли, да окликнули путешественников. Ответил им громкий хор голосов, в котором бархатному баритону семиствольного карабина вторили басы гвардейских штуцеров. Всадники посыпались на землю. Всё кончилось ещё до того, как граф успел опорожнить саквояж.
- Нужно было хоть одного оставить, – ворчливо объявил Максим, – и порасспросить, как следует, что делается в здешних местах.
- Отнюдь, – резонно возразил Толстой. – Куда потом девать этого пленного? Не станешь же с собой тащить? А расстреливать безоружного – слуга покорный. Чёрт, не видно ни зги! Жаль, сейчас нет того компаса, что не раз выручал меня во время странствий по свету. В имении хранится, в специальном шкапчике. И ведь думал ещё, хотя…, – граф покосился на мальчишку-цыганёнка, – пожалуй, правильно сделал, что оставил в сохранности. Кстати, лошадки польские нам бы тоже пригодились, шестёрки побегут быстрее, нежели тройки. Ну-ка, цыганское отродье, пошевеливайтесь! Или полагаете – я сам их ловить возьмусь?
Кончился снег так же скоро, как и начался. Развиднелось. Невдалеке, одетый в белую шубу, показался безмолвный лес. Юный Плешка немедленно заявил Акиму, что это тот самый лес, который вплотную подступает к стенам орденского замка.
Крыжановский привстал в санях, тщась разглядеть – не мелькнёт ли между деревьев красная кирпичная стена. Тщетно. Лес поплыл навстречу и обступил дорогу. Леонтий Коренной правил жестко, сильные руки крепко держали вожжи и кони шли справно. А что не быстро, так попробуй, поспеши в такое ненастье! Дорога расплывалась, смесь ледяной кашицы и стылой грязи умело сопротивлялась зимним подковам.
- Дела, вашвысбродь, ну, дела-а, – растягивая слова, повторял Коренной, при этом недоуменно оглядывался окрест.
А изумляло Леонтия следующее. Вот глянешь: вроде зима как зима – снег, лед, деревья в снежной одёже. Все, как положено, да только крепко неправильно. По ледышкам, по стволам, там да сям, текут трескучие ручейки. Медные тяжелые капли стучат о жестяную снежную корку. Чудно, право слово! Лошади с хрустом ломают эту корку, открывая слой слежавшегося снега. Полозья охают на всю губернию. Небосвод цвета сметаны пригибается к деревьям – кажется, возьми да сунь палец в стакан с небом, попробуй на вкус – а, каково?! Знай наших, господин кухмистер! Это вам не суп из голубей варганить!
В других санях Фёдор Толстой сидел молча и грыз чубук трубки, будто конь удила.
- Как на вашем собачьем наречии будет «комар»? – спросил он вдруг у цыган, хлопая себя по щеке, будто надеялся извести невесть откуда взявшуюся мошь.
- Цынцари! – буркнул Аким, не поворачиваясь.
Американец довольно ухмыльнулся, неуловимо напомнив сытого котяру.
- Вот и будешь ты теперь, чертёнок – Цынцари! – граф бесцеремонно ткнул пальцем в мальчишку. – И попробуй не отозваться, гадёныш!
Только что грозил пальцем цыганенку – раз! – и нет его, лишь куча шуб чуть двинулась да вздулась.
- У, пострелёнок, – почти ласково проговорил Толстой и добавил, грозно погрозив кулаком шубе, – только попробуй не вылезти по первому зову!
Американец повздыхал, да и уснул, повернувшись на бок. Впереди ожидал ненавистный Орден, и граф твердо уверился, что встречаться с ним надлежит хорошо отдохнувшим и выспавшимся.
Голые ветки кустов, что росли вдоль дороги, изгибались под ветром, как холеная кошка или жена на утро иудина дня[165] – протяжно и сладко. Коренной продолжал оглядываться по сторонам. В душе его царило уныние, но Крыжановский того не замечал. Его одолевали угрызения: «Уж месяц минул как Елена в руках Ордена. Жива ли? А, может, опоздали они с графом? Нет, такие мысли лучше гнать, проку в них никакого! Тем более, что вскоре всё выяснится. Но выяснится ли? Вдруг замок уже покинут Орденом и Елена увезена?»
Душу будто укутывал кокон искр. Там, в глубине, поселилась звериная ярость, сдерживать которую становилось невмоготу.
- Да ты, дядька, никак уснул! – прикрикнул Максим на гренадера. – А ну-ка, поработай кнутом. А ежели устал, так пусти Илью на место возницы.
Подобные понукания сыпались на Коренного всю дорогу и сделались привычными. Гренадер молча взмахнул несколько раз кнутом, сани пошли быстрее, вынуждая поднажать и следующую за ними упряжку с Толстым и цыганами.
«Перестаю себя узнавать, – задумался теперь о другом Крыжановский. – Куда подевалось былое хладнокровнее и безразличие к смерти. Раньше ведь каждое сражение принимал как, возможно, последнее! Дрался по-рыцарски, без страха и упрёка! Теперь же… Теперь я иду на брань, обязуясь выжить. И чувствую, Американец ощущает то же самое. Мы, закалённые вояки, мужчины, пресыщенные женскими ласками, готовы заплатить любую, даже самую безумную цену, за женщину. Пусть и самую прекрасную в мире женщину, но ведь это немыслимо! А коли товарка-Судьба запросит такой кошт[166], что и собственной жизни окажется мало? Если и моей, и Толстовской жизней окажется недостаточно? Что делать тогда?»
Взгляд полковника упал на могучую спину Коренного и перешёл на посапывающего справа Ильюшку.
«За балбесами этими глядеть надо в оба! Вот уж какую цену хотелось бы платить всего меньше!»
- Вашвысбродь, – не оглядываясь позвал гренадер. – Кажись, тута проезжал кто!
Максим приподнялся и посмотрел вперед. Точно, от дороги в лесную чащу вели свежие следы множества копыт. Приказав остановиться, он выбрался из саней.
ожества копыт в лесную чащу вели свежие следрока- Что там у вас? – вылезая из-под скомканного одеяла и продирая глаза, крикнул Американец. – Какое такое дело могло задержать неистового полковника?!
