Закон парности - Соротокина Нина Матвеевна (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
Лядащев не знал также, кого посещает в городе Сакромозо, но рассказ Мелитрисы многое ему объяснил. Уверенность Лядащева, что Сакромозо решил оставить службу Фридриху и дать деру — куда глаза глядят, появилась из-за неотступного наблюдения за поведением «хозяина»и анализа каждой небрежно брошенной фразы.
Настроение Сакромозо во все время путешествия в Логув и далее было не из лучших, но в Кистрине его прямо-таки пожирала мрачная сосредоточенность. Когда возвращались ночью от Дона, рыцарь выглядел рассеянным и озабоченным, что-то спросил невпопад, не слушая ответа, а когда вернулись в крепость, окинул критическим глазом карету, хотя что можно увидеть в темноте, и бросил:
— Приведи все в порядок, сбрую, колеса… ну я не знаю, что там еще…
— Слушаюсь, ваше сиятельство. Мы уезжаем?
— Не твоего ума дело. Завтра, часам эдак к одиннадцати, оседлай лошадей.
Во время утренней прогулки, которая продолжалась около часа, Сакромозо спросил, выдержат ли лошади длинную дорогу, ведь на подъезде к Кистрину их чуть не загнали.
Кучер заверил, что лошади в прекрасном состоянии, доскачут, куда прикажете, хоть до Берлина. На «Берлин» словесно Сакромозо не отреагировал, только поморщился, как от боли.
После прогулки, как уже говорилось, Лядащев оставил рыцаря у дома алхимика, а по возвращении в крепость завязал лошадям хвосты.
К вечеру Сакромозо неожиданно появился в конюшне.
— Упакуй багаж, — приказал он коротко и добавил с загадочной улыбкой: — Испровергнет… вот чертовня!
— Не понял, ваше сиятельство!
— Завтра в пять утра мы уезжаем. Сейчас солдаты принесут багаж.
— Куда ж нам ехать, господин хороший, если через три дня в Кистрине ждут Фридриха? Весь гарнизон на ушах стоит. Во всяком случае, пора набрасывать на лошадей красные вольтрапы.
Когда Лядащев вывел лошадей на двор, было почти темно, поэтому он взял в руки горящий факел. Караул на крепостной стене поначалу взволновался, но, увидев странного кучера Сакромозо, успокоился, только велел затушить огонь. Лядащев с готовностью исполнил приказание, сделал еще круг, успел рассмотреть в огне пленных чье-то лицо и после этого спокойно вернулся в конюшню.
Когда час спустя в условный закуток явился Белов, у Лядащева все было готово. Единственным знаком радости и приязни был короткий удар по плечу да внимательный взгляд, каким он окинул Александра с головы до ног.
— Примерься, — он кивнул на карету, — залезать надо с торца.
Сооружение свое Лядащев назвал «станок», одной из необходимых деталей его был притороченный к задку кареты сундук. Примерка была сложной. Александр не мог разместиться, подобно Мелитрисе, в секретном днище, он был значительно выше и крупнее, поэтому нижняя часть «тулова», как ворчливо обозначил Лядащев, должна была всунуться в «ложное дно», а плечам и голове надлежало уместиться в сундуке. Для этих целей сундук лишился одной стенки, а в карете было аккуратно выпилено овальное отверстие по размеру плечей. Сверху на сундук был поставлен большой дорожный сак. Все оружие, занимавшее ранее секретное днище, Лядащев сгрудил в большую плетеную торбу, которую разместил сзади козел. Торба была аккуратно прикрыта попоной.
— А вылезать как? — раздался глухой голос Александра.
— Без моей помощи тебе не выбраться. Но нам бы только из крепости выехать.
— Да я тут сдохну — в этом гробу!
— А ты спи пока, — посоветовал Лядащев. — Воздух туда проникает, я проверял. Главное, не храпи.
— Когда я храпеть начну, уже поздно будет. Предсмертный это будет храп, слышь, Лядащев?
— Тише ты! Умолкни…
Кто-то прошел по двору, бряцая шпагой, потом опять все стихло.
— Вылезай пока. Я тебе вольтрап подстелю. А то всю задницу на ухабах отобьешь.
