Четвертый хранитель - Святополк-Мирский Роберт Зиновьевич (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
Генриху хотелось сочинить песнь о новом доме, построенном невдалеке от старого — в этом был какой-то символ, что-то образное, но слова не шли на ум, и только печальная ностальгическая мелодия звучала под тихий перезвон струн старой лютни.
Ну, хорошо, что Филипп хоть стал приходить в себя потихоньку… Страшно вспомнить первое время после возвращения из похода на Сарай-Берке… Подумать только, целых два года — в жару и дождь, в мороз и слякоть просидел он босиком — или молясь, или тупо глядя в одну точку, оплакивая страшную смерть своей жены, а еще, наверное, какие-то свои грехи, потому что часто в молитвах своих бормотал что-то о загубленных им жизнях…И только когда, слава Богу, появилась, откуда ни возьмись, эта маленькая татарочка, он как будто чуть ожил… Но понадобилось еще два года, и только сейчас он стал отдаленно напоминать прежнего Филиппа, самого сильного воина во всем войске, хотя нет в нем нынче той удали, лихости, веселости, которая всех раньше так восхищала. И вот, что еще интересно, как-то он одевался, собираясь к Медведеву ехать, а я тогда возьми и подай ему саблю, ну что б он к поясу прицепил, а он так это отвел мою руку, да и сказал: «Дарю тебе на память. Мне она больше не понадобится». И точно, с тех пор не видел, чтобы оружие в руки взял. Хорошая сабля, конечно. На торгу в Изборске кучу денег за нее дали бы, а тут кому продашь, а мне она зачем? Только зря ржавеет без дела…. Вот говорил Филипп, скоро поедем на торг в Опаков, может там кому сплавить. Хотя неудобно. Филипп увидит, обидится, что я его подарок продать хочу. А чего обижаться? Если б не я, ему бы не то, что дом строить — овса своим коням купить было бы не за что. Господи, боже мой! Я такого в жизни никогда раньше не видел, больше не увижу и никогда не забуду! Привез это он из похода на татарскую столицу целый мешок драгоценных камней, ну, должно быть, как я его научил после Ливонии, выменял где-то всю свою воинскую добычу и жалование на эти камешки. Какое это было зрелище! Стоит огромный разъяренный великан, рвет на себе одежду, слезы градом, орет как раненый медведь, так что деревья трясутся: «Настенька, Настенька!! Как же я без тебя? Господи, помилуй и прости меня за грехи мои страшные, горе мне неутолимое! Не хочу жить без тебя!» И, тут натыкается на мешок с камнями. «Это все из-за них, из-за них проклятых! Но я ведь для тебя для наших деток хотел! А теперь мне ничего не надобно без тебя!» И, начинает разбрасывать вокруг все эти камешки, будто мужик пшеницу на поле — тут всюду снег по колено, а он еще кидает кругами, так что на десять саженей разлетаются, ну, я к нему кинулся успокаивать — куда там! Едва к ночи угомонился, а потом как замолчал, так два года слова не произнес — мы уж думали совсем умом тронулся… Страшно вспомнить, как я на следующее утро на локтях и коленках по снегу ползал — все хотел камешков этих хоть немного для него же обратно насобирать, а то ведь, думаю, как жить-то будем, если хозяин совсем занеможет. Куда там! Меньше десятка тогда отыскал — и то богатство огромное!..Однако, весной, когда снег сошел, тут уж я все облазил вокруг того места, где он стоял тогда… Ну, еще десятка два удалось отыскать, а было их всего несколько сот, верно, — да только унесли их ручейки вешние, когда снег стал подтаивать, так что ничего удивительного, когда ни с того, ни с сего ребятишки наши или из Синего Лога, купаясь летом в Угре, находят вдруг в прибрежном песке сверкающие камешки… А если б не собрал я их тогда, что было бы? А так — вот дом отстроили, имение восстановили, дань не плаченую три года в казну внесли. А я честно поступил. Все камушки, что собрал бабке его отдал, Анне Борисовне. Все до единого! А этот единый зашил себе в нижнюю сорочку, на черный день, мало что в жизни бывает… Ну, слава богу, кажись все потихоньку налаживается. Вот закончим, наконец, дом и на торг поедем…
… Но, к радости Генриха поездка на торг в Опаков состоялась даже раньше, чем он надеялся. Филипп решил, что для окончательного вселения в дом необходимо приобрести несколько предметов обихода, которых свои умельцы изготовить не могли — например, ковры — а также прикупить восточных привозных сладостей, вроде халвы, изюма или нуги — Филипп, во что бы то ни стало, хотел пригласить на новоселье всех своих друзей и соседей и считал, что дом должен выглядеть богато, а угощение чтоб подавали изысканное.
Это маленькое будничное событие, как это часто бывает в жизни, повлекло за собой серьезные последствия.
Погода была великолепная, уже стоял первый ноябрьский морозец, хотя снега было еще недостаточно для саней.
Торг в Опакове был небольшим, но таким же шумным и красочным, как все торги в мире.
Приехали Филипп, Чулпан, старушка Анна Борисовна, Генрих и несколько Бартеневских мужиков, а также Макар Зайцев, которому тоже нужно было купить какие-то мелочи, а он все никак не мог собраться, но узнав, что Филипп собирается на торг, решил присоединиться к ним.
Филипп, Макар и два парня из Бартеневки, взятых для подмоги, поехали верхом, а в подводе — старушка Агафья, Чулпан и Генрих, который всю дорогу развлекал их игрой на лютне и пением.
Подводой управлял безрукий Матвейка, который наловчился сжимать локтем отрубленной руки вожжи, другой стегать лошадей, так что, несмотря на свою инвалидность, все равно не оставался без работы.
Зайцев, некогда повинный в увечьи Матвейки, давно покаялся перед ним, и всячески стремился загладить свою вину, время от времени передавая ему и его семье деньги или подарки. Матвейка давно уже простил Зайцева, тем более, что тот недавно стал соседом и говорили, что его дочка скоро выйдет за младшего Картымазова.
Покупки на торгу заняли несколько часов и в то время, когда другие тратили денежки Лив Генрих зарабатывал их.
В самом центре рыночной площади он швырнул под ноги свою широкополую ливонскую шляпу, взял несколько аккордов на лютне и начал петь своим приятным голосом одну за другой сложенные им баллады.
К тому времени, когда пришла пора собираться домой, шляпа Генриха наполовину заполнилась мелкими серебряными и медными монетками на общую сумму, по предварительной прикидке, не менее десяти польских золотых. Успехи Генриха вызвали шутки и смех бартеневцев, вернулся с покупками Зайцев, все были в сборе и стали собираться в обратный путь, как тут Филипп вдруг заявил, что у него страшно пересохло горло, и он непременно должен выпить пива.
Прямо тут же на рыночной площади стояла корчма, и Филипп решил в нее заглянуть.
Это решение оказалось роковым.
Но, разве кто-нибудь из нас, входя в какое-нибудь публичное помещение, вроде корчмы, кабака или лавки, может знать, что его там ждет?…
В корчме было душно и дымно, поскольку огромная раскаленная плита находилась тут же в зале, на ней что-то жарилось, дымилось, за столами плотно сидели мужчины, пили, пели, ели и громко разговаривали.
— Хозяин! — подай-ка еще манинской водички!
Филипп уже знал от Медведева, что купец Манин изобрел способ изготовления нового напитка, который якобы в несколько раз крепче меда, но не думал, что манинский напиток продается даже здесь. Впрочем — чему удивляться — ведь в последнее время все Верховские княжества стали основным манинским рынком.
Филипп с трудом протиснулся к хозяину и, сунув ему в руку монетку, попросил пива.
Хозяин пообещал сейчас же подать и в ожидании пива Филипп огляделся.
За отдельным большим столом сидела компания: около дюжины молодых людей, в возрасте двадцати, двадцати пяти лет. Это именно они потребовали «манинской водички», хотя были уже изрядно навеселе.
Лицо одного из них показалось Филиппу знакомым, он вгляделся и узнал в нем Артема Захарова, того самого Артема Захарова, которого он выбросил в окно ханского гарема в Сарай-Берке, а на Рождество этого года видел раненым в доме Медведева.
Быстро повернувшись спиной и, не став ожидать заказанного пива, Филипп направился к выходу.
Но было уже поздно.
— Эй ты, верзила, а ну-ка постой — услышал он за спиной пьяный голос, но не стал останавливаться и вышел.
