Каперский патент (ЛП) - О'Брайан Патрик (книги .TXT) 📗
— Безусловно, его можно перемещать. Разве я не привез его обратно в Эшгроу, где он теперь медленно прогуливается среди своих роз, опрыскивая мылом тлю?
— А можно ли его потихоньку доставить в Лондон, как вы думаете? Я спрашиваю, потому что мне кажется, сейчас самый подходящий момент представить его взору публики, а еще лучше — взору людей, принимающих решения. Но вы, наверное, думаете, что такое путешествие будет чересчур?
— Вовсе нет. С каретами на мягких рессорах, которыми аккуратно правят на современных дорогах, можно весь путь проехать на мягком сидении. Нет, я держу его почти лишь на одной каше, запретил пить вино, крепкое спиртное и солодовые ликеры, за исключением одной ложки портвейна перед сном, кроме того, он иногда выказывает признаки нервной раздражительности, обычной для выздоравливающих, и в крупных сборищах я не рекомендую ему участвовать.
— Я мог бы ограничиться десятью персонами.
— А я бы дал ему определенную дозу лекарства, гарантирующую благотворное спокойствие, а может, и блестящую речь. И все же до какой степени врач имеет право управлять судьбой пациента в вопросах отличных от чисто медицинских? Возможно, вы позволите мне немного подумать об этом.
Они взяли кофе в библиотеку, и, когда они сели, Стивен сказал:
— Раздражительность больного может проявиться очень рано. Мы видели яркий пример такого в Шелмерстоне. Захваченные корабли отправились в Плимут, где их должны были законно признать таковыми, и «Сюрприз» остался один, когда шлюп королевского флота встал в переполненной людьми гавани.
Его намерениями было сопроводить «Сюрприз» и указать ему путь к доку, где по приказу порт-адмирала, его должны были починить на королевской верфи. Но матросы, многим из которых предъявлялись различные обвинения, в частности в дезертирстве, не знали этого, и были полны решимости заставить шлюп отплыть подальше. Ни одного из офицеров на квартердеке не было, все они ушли с захваченными трофеями.
Капитан Обри как раз составлял рапорт, но как только услышал шум, выскочил на палубу в осатанелой ярости и заставил их замолчать: «Проклятые увальни... салаги... вас даже на маргейтскую баржу не возьмут... в жизни с вами в море не выйду... каждому по сотне плетей... будь прокляты ваши глаза... чтоб у вас руки и ноги отвалились... содомиты все до единого... вы должны подпустить шлюпку к борту и поднять юного джентльмена на борт по фалрепам... будто бы не знают, что положено королевскому мундиру... шайка каторжников... через час ноги вашей на корабле не будет».
— Они сильно расстроились?
— Вовсе нет. Они прекрасно знали, что им надлежит выглядеть огорошенными, изумленными, шокированными своим увольнением. И они изо всех сил пытались изобразить эти эмоции. Он их все-таки простил и посоветовал тем, кому лучше не показываться в Плимуте, сразу сойти на берег.
— Значит, фрегат чинят на верфи. Что ж, благородно со стороны Фэншоу. Повреждения сильные?
— Мортирный снаряд снес маленькую уборную с левого борта, не больше. Особого значения это не имеет — есть еще одна с правого борта, и ее отсутствие позволит установить некую разновидность крана, очень нужную.
Сэр Джозеф кивнул и после паузы продолжил:
— И все же меня не покидает мысль, что если Обри отправляется сейчас в Южную Америку, как я понимаю, вы собираетесь признать его годным к службе?
— Как только закончим с ремонтом и загрузим достаточно припасов, то он может спокойно отправляться в плавание, особенно с таким помощником, как Том Пуллингс.
— Очень хорошо. Но если он сейчас отправится в Южную Америку, то выйдет из поля зрения публики. Он уплывет в забытье, и даже если победит все французские и американские корабли в этой части света ценой своей правой руки и глаза, то не успеет вернуться домой, дабы извлечь выгоду из своей славы. Если можно так сказать, от общественного признания и его официальных последствий. За два-три месяца ореол славы рассеется. Никогда ему уже не увидеть столь благоприятного стечения обстоятельств. Он упустит отлив!