Ровно в пять утра карета стояла у входа в башню. Сакромозо вышел во двор в плаще до пят. Весь его вид выражал крайнее недовольство утренним холодом, он то позевывал, прикрывая рот пальцами, то поднимал воротник. Плащ топорщился от уже знакомого ручного саквояжа. С веселым недоумением он всмотрелся в карету — какой-то у нее новый, непривычный силуэт.
— Сбрось все это, — сказал он вдруг, указывая на тщательно притороченный к задку кареты багаж. — Нам это уже не понадобится.
— Да как же, ваше сиятельство. Я всю ночь паковал, — взмолился кучер.
Сакромозо усмехнулся, потрогал тугую веревку, крепкие узлы, развязывать их — часа не хватит.
— Ну да черт с ним! Не будем терять времени, — он не без изящества взмахнул рукой и полез в карету.
Кучер лихо щелкнул кнутом. Лошади сразу взяли с места, солдаты караула поспешно распахнули ворота.
Белов только охнул беззвучно в своей темнице. Кабы не сдохнуть в этом гробу, гардемарины… Жизнь никому, честь при себе! Вперед!
Тайна Мелитрисы
Попав, наконец, в штаб русской армии, расположенный, как и предполагалось, в Ландсберге, Тесин с удивлением узнал, что Фермера там нет. По приказу самой императрицы фельдмаршал поехал в Кенигсберг на встречу с большим чином из Конференции. Возвращения пастора Тесина ждали, поэтому на его имя было оставлено письменное распоряжение. В нем фельдмаршал поздравлял пастора с освобождением от плена и настоятельно требовал, чтобы Тесин направился вслед за ним в столицу Восточной Пруссии, дабы приступить там к своим прямым обязанностям.
Прежде чем отбыть в Кенигсберг, Тесин решил ознакомиться со списками убитых. Естественно, его интересовал только офицерский состав, во и эти списки изобиловали большими неточностями и ошибками. Например, полковник Белов не числился ни в списках убитых, ни попавших в плен, имена же волонтеров, участвовавших в сражении, вовсе не упоминались.
Тесин стал расспрашивать участников сражения, но это было бесполезной затеей. Почти месяц прошел с памятной Цорндорфской битвы, но в русских сердцах не изжилась горечь поражения, и воспоминания не успели оформиться в подлакированную картинку, которая соответствовала отчетам и так называемой исторической правде. Битва все еще пахла кровью, потом и дымом. Каждый рассказывал о своем месте на поле брани, и где там было рассмотреть, кто дерется рядом, кто валится на землю с оторванной или разрубленной головой, через чьи тела он перепрыгивает в рукопашной. А князя Оленева вообще знали только штабные. Но никто из адъютантов и вестовых Фермера об Оленеве после битвы ничего не слыхал и даже предложений никаких не высказывал.
Тесин и без этих рассказов был уверен в гибели князя, а расспросы вел более для Мелитрисы, вернее ради Мелитрисы, которая, так и не переодевшись в женское платье, последовала за ним в Ландсберг, а теперь терпеливо ждала, как пастор распорядится ее судьбой.
Усталость и страшное напряжение последних месяцев сделали свои дело, Мелитриса впала в состояние, похожее на апатию. Она почти ничего не ела, все время хотела спать и даже днем, сидя в неудобной позе на стуле и равнодушно глядя в окно, вдруг отключалась, проваливаясь в черную бездну без снов и времени. Тесин в такие минуты, боясь, что она упадет, осторожно брал девушку на руки, чтобы отнести на кровать, но Мелитриса немедленно просыпалась, тут же сползала с его рук и опять усаживалась на стул.
Высказывая свою последнюю волю и вручая пастору судьбу княжны Репнинской, Никита рассказал о горестном положении девушки в самых общих чертах. Многих подробностей он сам не знал, а иные не пожелал раскрыть, но, проведя с Тесиным в одной палатке два дня — а где еще мог их разместить генерал Юдин после освобождения из плена, — Мелитриса сама рассказала о превратностях и злоключениях, выпавших ей на долю, и даже поведала главную тайну. Ни одна фамилия ею не была названа, но сразу стало ясно, сколь серьезны обвинения русского секретного отдела и зачем она нужна прусскому секретному отделу. Услышав слово «отравление». Тесин пришел в неописуемый ужас, но Мелитриса не стала его успокаивать, а только заметила походя, вот, мол, какие нелепицы бывают на свете. Рассказ свой она завершила такими словами:
