Иезуит - Медзаботт Эрнест (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
Но герцогиня, ослепленная своей счастливой любовью, не думала ни о чем подобном. Она находила совершенно естественным, что небо, земля и все элементы соединились для покровительства ее любви к кардиналу, и убаюкивала себя этой уверенностью.
Пробуждение должно было быть ужасным.
Отец Еузебио не был человеком, скупящимся на сценические, эффекты, и когда он поражал свою жертву, то легко было понять, кто направил удар.
— Передайте послушнику, что мне надо поговорить с ним, — сказал настоятель монастыря святого Игнатия одному из монахов, выполнявшему обязанности слуги. Под именем «послушника» в монастыре подразумевался обычно наш друг Карл Фаральдо, прибывший последним в это мрачное убежище монахов, но уже высоко ценимый своими начальниками.
Действительно, минуту спустя он вошел в келью настоятеля с опущенными вниз глазами и с наклоненной головой, как и следовало особе, долженствовавшей сделать себе карьеру в учреждении святого Игнатия Лойолы.
— Я надеюсь, что ваше высокопреподобие останетесь довольны мною.
— Вы наденете ваше прежнее платье кавалера, хранящееся в шкафах отца привратника.
— Слушаю.
— Выйдете в этом платье в потайную дверь монастыря и отправитесь во дворец герцогини Анны Борджиа, находящийся близ Колизея.
Карл поклонился с выражением полного согласия.
Имя Борджиа ничего ему не говорило. Благодаря предосторожности умного Рамиро Маркуэца наш юноша совершенно не знал, кто был действующим лицом в его трагическом приключении.
— Лично самой герцогине… понимаете вы меня? Лично ей самой вы отдадите вот это письмо. Позаботьтесь, чтобы герцогиня распечатала его и прочла в вашем присутствии.
— Но если она откажется принять меня?
— Вы скажете слуге, который отопрет вам дверь, чтобы он доложил своей госпоже о приходе посланного от генерала иезуитского ордена.
Послушник поклонился. Даже и для него было ясно, что перед этим именем отворится дверь какого бы то ни было дворца.
— Если герцогиня спросит у меня что-либо, что я должен отвечать ей?
Герцогиня ни о чем вас не спросит; она из содержания письма узнает все то, о чем бы могла спросить вас.
Карл вновь поклонился в знак своего пассивного послушания.
— Угодно будет вашему высокопреподобию назначить мне брата, который должен сопровождать меня?
— Никто не будет сопровождать вас. Орден настолько доверяет вам, что надеется, что вы и один добросовестно исполните данное вам поручение.
Как ни привык Фаральдо тщательно скрывать свои чувства, в особенности в присутствии начальников, но разрешение, данное послушнику, выйти одному (что никогда не позволялось даже и посвященным монахам низших разрядов) показалось ему столь новым, столь странным и так не согласным с правилами иезуитов, что он не мог не выказать своего удивления.
Настоятель заметил это.
— Вы еще не присоединены к нашему ордену, Фаральдо, — сказал он ласково, — а потому для вас еще не обязательны обычаи, которым подчиняются обычно наши братья. С другой стороны, не забывайте, что власть начальников монастыря абсолютна и что послушание заключается не только в физическом исполнении приказываемого, но еще больше в согласии на это сердца и ума.
— Умоляю ваше высокопреподобие, — сказал Карл униженно, — поверьте…
— Молчите, молчите! Несмотря на великую благодать, помогающую всем прибегающим к покровительству достославного отца нашего святого Игнатия, и на неослабные труды наших учителей, даже и самым счастливым характерам очень трудно сразу подчиниться дисциплине ордена. Вы один из тех, кому удалось это лучше и скорее других, и я сердечно радуюсь этому.
— Я обязан всем этим заботам вашего высокопреподобия, — сказал венецианец, скромно опустив глаза.
— Теперь ступайте, сын мой! Бог да сохранит вас! И не забывайте, что в платье кавалера, как и в скромной одежде послушника, вы обязаны работать во славу Божью.
— Аминь! — ответил юноша, кланяясь.
Когда Фаральдо вышел из дома, настоятель, привязавшийся к молодому человеку насколько возможно для последователя Лойолы, сделал движение, как бы желая позвать его.
На его лице мелькнуло выражение сожаления, которое, вероятно, заставило с удивлением взглянуть на него выцветший лик святого Игнатия, ибо неподвижные очи его всегда видели на лице настоятеля выражение ледяного бесстрастия. Беглая стыдливая слеза, как бы свидетельствовавшая, что он сознает свой поступок, увлажнила веки ужасного монаха. Но он очень скоро вполне овладел собой и упал в свое кресло, прошептав с фанатизмом, делающим католика столь похожим на последователя Магомета:
— Это было написано в книге судеб!..
И действительно, это было написано, если не в вечной книге судеб, то, по крайней мере, в умах, заменявших иезуитам волю Божью, в умах главных начальников.
Когда Карл очутился на улице в своей богатой одежде кавалера, блиставшей бархатом и драгоценными камнями, ему показалось, что большое изменение произошло в его настроении. Платье послушника было не очень легко для его тела, хотя оно шьется из простой шерстяной материи, оно давило его, как свинцовая гиря.
Его голова гнулась под тяжестью постоянного смирения, не того великого и истинно христианского смирения, повергающего человека к ногам своего Господа Бога и делающего его равным всем людям, но приниженного и подлого смирения братьев, служащего введением к полному уничтожению человеческой личности, что и составляет высшую цель стремлений иезуитов. И теперь Фаральдо, элегантный, роскошно одетый, Фаральдо, на которого заглядывались проходившие молодые девушки, Фаральдо с туго набитым кошельком, сытый и смело идущий по улице, забыл и думать о послушничестве, которое, по словам настоятеля, почти уже закончило его образование, то есть почти превратило его в лицемера.
Вдруг ему пришла мысль. Он был свободен, мог со своими деньгами жить, где ему вздумается и, свободно располагая своими силами, найти вне Рима положение в свете и счастье, которых он напрасно искал в столице католического мира.
Что ему нужно было для этого сделать? Купить чистокровную лошадь, сесть на нее и весело направиться к тосканской или неаполитанской границе.
Но при этой мысли Фаральдо горько усмехнулся.
«Какой я дурак! — прошептал он. — Зачем мне бежать от иезуитов? Разве я их пленник?.. Они ничего не сделали для того, чтобы завлечь и удержать меня у себя. Я сам искал у них убежища, убежища превосходного, и такие мстительные люди, каких я знал (Фаральдо невольно вздрогнул, вспомнив об Анне), не имели возможности добраться до меня. Если б я бежал, то теперь, как и тогда, меня преследовала бы месть этой дьявольской отравительницы… и этого ужасного мажордома с такой добродушной физиономией… К тому же и иезуиты также присоединились бы к моим врагам, чтобы наказать меня за мой побег, так что, в довершение всей прелести моего положения, еще и эти недруги сидели бы у меня на шее. Нет, раз фортуна бросила меня в среду иезуитов, мне уж лучше оставаться среди них и исполнить их поручение».
И он ощупал письмо, находившееся у него на груди под полукафтаном, чтобы убедиться, что оно еще там. Между тем его мысли приняли другое направление.
«Кто знает, что за женщина герцогиня Борджиа? — думал юноша. — Вероятно, какая-нибудь отвратительная старуха; кто может представить, чтобы фамилию Александра VI и герцога Валентина могло косить молодое и прекрасное создание?.. У нее, наверное, желтоватая и сморщенная кожа, крючковатый нос и серые глаза, как у тех старых гарпий, которых я так часто вижу в монастыре… Добрые отцы порядочно-таки ухаживают за старыми ханжами… поэтому-то они и засовывают свои лапки повсюду, и нет почти ни одного завещания, в котором бы о них не упоминалось».
Заметим здесь в скобках, что Фаральдо никогда бы не позволил себе думать таким образом, не будучи одет в платье кавалера, даже если бы единственным поверенным его мыслей была его подушка. Одежда послушника подавила бы в нем смелость, так странно внушаемую ему вышивками и драгоценными камнями его кафтана.