— И правда, — согласился Стивен, — это крайне серьезное обстоятельство. — Всю морскую жизнь его сопровождали эти слова, в прямом и переносном смысле. Иногда их произносили с такой силой, будто они касались первостепенного, непростительного греха. Фраза приобрела мрачную важность, будто заклинание или проклятие. — Очень плохо, если он пропустит отлив.
К редко используемой столовой сэра Джозефа никто бы не придрался. Пусть и старомодная — орех вместо атласного или красного дерева, но зато и мегере не найти ни пылинки. Двенадцать сверкающих глубоких кресел выровняли по линейке, скатерть белела, будто свежий снег, и отличалась такой же гладкостью — миссис Бэрлоу не допускала складок, чья жесткость так часто портила гладкую поверхность льна. И конечно же, все серебро сияло.
Но все же сэр Джозеф ерзал, поправляя то вилку, то нож и постоянно спрашивая миссис Бэрлоу, уверена ли она в том, что блюда окажутся горячими, и хватит ли всем пудинга («Джентльмен его исключительно любит, как и лорд Пэнмур»), до тех пор, пока ее ответы не стали все короче и короче. А потом заявил:
— А может, стоит поменять всю расстановку?
Джентльмен ранен в ногу, без сомнения, ему нужно позволить вытянуть ее на подставке для ног из библиотеки. Для удобства он должен сидеть с краю стола. Но какая нога и с какого краю?
— Если это продлится хотя бы еще пять минут, — пробормотала миссис Бэрлоу про себя, — я выброшу весь обед прямо на улицу — весь черепаховый суп, омаров, закуски, пудинг и вообще всё.
Но прежде чем прошли пять минут, и Блейн успел в порядке эксперимента переставить пару кресел, начали прибывать гости. Интересное собрание — помимо двух коллег из Уайтхолла четверо состояли в Королевском обществе. Один оказался политически активным епископом, остальные — сельскими джентльменами со значительными владениями, которые либо контролировали собственные округа, либо представляли в парламенте графства. А из двух гостей из Сити один был хорошо известен как астроном.
Ни один не принадлежал к оппозиции, но, с другой стороны, никто не занимал серьезных должностей и не гнался за отличиями. Никто не зависел от Кабинета министров, а члены Палаты общин могли позволить себе воздержаться или даже голосовать против правительства по вопросам, в которых они не соглашались с официальной политикой. Что же до тех, кто не входил в парламент, то их советы все равно высоко ценились руководством страны.
В подобных случаях сэр Джозеф нанимал официантов у Гантера [38], так что величественный швейцар возвестил о прибытии девяти джентльменов, а затем произнес: «Доктор Мэтьюрин и мистер Обри». Собравшиеся нетерпеливо посмотрели на дверь, и рядом с худощавым Мэтьюрином увидели исключительно высокого и широкоплечего человека, бледного и строгого. Черный сюртук на нем сидел свободно.
Частично бледность и суровость вызвал невероятный голод — желудок Джека привык к флотскому времени обеда, на несколько часов раньше, чем модно в Лондоне. Но раны тоже повлияли на цвет лица, а строгость служила исключительно защитой от малейших признаков неуважения.
Блейн поспешил к нему с поздравлениями, благодарностью за визит и тревогой, не вызывают ли раны мистера Обри больших неудобств, не хочет ли он подставку для ноги. За ним последовал, и быстрее чем позволено правилами этикета, полный розовощекий мужчина в вишневом сюртуке. Лицо его буквально излучало добрую волю и дружелюбие:
— Вы меня скорее всего не помните, сэр, — произнес он с исключительно дружественным поклоном, — но я имел честь как-то раз повстречать вас у постели моего племянника Уильяма, мальчика моей сестры Баббингтон, когда его ранило во время вашего славного боя в четвертом году, одного из ваших славных боев в том году. Тогда меня звали Гарднер, сейчас Мейрик.
