Соколы огня и льда (ЛП) - Мейтленд Карен (версия книг .TXT) 📗
На лице мальчика отражается беспокойство.
— Ты хочешь, чтобы я украл немного... у дана?
— Нет, парень. Даже если бы мы знали, у кого оно есть на полках, мы не можем рисковать, вламываясь в дом дана. Тебя могут схватить и повесить без разговоров. Нет, нам надо сделать его самим. Но для этого нам нужен труп, или, вернее, голова — часть от головы самая сильная... Слушай меня внимательно, Ари. Нам нужно, чтобы ты раскопал могилу. Выбери того, кто умер не слишком давно, чтобы там оставались ещё плоть и мозг. Ты должен отрезать голову и принести её мне.
Он поперхнулся, от лица отлила кровь, так быстро, что я испугалась, что мальчик упадёт в обморок.
— Неужто больше ничего не поможет его исцелить? — жалобно спросил он. — Коренья... травы? Не важно, насколько редкие, только скажи, что искать, и обещаю, я осмотрю и долину, и каждую гору. Я не успокоюсь, пока не найду.
— Поверь мне, Ари, я не попросила бы тебя делать такое, если бы могло помочь другое лекарство.
— Но разрыть могилу!
— Если мы не сумеем исцелить тело, дух этого человека продолжит служить хозяину, который его вызвал. Пойти на такое дело — поднять из могилы драугра — означает, что колдун задумал огромное зло. Кто знает, сколько людей — мужчин, женщин, детей — утащит в могилу этот мертвец, пока не закончит свою работу?
Парень кивает, огорчённо наморщив лоб. Я вижу, что он собирается с силами для решения этой задачи из-за чувства вины за то, что невольно выпустил на свободу. Я ненавижу себя за то, что толкаю его на это, но другого пути нет, и просить мне больше некого.
— Ари, ты должен найти череп собаки и положить в могилу, чтобы успокоить дух того мужчины или женщины и не дать ему мстить. Но тебе нужно спешить, Ари, время уходит. Если мы слишком затянем...
Ари поднимается на ноги и, спотыкаясь, плетётся к выходу.
— Я... я не подведу, Эйдис, обещаю, не подведу, — говорит он, но не оборачивается посмотреть на меня.
— Будь очень осторожен, Ари. Не дай никому поймать тебя. Лютеране не слишком заботятся о мёртвых. Они не служат мессы за их души, не помазывают миром тела, не окропляют могилы святой водой. Они даже не кладут на могилы ни еды, ни питья, чтобы приветствовать души умерших, возвращающихся в Канун всех святых. Но если обнаружат, что кто-то пытается открыть могилу — обвинят в краже тела для чёрной магии, мужчину повесят, женщину утопят, даже если не будет доказано, что с трупа не взят хотя бы кусочек.
Ари тяжело, как старик, выбирается из пещеры. Похоже, его юность исчезла, как дым.
С губ сестры срывается хриплый смех, потом неожиданно прерывается.
— Ну, Эйдис, теперь ты делаешь мальчишку грабителем могил. Мой хозяин тобой бы гордился. У него к чёрной магии большой талант. Он долго учился, с трудом приобретал свои знания, и использует всё, в чём преуспел, уж поверь. Есть у моего хозяина страсть, жгучая ненависть сжигает его. Честолюбие, всепоглощающие амбиции — кубок яда, который он каждый день осушает до последней отравленной капли. Он был бы доволен, что ты пошла на такое, чтобы ему помочь добиться чего он желает, что так стараешься исцелить моё тело. Но ты должна понимать, Эйдис, что все твои старания будут напрасны. Я не вернусь в своё тело. Мне нравится быть в теле Валдис. Я чувствую такую близость с тобой, моя дорогая сестричка. Одиноко быть мёртвым, так одиноко. Можешь представить, каково лежать там, среди мрачных и злых мертвецов, в холодной чёрной воде, когда могильная плесень медленно подкрадывается к твоему языку? Я не хочу обратно. Луна встаёт. Смерть приближается, Эйдис. — Он нараспев, как дразнящийся ребёнок, произносит эти слова.
Я стараюсь не обращать внимания на насмешку, хотя от его монотонного голоса по моей коже ползут мурашки.
— Фридрик поднял тебя. Он вложил в твой рот свою злобу, свою ненависть на твой язык. Но ты пойми вот что. Как бы ты ни был силён, мы сильнее. Мы не позволим тебе в ней жить. Мы не дадим тебе разрушать бесчисленные невинные жизни.
— Эйдис, Эйдис, сестра моя, могила холодна, но мы будем лежать в ней вместе, ты станешь целовать мои гниющие губы в дни смерти и в вечной тьме, что за ней.
Он смеётся, и я ощущаю странное жжение между бёдер, пальцы скользят по моей груди, хотя ни одна рука меня не касается. Голова сестры поворачивается ко мне, мёртвые губы раздвигаются.
— Ласкай меня, Эйдис. Целуй своего хозяина.
Я резко от него отворачиваюсь, но не могу удержать рук, которых не вижу. Я не могу остановить изучающие, гладящие меня пальцы — это всё равно, что отталкивать прочь ледяной ветер. Я сворачиваюсь в клубок, стараюсь изгнать его из своих мыслей, но не могу избавиться от омерзительных прикосновений.
— Ты уступишь мне, Эйдис. Рано или поздно ты позволишь мне войти и в тебя.
Глава девятая
Когда-то персидский шах владел белым соколом, который был для него дороже собственного дворца. Он бросил сокола на журавля, но, когда приблизился к убитой птице — обнаружил, что вместо него сокол убил орла. Чтобы оказать честь мужеству и бесстрашию своего сокола, король возвёл для него роскошный помост и возложил на голову маленькую золотую корону. А потом приказал отрубить соколу голову, потому, что птица убила своего государя.
Точно так же со своим соколом поступил и король Англии, но прежде, чем сокол успел захватить добычу, дикий орёл, король всех птиц, камнем бросился на него. Сокол нырнул на землю и укрылся в стаде овец, а когда орёл сунул голову в стадо чтобы найти сокола, тот ударил орла, и убил.
Все рыцари и дворяне, ехавшие с королём, веселились и хвалили храбрую маленькую птицу. Но король Англии, выслушав их похвалы, повесил сокола. Урок, полезный для каждого, кто смеет восставать против короны.
Сесть на лошадь как сокольничий — сокольничий всегда садится с правой стороны и правой ногой потому, что в левом кулаке он держит сокола.
Я не могла поверить тому, что сказал Хинрик — нам позволено оставаться здесь только на две недели. У меня есть лишь четырнадцать коротких дней, чтобы отловить соколов! Конечно же, мальчик ошибся. Он неправильно понял слово. Это значило месяцы, не недели. Но мальчик был непреклонен, и по ухмылке на лице чиновника я поняла, что это, должно быть, правда. Иначе этот человек вряд ли стал бы советовать нам возвращаться домой. Всё, что мне оставалось — постараться не плакать вслух от разочарования и обиды, но я не могла позволить себе погрузиться в отчаяние.
Я сглотнула слёзы и попыталась думать. Когда мы с отцом отправлялись на равнину в Португалии, ловить мигрирующих соколов, мы поймали целую дюжину всего за несколько дней. А мне нужна всего одна пара. Возможно, я справлюсь за две недели. Мне всё равно нельзя оставаться здесь дольше.
С каждым ушедшим днём тень костра всё ближе подкрадывается к отцу. Он может умереть ещё до того, как закончится год — ослабеет от голода, или подхватит тюремную лихорадку в зловонном подземелье. А что, если они станут его пытать, заставлять признаваться в убийстве соколов, или выдать других... Нет, нет! Даже две недели здесь слишком много. Мне нужно найти этих птиц сейчас же — немедленно.
Мы всё дальше уходили от пристани, поднимаясь вверх по неровной дороге, что вилась меж двумя покрытыми дёрном холмами.
По верху склонов выстроились жерди с сохнущей рыбой, гниющие рыбьи кишки устилали весь путь, вперемешку с бараньими костями, требухой и всеми видами экскрементов, втоптанными прямо в грязь.
Дым от курящихся очагов вонял горящим навозом и палёными водорослями. Глаза от него слезились. Витор, Маркос и Фаусто зажимали носы платками, и вид у них был — как будто вот-вот вырвет, но Хинрик только улыбался, нюхая воздух. Должно быть, для него это был запах дома, но я не могла забыть вонь другого костра, огонь, запах горящей плоти и смерти. Я задрожала.
