Гуарани - де Аленкар Жозе (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Дон Антонио де Марис, суровый, величественный, спокойный, смотрел на эти возбужденные лица с презрительной усмешкой. По-прежнему высокомерный и гордый, он, среди всех этих грозивших ему ножей, выглядел не жертвой, обреченной на смерть, а сеньором, который отдает приказание.
VII. ДИКАРИ
Обнажив кинжалы, авентурейро окружили старого фидалго; однако никто из них не отважился переступить черту, отделявшую их от дона Антонио де Мариса.
Уважение — эта великая духовная сила — все еще простирало свою власть на души этих людей, ослепленных возбуждением и гневом. Каждый из них ждал, что кто-то нанесет первый удар, и ни у кого не хватало смелости стать первым.
Лоредано знал, что надо подать пример; безвыходность его положения, неуемные страсти, бушевавшие в его груди, доводили его до неистовства, которое в иные минуты способно заменить истинную храбрость.
Итальянец судорожно сжал рукоять кинжала, закрыл глаза и, шагнув вперед, поднял руку, чтобы нанести смертельный удар.
Фидалго гордым движением распахнул полы камзола и обнажил грудь. Ни один мускул не дрогнул на его лице; оно было все так же спокойно; никакая тень не замутила его прозрачного, светящегося взгляда.
Притягательная сила этого благородного сердца была так велика, что рука Лоредано дрогнула, и едва его клинок коснулся одежды фидалго, как пальцы преступника, сжимавшие рукоять, застыли, словно оледенев.
Дон Антонио презрительно усмехнулся; ударом кулака в темя он свалил итальянца наземь, и тот рухнул у его ног бесформенной дряблой массой, потом фидалго пихнул его сапогом в лицо так, что тот опрокинулся навзничь.
Шум падающего тела, раздавшийся среди глубочайшей тишины, потряс всех. Авентурейро оцепенели от неожиданности.
— Опустите кинжалы, несчастные! Руке предателя и труса, руке подлого убийцы не вонзить клинка в грудь Антонио де Мариса! Тем, кто прожил честно, господь дарует праведную и славную смерть!
Ошеломленные авентурейро машинально вложили кинжалы в ножны — в звонком, спокойном и твердом голосе фидалго было столько решимости, столько силы воли, что ослушаться его было невозможно.
— Вас ждет жестокая кара. Не рассчитывайте ни на милосердие, ни на прощение; четверо из вас, те, кто вытянет жребий, умрут смертью убийц. На долю остальных выпадет быть палачами. Как видите, и сама казнь, и ее исполнение достойны вас!
Фидалго произнес эти слова с гордым презрением и пристально посмотрел на окружавших его авентурейро, как бы ожидая, не раздастся ли в ответ чей-либо голос протеста, какой-нибудь шепот, свидетельствующий о неповиновении. Но все эти люди, которые только что были охвачены яростью, стояли присмиревшие и смущенные.
— Через час, — продолжал фидалго, указав на лежавшего на земле Лоредано, — этот человек будет казнен на глазах у всего отряда. Суда ему не положено: приговор выношу я, как отец, как начальник, как хозяин, который убивает укусившего его неблагодарного пса. Мне не подобает касаться его моим оружием; он заслуживает ножа и веревки.
И такой же невозмутимый, такой же спокойный, как и в ту минуту, когда он неожиданно появился среди авентурейро, фидалго прошел через толпу застывших в неподвижности и почтении солдат и направился к выходу.
Там он обернулся. Сняв шляпу, он обнажил свою красивую седую голову, выделявшуюся удивительной белизной среди тьмы, озаренной красноватым отблеском факелов.
— Если кто-нибудь из вас проявит малейшее неповиновение, если какой-нибудь мой приказ не будет выполнен незамедлительно и точно, я, Антонио де Марис, клянусь самим господом богом и моей честью: ни один из вас не выйдет живым из этого дома. Вас тридцать человек. Но жизнь каждого из вас — в моих руках. Мне достаточно сделать одно движение, чтобы уничтожить всех и избавить мир от тридцати подлецов.
Фидалго собирался уже уйти, но как раз в эту минуту появился Алваро. Он был бледен, но полон решимости, Глаза его горели негодованием.
— Кто тут осмелился возвысить голос на дона Антонио де Мариса? — вскричал кавальейро.
Старый фидалго с гордой улыбкой положил руку ему на плечо.
— Не думайте об этом, Алваро; вы слишком благородны, чтобы мстить за такую обиду, а я слишком горд, чтобы считать себя оскорбленным.
— Помилуйте, сеньор, надо же наказать виновных, чтобы было неповадно другим.
— Виновные будут наказаны так, как положено. Отныне перед вами одни только преступники и палачи. Вам — не место здесь. Пойдемте!
Алваро не стал возражать и последовал за Антонио де Марисом, который медленными шагами вошел в залу, где его ждал Айрес Гомес.
Что до Пери, то он вернулся в садик Сесилии с твердым намерением защищать свою сеньору от всех, от целого мира.
Забрезжил рассвет.
Фидалго позвал Айреса Гомеса и прошел вместе с ним в кабинет, где они совещались около получаса.
Все, о чем они говорили, осталось тайной, которую знал лишь господь бог и эти два человека. И когда открылась дверь кабинета, Алваро увидел только, что дон Антонио был задумчив, а эскудейро бледен как смерть.
В эту минуту у дверей послышался какой-то шорох: оказалось, что четверо авентурейро стоят и ждут, когда фидалго сделает им знак войти.
Дон Антонио жестом подозвал их к себе, и они упали перед ним на колени. По их загорелым лицам струились слезы; побелевшие губы, которые только что извергали угрозы, дрожали и бормотали какие-то бессвязные слова.
— Что это значит? — сурово спросил фидалго.
— Мы пришли предать себя в ваши руки. Не браться за оружие мы хотим, а воззвать к вашему сердцу, чтобы вы нас помиловали.
— А остальные? — спросил дон Антонио.
— Да простит их господь за то чудовищное преступление, которое они задумали. Как только вы ушли, все изменилось. Они готовятся на вас напасть!
— Пусть нападают, — сказал дон Антонио, — я сумею их встретить. Только отчего же вы не с ними? Разве вы не знаете, что дон Антонио де Марис может простить вину, но не прощает неповиновения?
— Пусть так, — сказал авентурейро, говоривший от имени всех четверых, — мы примем наказание, которое вы на нас наложите. Приказывайте — мы повинуемся. Нас четверо против двадцати с лишним. Позвольте же нам умереть за вас и смертью своей искупить минутное ослепление. Вот та милость, о которой мы просим!
Дон Антонио, пораженный, вгляделся в лица людей, стоявших на коленях, и узнал в них своих старых товарищей по оружию, вместе с которыми в давние времена он сражался против врагов Португалии.
Он был растроган. Его высокая душа, непоколебимая в минуты опасности, с гордым вызовом встречавшая любые угрозы, легко поддавалась влиянию чувств благородных и добрых.
Эти четыре человека доказали свою верность в такой момент, когда все остальные подняли мятеж, восстали; их героический поступок и жертва, которую они соглашались принести, чтобы искупить свою вину, возвысили их в глазах фидалго.
— Встаньте. Узнаю моих верных солдат. Вы уже не изменники, которых я так недавно осуждал; вы испытанные друзья, которые храбро вместе со мною сражались. Теперешний ваш поступок заставит забыть о том, что вы делали час тому назад. Да! Вы достойны того, чтобы биться вместе со мной в последней битве. Дон Антонио де Марис вас прощает. Можете этим гордиться.
Все четверо поднялись. Лица их сияли радостью: фидалго простил их. Каждый готов был отдать за него жизнь.
Было бы слишком долго описывать все, что произошло на галерее после того, как дон Антонио ушел оттуда.
Как только Лоредано очнулся после оглушившего его удара, он узнал, что его приговорили к смертной казни. Но итальянец и без этого непременно бы подбил авентурейро на новый бунт.
Он пустил в ход все свое красноречие. Он обрисовал товарищам всю безысходность их положения, приписал свое наказание и все несчастья, которые должны были за ним последовать, фанатичной привязанности фидалго к Пери, — словом, привел все доводы, которые подсказал его изворотливый ум.
