Клятва и меч - Шелби Грэм (мир бесплатных книг TXT) 📗
Но все это чудовищная ложь, искусно построенная на полуправде, нечистой совести и страхе. Фантом выглядел настолько реально, что Элиза была убита достоверностью фактов. А сама Матильда отреагировала на все его беды лишь загадочной улыбкой и не менее таинственными словами: «Мой, мой… Так вот что вы сказали ей».
Бриан заставил себя улыбнулся и бодро предложил:
– Вы знаете, что мы должны сделать, юный принц? Мы соберем большую армию и направимся в Оксфорд спасать вашу мать, императрицу…
– И Леди Англии.
– Да, конечно. Я стану лично сопровождать вас в этом походе. Уверен, ваша мать будет крайне удивлена, увидев нас вместе. Удивлена и обрадована. А что касается моих волос… Они не умерли, мой мальчик. Дерните их покрепче, если хотите в этом убедиться.
Леди Элиза и ее служанка Эдвига сидели в теплой комнате на втором этаже цитадели и обсуждали внезапный отъезд императрицы.
– Она спала не больше двух часов, – утверждала служанка. – После такой-то тяжелой дороги!
– Твой муж проверил это у стражников, что дежурят у ворот?
– Да, моя леди, но вы же знаете, до чего солдаты бестолковы. В их сторожке сгорает свеча-часы, и им лень заменить ее. Но они утверждают, что императрица и сопровождавшие ее рыцари уехали довольно давно, еще ночью. И даже не подумали предупредить об этом нас! Олухи да и только.
Элиза с улыбкой посмотрела на свою горячившуюся служанку. Став женой Моркара, она резко изменила свое отношение к прежним приятелям, считая их всех чуть ли не своими подчиненными. А стань Эдвига женой констебля Варана – об этом даже думать страшно. Она из милой, приветливой превратилась бы в настоящую ведьму.
– Это неважно, – успокаивала ее леди Элиза. – Я понимаю императрицу. Ей не терпится поскорее увидеться с сыном в Уорхейме. Может быть, правильнее сказать – сыном Бриана?
– Уорхейм? – насторожилась Эдвига. Это туда уехал лорд Бриан?
– Да, – тихо сказала Элиза, опустив глаза. – Хотя не думаю, что можно куда-нибудь добраться в такую метель… Почему бы нам не заняться нашими уроками чтения?
Эдвига кивнула без особого энтузиазма. Она принесла одну из пергаментных книг. Давно, еще до своего замужества, она мечтала научиться разбираться в этих загадочных черных значках, написанных каллиграфами от руки. Хотя Моркар оказался заботливым мужем, но его интересы были очень ограниченны. К вздохам и стенаниям трубадуров он был равнодушен. А жаль.
Матильда и Бриан разминулись друг с другом. Это было не удивительно. Если императрица и ее спутники держались дороги, то Бриан и граф Роберт двигались окольными тропами, от одного дружеского владения до другого. По пути на северо-восток, к Уоллингфорду, они делали все возможное для укрепления своей армии.
Не прошли они и половины пути от Оксфорда до Уоллингфорда вдоль берега Темзы, как услышали о замечательном по своей дерзости бегстве Матильды. Им также сообщили, что разъяренный Стефан уже успел окружить Оксфорд и готовился к штурму этого нового оплота бунтовщиков.
После долгих споров лидеры восставших решили не идти на освобождение Оксфорда, оставив замок на произвол судьбы. Граф Роберт забрал Генриха с собой и отправился в Бристоль. Бриан же и сопровождавший его Варан продолжили путь домой. Другие лидеры оппозиции также вернулись в свои владения. Они следовали принятой в те времена тактике ведения боевых действий, обороняя свои замки зимой и начиная наступление весной, как только подсохнут дороги. Порой решающие сражения происходили и зимой, как то было у Линкольна, но это было, скорее, исключением. Все решалось весной, летом и осенью. Зимой же по всей стране воцарялось относительное затишье.
Никто не был рад временному миру больше, чем Бриан Фитц. Новость, которую он привез Элизе, укрепляла их пошатнувшиеся семейные отношения. Он не был отцом Генриха, так что нельзя было однозначно считать, что бесплодна именно жена. И врач не утверждал этого, перед супругами вновь забрезжила надежда.
