Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (чтение книг .TXT) 📗
— О! Пора бы знать, за что тебя любят… За дикий твой нрав…
Она чуть иронически, чуть снисходительно глянула на него — не обиделся ли он?
— Держать вас надо под чадрой, — недовольно проговорил он. — Разве можно смотреть на солнце, не затенив глаз? Мужчина — солнце, и женщина, глядя на него, может ослепнуть.
— Ого! — воскликнула она. — Значит… — Но тут же засмеялась. В глазах Гуляма прыгали лукавые искорки.
Она хотела ответить, но испуганно подняла голову. Со стены сыпалась земля, кусочки штукатурки. И тотчас в ветровую щель протиснулась голова, походившая на пятнистую шкуру верблюда во время линьки.
— Почтительнейше прошу извинения, ваше высокое превосходительство, господин достоинства! — заговорила пятнистая голова. — Тысяча тысяч извинений. О, если бы я знал, я никогда не осмелился бы помешать дозволенным нежностям супругов, ибо нежности между мужем и женой благословенны… О, они даже предписаны кораном…
— Что вам надо? Кто вы такой? — возмутился Гулям.
— Позвольте, я сейчас…
Голова исчезла, и тут же в дверь проскользнули два перса в фуражках–пехлевийках. Первый из них, с пятнистым лысым черепом, оказался существом в высшей степени вертлявым. Казалось, в каждом его суставе спрятана пружинка.
— Извините, извините! Я собака у ваших ног… Сто лет вам жизни.
Лицо Гуляма побагровело.
— Чего вы, наконец, хотите?
— О, ничего, решительно ничего… Я лишь нижайший из нижайших слуг ваших. Осмелюсь вручить вам письмо от его превосходительства генерал–губернатора.
Пока Гулям вскрывал уснащенный сургучными печатями пакет, плешивый гонец неумолчно болтал. Он, видите ли, сломал себе шею в скачке по пустыне, он загнал десять коней, он измочалил десять плеток, он безмерно счастлив, что настиг наконец достопочтенного адресата и благополучно вручил ему послание его превосходительства.
— Поразительно любезно, — проговорил Гулям, еще более нервничая. Послать вас, своего начальника канцелярии, с письмом. Любезно, очень любезно. Верх внимания. Передайте мою благодарность господину генерал–губернатору.
— Что вы! Что вы! Обязанность наша, ничтожного шахиншахского чиновника, оказывать любезность, особенно столь высокопоставленной особе, как вы, и… его прелестной супруге, которой я, увы, еще не представлен.
Без приглашения начальник канцелярии плюхнулся на возвышение, подняв облако пыли. Непонятно только, пыль шла от его одежды или из старенькой кошмы, на которую он уселся.
— А мельник, кажется, был прав, — тихо проговорила ханум.
Ханум закутала лицо шарфом, только в щелку смотрели на мужа вопросительно и немного испуганно ее серые глаза.
— Ханум английская леди? — осклабившись, спросил начальник канцелярии. — Англичане — великая нация! О, госпожа, ваши соотечественники — провозвестники прогресса.
И он причмокнул в восторге, какие англичане прекрасные люди. Он не замечал или не хотел замечать, что Гулям хмурится, и продолжал, захлебываясь:
— Какое благородство! Какая утонченность! Какая гуманность! Эй ты, сгори твой отец! — вдруг накинулся он на открывшего двери мельника. Убирайся! Что уставился? Смотри: сегодня он кричит: «Долой инглизов!» Завтра он закричит: «Долой шаха!» Откуси себе язык, собака. Убирайся!
— Оставьте его в покое, — оторвался от письма Гулям. — А вы, господин начальник канцелярии, я вижу, и подслушать не прочь.
— Как можно… Это только шалун–ветерок коснулся моих ушей… Хи–хи!.. О, я готов отдать должное вашим чувствам, господин министр, но… у вас супруга англичанка, а вы пребываете на территории нашего благословенного государства, а лучшие друзья благословенного шахиншаха Реза Пехлеви — англичане, и да позволено мне…
Казалось, что начальник канцелярии вот–вот развалится на куски, на самые мелкие кусочки… И что каждый кусочек рассыплется мелким бисером восторга в адрес шахиншаха и его друзей — британцев. Но не забывал велеречивый чиновник и пуштуна. Все же он полномочный векиль, вельможа, его превосходительство. Чиновник сыпал высокопарными комплиментами, перемежая их униженными: «Ничтожный из ничтожнейших слуг вашей милости!», «Я только ступенька вашего порога». Его голова вертелась на тонкой шее, рот, как говорится, источал мед и сахар, а глаза, холодные, пытливые, рыскали по комнате, по хурджунам, по одежде, стараясь проникнуть в душу, в мысли, в слова…
Облизав масленые губы, начальник канцелярии под конец воскликнул:
— О, я много лет служил в экспортно–импортной конторе «Англо–персидской нефти»! И сохранил приятнейшие воспоминания. Никогда управляющий не забывал к празднику рамаана отметить наше усердие…
— Клянусь, — холодно заметил Гулям, не будучи в состоянии унять возбуждение, — клянусь, вы восточный дурак, господин начальник канцелярии, и из таких дураков на Востоке сложен фундамент могущества Великобритании. И только благодаря вам, дуракам, господа империалисты преотлично чувствуют себя на Востоке…
Начальник канцелярии продолжал егозить, и шея его крутилась и раскручивалась, губы расплывались в улыбочке, но слова застряли у него в горле. Выпучив глаза, он смотрел на пуштуна и, видимо, не мог решить, как повести себя в ответ на оскорбительные слова. По–видимому, он счел за лучшее принять их за шутку. Завертевшись на месте, он потер свои сухонькие руки:
— О, остроты, перлы красноречия… Конечно, если говорить начистоту, и у англичан — да извинит меня ханум, ваша супруга, — есть недостатки… крошечные, малюсенькие, но есть.
— Англичане, да и все ференги, изгнали из сердца человечность вместе с совестью, — жестко сказал Гулям. — Они охотники за самой ужасной дичью человеком. Еще подлее те, кто служит им…
— О, вы большой шутник, ваше превосходительство. Вы высказываетесь… э… э… недвусмысленно очень… очень.
Движением руки Гулям оборвал разглагольствования господина начальника канцелярии.
— Господин губернатор пишет: временно надо задержаться и не переезжать границу?
— О да!
— В чем дело? У меня же тегеранская виза.
— Стелюсь под ноги вашей милости, господин, но в Сеистане какие–то злонамеренные нападают на селения, шалят на дорогах. Их превосходительство господин генерал–губернатор обеспокоены. Как бы… э… э… И притом с вами жена, которая э… …в отступление от законов религии… э… э… появляется с открытым лицом, что вызывает брожение среди верующих.
— Ханум — моя жена. И мое дело, как ей ходить.
— Знаю, знаю и не вмешиваюсь. Но белуджи Керим–хана бешеной природы, как бы…
— Довольно! Отправляйтесь, господин начальник канцелярии, и передайте господину генерал–убернатору мою благодарность за беспокойство обо мне и моей жене.
Он нежно коснулся руки ханум, как бы успокаивая ее.
— А теперь, господин начальник, вы свободны. Можете ехать.
Это прозвучало, как «проваливайте!».
— Что вы, что вы! Мой писец джейраном доскачет. А мне позвольте посвятить себя заботам о ваших удобствах и безопасности.
Гулям возмутился:
— Приставлены следить за мной?
— Да разве я осмелюсь! Да как ваше высокопревосходительство могли подумать! Буду счастлив, если скромные заботы… Ни один волосок не упадет с головы вашей супруги. Ваше путешествие по Ирану уподобится прогулке по садам рая.
Он умолк, ожидая вопроса. Но, видя, что Гулям молчит, он согнулся в поклоне и просюсюкал:
— Осмелюсь почтительнейше доложить: генгуб ждет вас и вашу супругу к себе.
— Это еще что значит? Я занят.
— Их превосходительство жаждет лицезреть вас и вашу супругу. Их превосходительство надеется, что вы и ваша супруга не откажетесь воспользоваться его гостеприимством и… и…
— Что еще? — Гулям потемнел от ярости. Он терзался своим бессилием.
Настя–ханум заметила это. Она хорошо знала мужа и, положив руку на его руку, предостерегающе продекламировала:
— «Минует буря и снег — наступит весна, минует засуха — наступит время дождей…»
— Ах, как мудро! Какая глубина! — заверещал начальник канцелярии.
Предостережение подействовало. Гораздо спокойнее Гулям протянул:
