Приключение ваганта - Гладкий Виталий Дмитриевич (версия книг txt) 📗

«Разве это свобода?!» – с тоской думал Жиль. Он представлял свою парижскую жизнь несколько иначе. Хорошо хоть праздников было много, иначе он совсем бы зачах. Жиль тяжело вздохнул и пнул локтем под ребро своего соседа по скамье, который умудрялся спать на лекции с открытыми глазами. К сожалению, при этом он иногда начинал храпеть, и его приходилось будить. Соседа звали Жермен, и он был беден как церковная мышь.

Неимущие студенты, такие как Жермен, обычно получали так называемое «свидетельство о бедности» и до первой экзаменационной сессии учились за счет Сорбонны, однако за допуск к экзамену необходимо было заплатить. Но ощутимее всего било по карману получение ученой степени – выпускной экзамен стоил студиозу суммы, сравнимой с годовым заработком горожанина. Несмотря на то что богатые мещане нередко предоставляли особо талантливым студентам стипендию, более половины молодых людей недотягивали даже до степени бакалавра.

Что касается Жермена, то ему вообще ничего не светило. Он был туповат, ленив, зато слыл на курсе первым гулякой и распутником. Где он добывал деньги на учебу и пропитание, оставалось тайной для всех. Но Жиль подозревал, что Жермен имеет какое-то отношение к парижскому «дну» – скорее всего, потихоньку грабит припозднившихся выпивох. Тем не менее де Вержи не осуждал своего однокурсника. Каждый выкручивается из своих проблем как может.

Жиль обвел стены аудитории, которые последний раз белились лет десять назад, и издал еще один тяжелый вздох. Длинное и узкое помещение для занятий, называвшееся «школой», напоминало казарму. Там находились кресло профессора, скамьи для школяров, столы с книгами и шкафы вдоль стен. Глинобитный пол был покрыт изрядно перепревшей соломой, в которой шебаршились мыши, но толстый котяра, дремавший на подоконнике, и усом не вел. Похоже, хозяин кормил его чересчур хорошо. Аудитория находилась на первом этаже частного дома, нанятого профессором за свой счет. Своих зданий у Сорбонны практически не было (за исключением коллежей), они только начали строиться.

У Жиля постепенно вызревало желание оставить Сорбонну и перебраться в самый старый университет Европы – Болонский, образованный в 1088 году. Наиболее дорогим городом для школярских кошельков был Кёльн, а университет Болоньи славился не только выдающимися профессорами, но и низкой стоимостью обучения. Сорбонна по этой части находилась где-то посредине. Но главным в Болонье было то, что порядки там установились более демократичные, нежели в Парижском университете. Это обстоятельство весьма вдохновляло Жиля. А еще ему очень хотелось увидеть новые земли, к тому же Италия на фоне Франции, еще не оправившейся от военной разрухи, была для юных школяров землей обетованной.

Обычно студиозы стремились получить образование в наиболее престижном университете, у самых знаменитых ученых, а это вынуждало их отправляться за многие мили от дома. Те же, кто хотел преуспеть во многих науках или в ком силен был бродяжий дух, меняли университеты (а значит, города и страны) по нескольку раз, благо образование везде велось на латыни. Подобные путешествия за знаниями получили наименование «академические пилигримки», а тех, кто пускался в них, называли вагантами или просто бродягами.

В своих странствиях по Европе ваганты не были одиноки. По скверным европейским дорогам кроме школяров шли паломники – к святым местам, монахи и послушники переходили из монастыря в монастырь, постоянно встречались купеческие караваны и воинские отряды. Путь этот был тяжелый и опасный из-за разбойников и промышлявших грабежами солдатских отрядов. Ко всему прочему, народ считал бродячих школяров «канцелярскими развратниками», распутниками, обманщиками, шутами и шарлатанами, претендовавшими на то, чтобы считаться сливками общества. Лишь музыканты и певцы были в чести, на что Жиль де Вержи и возлагал большие надежды – ведь кормиться в пути как-то надо.

На отца надежда по части финансов была слабая; деньги он, конечно, присылал – с оказией, но это были сущие крохи. Дела в замке шли худо, вилланы и жители Азей-лё-Брюле начали потихоньку бунтовать, так как год выдался неурожайным, к тому же правитель Бургундии, герцог Филипп, поднял налоги, которые сильно ударили по кошельку Ангеррана де Вержи.

Жиля радовало лишь одно – заканчивался май месяц, а значит, приближался конец учебного года. Конец учебного года! Для юного де Вержи эти слова звучали музыкой, небесным хоралом. Почти четыре месяца свободы! (Учебный год в Сорбонне начинался первого октября и продолжался до середины июня, прерываясь многочисленными праздниками.) От этой мысли он мигом оживился и снова разбудил Жермена. На этот раз он пнул его посильнее.

– Чего надобно? – буркнул тот и зевнул, изящно прикрыв рот не очень чистой рукой; Жермен считал себя воспитанным молодым человеком.

– А не податься ли нам в ваганты? – мечтательно сказал Жиль. – Сдадим экзамены, получим бумаги и рванем в Болонью. Как вам мой замысел? По-моему, гениальный. Есть возможность увидеть новые земли, погулять всласть. Я всего лишь год учусь в Сорбонне, а уже покрылся мхом, как камень на берегу гнилого пруда. Составьте мне компанию, вдвоем будет веселей.

– Идите к черту! – грубо ответил Жермен. – Мне и в Париже неплохо живется. Еще чего – шататься по свету… И вообще, мне все науки противопоказаны. У меня от них голова раскалывается. Если бы не моя маман, которая спит и видит меня ученым болваном, видал бы я этот университет… Между прочим, за экзамены нужно заплатить, а я сейчас гол как сокол. Кстати, у вас, случаем, не найдется пары монет взаймы?

– Бог подаст! – сердито ответил Жиль.

Он уже знал, что дать Жермену взаймы – это все равно что выбросить свои денежки в Сену…

Жиль едва дождался окончания занятий, хотя они и были изрядно сокращены. Весь Париж жил в предвкушении следующего дня, и профессор, который читал лекции, не был исключением. Тем более что учебный год практически закончился.

Этим днем был четверг 5 июня 1455 года, когда парижане отмечали праздник Тела Господня. Во время праздника дети несли перед изображением Иисуса Христа свечи из свежего воска в четверть фунта каждую, а их путь усыпали лепестками цветов.

Жиль поражался обилию праздников в Париже. Их насчитывалось не меньше, чем воскресений. В провинциальной Бургундии, работающей в поте лица, праздников было гораздо меньше. Но с особым нетерпением парижане дожидались 11 июня, который по церковному календарю значился как день святого Варнавы, когда открывалась летняя ярмарка Ланди. Она длилась три недели и собирала на равнине Святого Дионисия торговцев, прибывших из многих областей королевства. Ланди была не просто ярмаркой. Это был всепарижский праздник. Открытие ярмарки заставляло торговцев запереть на замок лавочки во всем городе и его окрестностях. Ну а те, кому нечего было продавать и кто не мог ничего купить, все равно отправлялись на ярмарку для того, чтобы поглазеть, как торгуются другие, более состоятельные, и чтобы выпить на последние гроши вина, которое в ярмарочные дни было гораздо дешевле.

Ярмарка Ланди считалась большим событием и для Сорбонны. С 12 июня на Ланди начиналась торговля пергаментом, и ректор вместе со школярами направлялся на ярмарку торжественным строем с возглавлявшими процессию жезлоносцами. Важно восседавший на муле ректор был облачен в нарядную мантию, а его кортеж походил одновременно и на крестный ход, и на фарандолу [55]. Выставленные кожи внимательно рассматривались, оценивались, причем торговцы в присутствии ученых мужей вели себя весьма учтиво и не сильно завышали цену. Миссия ректора была очень важной – он отбирал пергаменты для дипломов, вручаемых студентам следующего выпуска. Потом преподаватели убирались восвояси, школяры напивались, и начиналась гульба, превращавшаяся во всеобщий беспорядок.

Дома Жиль застал премилую картину. Гийо находился изрядно подшофе и устроил представление с Гаскойном, который выделывал разные штуки с немыслимым проворством. Единственным зрителем этого шутовского балагана был новый приятель Гийо, рутенец Андре, слуга какого-то школяра. Они так сильно сдружились, что Жиль даже начал немного ревновать Гийо к сумрачному на вид иноземцу, который прибыл в Париж из немыслимой дали. Рутенец был черноволосым и казался сильно загорелым, и Жиль в шутку стал называть его Андре де Сад – Андре Смуглый. С его легкой руки это прозвище прилипло к Андрейке как банный лист.