Полный паралич власти, агония законов и охвативший страну беспредел породили вседозволенность. Все это, начавшись в новогодние праздники, продолжалось и в течение всего последующего года, умножаясь и приобретая все более мерзкие черты. Мораль и дисциплина были подорваны, и на смену им пришли голод и разгул преступности. Гражданская война оставила многие поля невспаханными, а еще больше – неубранными. Желудки крестьян сводило от постоянного недоедания. Вельможи не жаловались на отсутствие куска хлеба, но их сундуки стремительно пустели. Чума голода и насилия обрушилась на такие крупные города, как Лондон, Йорк, Бристоль, и на небольшие деревушки. Население королевства находилось на краю гибели. К весне война вновь разгорелась, разоряя по пути пшеничные поля и фермы, выжигая дотла города и поместья. Те, кто оказывался ограбленным более сильным соседом, выходил с ножом на большую дорогу и пополнял собой ряды бандитов. Крестьяне переняли у баронов девиз «Каждый сам за себя».
Замки переходили из рук в руки. Разбой на дорогах стал обычным делом. Населению приходилось в ответ формировать отряды самообороны, которые отвечали на насилие не меньшими зверствами. За каждого убитого путника, обнаруженного в придорожной канаве, вешали одного из ранее пойманных преступников. Но линчеватели были такими же неразборчивыми, как и разбойники. Казнили тех, кто первым попадал под руку. И было неважно, виновен ты или нет. Женщины и дети не составляли исключения.
Королевство ныне напоминало грубостеганое лоскутное одеяло со швами из многочисленных дорог и рек. Бароны совершали набеги на соседние поселения, а жители деревни отвечали засадами и убийствами. Это походило не на войну, а на всеобщий дикий разбой. Люди верили самым нелепым слухам, подвергая сомнению достоверные сведения. В этой жизни теперь не стало ничего святого, вчерашний друг завтра мог оказаться смертельным врагом.
В этом году лидеры враждующих армий встретились лишь однажды. В июле король Стефан неожиданно приступил к осаде уильтонского замка. Битва оказалась повторением Линкольна, и войска роялистов вновь были разбиты. Король и его брат епископ Генри бежали. Многие рыцари попали в плен, но Стефану, тем не менее, удалось уговорить остатки своей армии вернуться. Король был вынужден направиться в Кент, свою самую надежную твердыню, но здесь с тревожными вестями его встретила королева.
Она получила из двух источников сведения, что Жоффрей де Мандевилл, граф Эссексский и констебль Лондона, намерен перебежать к императрице. Если бы это случилось, то скорее всего и графства Эссекс и Гертфордшир перешли бы на ее сторону, поскольку в них Жоффрей был главным судьей. Его следовало остановить, и немедленно.
Но легче сказать, чем сделать. Стефан немного побаивался констебля Лондона, и не без основания. Жоффрея нигде не видели без телохранителей. Кроме того, он был весьма популярен в народе, и если арест состоится в Лондоне или Вестминстере, то возмущенные толпы сметут все на своем пути.
Но Жоффрея можно было задержать не на его территории. У себя вспыльчивый граф мог без раздумий обрушить стол на голову своего монарха. Следовало обезопасить себя, встретившись там, где стола под рукой де Мандевилла могло и не оказаться.
Следуя совету королевы, Стефан приказал своему двору переехать в Сент-Олбанс, что находился в двадцати милях севернее Лондона. Расположенный на границе Гертфордшира, основанный еще римлянами, городок, казалось бы, гарантировал Жоффрею полную безопасность. Ничего не подозревая, он приехал сюда по приглашению короля в сопровождении отряда из дюжины суровых рыцарей.
В Сент-Олбансе было намечено провести Большой совет. Обычно он занимался вопросами военной стратегии, а также болтовней и довольно мрачными шутками. Совет мог собраться по различным причинам: по просьбе группы дворян, желавших пообщаться в узком кругу, или по желанию короля. Для Стефана это был удобный повод уточнить список своих сторонников. Жоффрей де Мандевилл то фигурировал в нем, то исчезал. Сейчас он ехал в Сент-Олбанс, намереваясь окончательно прояснить свою позицию по отношению к обоим претендентам на престол. От Стефана и от Матильды он получил уже довольно много, но Жоффрей был ненасытен, он желал большего. Своим спутникам он приказал держаться настороже, но сам вошел в зал, где уже шло заседание Большого совета, шагом уверенного в себе и знающего себе цену человека. При его появлении наступило молчание. Коротко кивнув королю и поклонившись остальным вельможам, граф Жоффрей произнес своим густым, грубым голосом:
